– Да какой я моряк…

– Мне решать, кто моряк, а кто нет. Кем скажу, тем и будешь.

И вот сейчас, понизив голос и посасывая то вермут, то пустую трубку, адмирал сообщал Фалько кое-какие дополнительные подробности предстоящего задания. В тюрьме Аликанте заместителем начальника служил некий субъект, который отправился навестить семью сюда, во франкистскую зону, и был схвачен. И посажен в тюрьму здесь, в Саламанке, за приверженность социалистическим идеям. Его, разумеется, ликвидируют, но сначала он может быть полезен – нарисует план своего исправительного заведения и опишет его внутреннее устройство.

– Зачем ему сотрудничать, если все равно расстреляют? – возразил Фалько.

– У него есть семья, не забывай. Можно будет надавить с этой стороны.

– И когда же я его увижу?

– Завтра, когда прибудет этот… фалангист. Пойдете вместе.

– А что известно про этого Фабиана Эстевеса?

– Начальство за него ручается головой. Молод. Сметлив, что называется. Не из тех, кто отсиживается в тылу и неизменно примыкает к победителям. Учился на юридическом, распространял фалангистские газетки да не где-нибудь, а в рабочих кварталах… Одной рукой распространял, другой – ствол в кармане держал. Партийный билет номер тридцать с чем-то, так что сам понимаешь… Участвовал в мятеже в Толедо, а когда подавили, отбивался в Алькасаре вместе с генералом Москардо, пока город не освободили. Ну и вот, вместо того, чтобы шляться, как все, по кафе и врать о своих подвигах, пошел добровольцем на фронт: под Гуадаррамой дрался, говорят, как лев.

– По описанию человек подходящий.

– Ну да. Работает не языком, а руками, но зато как надо. Остальное – твое дело.

Фалько замолчал на минуту. Он складывал мозаику, но кое-каких кусочков не хватало.

– А почему я? – спросил он наконец.

– Ничего лучшего у меня нет.

Мгновение они смотрели друг другу в глаза. Познакомились они, когда Фалько торговал оружием, адмирал же стоял перед выбором – ликвидировать его или взять на свою службу. Наконец, после ночи за водкой, сигарами и беседами в румынском порту Констанца – у причала стояло судно, куда Фалько собирался погрузить двадцать пулеметов «максим» советского производства, – адмирал решился и предложил работать на правительство тогда еще совсем юной Республики, а позднее, накануне событий 18 июля – против нее. Разумеется, придерживайся адмирал иных воззрений, он запросто убедил бы Фалько примкнуть к другому лагерю. Тот, услышав про готовящийся военный переворот, спросил только: «Мы за или против?»

– Я еще не успел тебя спросить, как прошла твоя встреча со Шрётером.

– Хорошо прошла.

– Что за темы были затронуты?

В косоватом двухцветном взоре читался искренний интерес. И предостережение, внятное Фалько.

– Говорили о задании, хотя и немного, – ответил он. – Подтвердил, что германский флот примет участие в этой… затее… Еще расспрашивал о моей юности, когда я делал дела с белыми русскими, и всякое такое. Судя по всему, он в те годы тоже плавал по Черному морю на одном из кораблей международных сил.

– Какое совпадение.

– Не более того.

В глазу адмирала блеснула искорка насмешливого интереса:

– Это когда тебя ранили при отступлении к Севастополю и ты, как последний болван, чуть было не попался красным в лапы?

– Люди любят болтать… – Улыбка Фалько была так невинна, что убедила бы даже налогового инспектора. – И чего только не наболтают.

Губы адмирала, сжимавшие мундштук трубки, дрогнули в улыбке.

– Это же самая темная часть твоей биографии. Немудрено, что кое-кому очень интересно.

– Да ничего интересного… После отчисления из академии родители отправили меня подальше, к родственникам, в надежде, что я возьмусь за ум. Я и взялся, но не за ум, а за дела… Ну, вы все это знаете – слишком даже хорошо.

– Знать-то я знаю, но иногда, глядя, как ты ловко притворяешься этаким пай-мальчиком, – забываю. Ты даже мне умудряешься впарить, как у нас говорят, вместо вороной кобылы крашеную ослицу.

– Обидные ваши слова, господин адмирал, – улыбнулся Фалько.

– Будешь дерзить – пеняй на себя. В цепи закую, в узилище брошу.

– Да? А кому же тогда плясать с самой уродливой?

– Молчать, я сказал.

– Есть молчать, господин адмирал!

Правый глаз адмирала продолжал мерцать каким-то непривычным огоньком. Фалько подался вперед:

– Вы мне чего-то пока не сказали, а? Такое, что мне положено знать?

Адмирал примолк ненадолго. Потом покачал головой и сразу же понизил голос:

– Каудильо лично в этом заинтересован… Вчера я виделся в штабе с ним и с его братом Николасом, и он сказал мне открытым текстом. Хочет, чтобы знатный пленник был доставлен сюда. Любой ценой. Судя по всему, на Франко сильно давит Муссолини, который очень симпатизирует «Фаланге».

– Что же, это очень благородно со стороны каудильо, – с насмешкой произнес Фалько. – Если учесть, что в конце концов ему придется отдать власть.

Адмирал задумчиво разглядывал последнюю оставшуюся на блюде оливку.

– Вот в этом я как раз не уверен. Генерал Франко – галисиец.

– Как и вы.

– Более или менее, – улыбнулся тот.

– А если верить поговорке, встретишь галисийца на лестнице – не поймешь, вверх он идет или вниз.

Улыбка стала шире.

– По каудильо не скажешь даже, идет он или стоит.

Фалько наколол оливку на зубочистку и положил в рот. От наплывшей тучи на площади стало темно.

– В равной мере, господин адмирал, это относится и к вам.

Он заметил Ческу Прието, когда они уже поднимались из-за стола. Она появилась из-под арок и, пересекая площадь, прошла перед столиками: во взгляде, которым проводил ее Фалько, читался живой интерес. На ней было очень элегантное светло-коричневое суконное пальто с бархатными отворотами, а на голове – мужского фасона шляпа с узкими полями и перышком на тулье. Адмирал перехватил взгляд Фалько, опять опустившегося на стул.

– Знаком с ней?

– Меня представили ей вчера вечером в казино. Ее деверя знаю хорошо.

– А мужа?

– Шапочно, – Фалько все же встал и поправил узел галстука. – Прошу прощения…

Адмирал, продолжая посасывать пустую трубку, наблюдал за ним и явно забавлялся.

– Эта птичка высокого полета, мой мальчик.

– Насколько высокого?

– Я знаю, кто у этой дамы в любовниках… Один, видишь ли, командует нашей авиацией и приходится кузеном генералу Ягуэ[9], а другой – маркиз де чего-то там.

– Действующие любовники?

– Вот на этот счет данными не располагаю. Однако Пепин Горгель, ее муж, – тварь довольно ядовитая. И при пистолете.

– Ничего, он сейчас на фронте, под Мадридом, – ответил Фалько. – Родину защищает.

Он одернул свою темно-синюю тужурку. Сдвинул фуражку немного набекрень и на самые глаза. Улыбнулся:

– Ну, как я выгляжу, господин адмирал?

Тот оглядел его критически:

– Даже в форме ты – вылитый альфонс.

– Эх, не по той стезе я пошел.

– Прочь с глаз моих.

Ускорив шаг, он догнал ее на выходе из галереи. Ческа словно бы удивилась его появлению. Он очень непринужденно притерся борт к борту, снял и взял под мышку фуражку, прежде чем склониться к протянутой ему руке в лайковой перчатке. Какой счастливый случай, какая чудесная погода, какой солнечный день и все прочее. Фалько с безупречной учтивостью исполнял светский ритуал встречи, которая, казалось, была приятна этой женщине. Глаза ее, напоминавшие цветом незрелую пшеницу, а от солнца посветлевшие, сияли. И, по мнению Фалько, создавали пленительный контраст смуглой коже и дерзко торчащему носу, заставляя предположить, что была у нее в роду какая-нибудь цыганская плясунья с бубном, а потом несколько поколений знойных красавиц обретали утонченность и изысканность в мастерских художников, на выложенных изразцами патио, в роскошных гостиных провинциальных столиц. Фалько, вспомнив слова адмирала про командующего авиацией и про маркиза, а потом и про мужа, на мадридском фронте получившего под начало роту марокканцев, почувствовал, как вдруг что-то заныло в душе, и в этом странном ощущении беспорядочно слились воедино ревность, азарт соперничества и вожделение.