Мама в лесу

Я ПРОЖИЛА В ИЗБУШКЕ Охотника целых три года, прежде чем нашла ее. Мне уже исполнилось десять; мои тощие руки стали сильными, а спина крепкой, оттого что приходилось много работать. Охотник был не самым дружелюбным человеком, но нам как-то удавалось ладить. Черт, временами даже казалось, что я его не раздражаю.

У нас были правила – теперь-то я понимаю, что для меня. Не задавать вопросов. Не уходить далеко от хижины. Не рассказывать об Охотнике другим людям. Выполнять последнее правило было проще всего, потому что за три года я никого другого и не видела. Пока я жила с бабкой, во мне бурлила злость и выплескивалась в воплях, скандалах и истериках. Теперь она куда-то исчезла. Может, потому, что охотник видел мою дикую сущность и не пытался приручить ее или посадить на цепь, как бабка. Заприте волка в клетке – он будет рычать и попытается перегрызть вам глотку. Но дайте ему свободу, и он просто пойдет своей собственной тропой, и вам уже не нужно будет бояться, конечно, если вы его не спровоцируете.

Зима приближалась. Еще пару недель, и все вокруг накроет пушистым белым одеялом. Зимы в наших краях длились почти восемь месяцев. Сугробы поднимались выше человеческого роста, пронизывающие ветра сдирали с тебя кожу, а деревья склонялись под тяжестью снега словно подвыпившие старики в баре. Охотник говорил, что со времен Большой Глупости с каждым годом зимы становились все холоднее и снега выпадало все больше. А летом, наоборот, жарко, как в тропиках. Но если уж ты пережил белое безмолвие, то становился еще сильнее и злее. В наши времена люди не живут так долго, как до Большой Глупости, да и стареют быстрее, но, по крайней мере, погибают от ураганов и засухи, а не от неведомых болезней и бомбежек. Природа честна с нами.

Шел дождь, а Охотник заставил меня рубить дрова. Не самая легкая работа, а еще и топор у нас был тупой. Я выругалась, когда скользкая рукоятка выскочила из рук, и швырнула застрявший топор вместе с поленом в кучу дров.

– Да что это за топор! Я бы дохлым кроликом и то быстрее нарубила!

Охотник сидел под навесом и чистил винтовку. На охоту идти собирался.

– Почему ты меня с собой никогда не берешь? Я помогу оленя разделать и мясо дотащить.

Он даже головы не поднял.

– Ты хочешь замерзнуть до смерти?

Я откинула с лица мокрые, прилипшие волосы, а дождь зарядил еще сильнее. Земля размокла, мои ботинки увязали в грязи. Мне их Охотник принес весной, сказал, что они из могилы. Какой-то мальчик из Долстона зимой умер. Я спросила, почему на них кровь, а он объяснил, что у мальчишки были больные легкие. Я отмывала ботинки в ручье, пока всю кожу на ладонях не стерла.

– Нет, – ответила я. – Не хочу я замерзнуть.

Охотник прикрутил прицел.

– Элка, у каждого из нас своя работа. Даже у этой винтовки.

Мне она всегда нравилась. Такая длинная, черная и блестящая. А дуло длиннее, чем моя рука. Охотник учил меня, как правильно ее держать, вот только пострелять ни разу не дал. Сказал, что отдача плечо из сустава выбьет.

Он поставил на место затвор и подергал несколько раз. Тот скользил, как по маслу.

– А где ты взял винтовку? – спросила я и прикусила язык. Не задавай вопросов, таковы правила.

Однако охотник не рявкнул на меня как обычно, а просто опустил винтовку и начал наполнять магазин пулями. Самодельными, конечно.

– У одного русского во время Второго Конфликта, – ответил он, глядя на не меня, а на винтовку. – Я ему взамен свою старенькую «М-16» оставил. Из нее его и пристрелил. А это у меня Драгунов. Запомни девочка: если есть возможность – пользуйся лучшим.

Я подняла полено с застрявшим топором и попыталась вытащить его. Другого у нас не было, а рубить дрова ножом и молотком совсем неудобно.

– Так ты участвовал в той войне? Бабка говорила, что и дед там был.

– Мы все участвовали. Только не все носили форму.

Охотник смотрел, как я сражаюсь с поленом, но даже не попытался помочь. Он вставил последний патрон в магазин, потом взял шляпу и вощеную куртку.

– Завтра вернусь, – заявил он и зашагал прочь по грязи. Сейчас едва за полдень перевалило, обычно он так рано никогда не уходил, но я решила, что так надо, а вопросы задавать больше не отважилась.

Прежде чем исчезнуть за деревьями, Охотник остановился.

– Возьмись за конец топорища, а полено ногой прижми.

Я так и сделала, и у меня все получилось.

– Поддерживай огонь в печи, девочка Элка.

Мог бы и не напоминать – я всегда за печкой следила, но он почему-то раз за разом повторял эти слова, когда уходил. Может, так он хотел сказать, что я ему не безразлична? Вместо «Я тебя люблю» – «Поддерживай огонь в печи»?

Почему эти слова пришли мне на ум? Мне никто никогда не говорил, что меня любит. Ни Охотник, ни бабка. Особенно бабка. Откуда же они взялись у меня в голове?

«Передай моей малышке, что я ее люблю».

Мамино письмо. Оно давно пропало и, наверное, уже истлело. Буря украла его у меня, но слова еще хранились в памяти. Вдруг я поняла, что не вспоминала о нем с прошлой зимы. Почти полгода.

Неожиданно мне захотелось увидеть Охотника. Нет, никаких обнимашек и телячьих нежностей, просто захотелось, чтобы он был рядом. Чтобы не уходил на охоту на всю ночь. Только рядом с ним я чувствовала себя в безопасности.

Далеко он уйти не мог. Вообще-то он мне запрещал за собой ходить, и обычно я его слушалась. Однако сейчас я зашла в дом, взяла куртку и шапку, да еще и кусок хлеба с мясом прихватила. Подумала немного и добавила еще пару кусочков. Охотник из лесу всегда голодный возвращался.

Когда я вышла из дома, ливень стих; видать, скоро вообще закончится. Я прикинула, что Охотник обогнал меня всего минут на десять, и пошла за ним. Он меня учил выслеживать добычу, но земля так размякла, что фиг тут чего выследишь. Его следы наполнялись грязной водой, а тропинка быстро становилась болотом. Позвать его я не могла, на то было еще одно правило. На охоте нужно молчать. Даже если гризли нападет – держи рот на замке.

Не знаю, как долго я шла. Прояснилось, небо стало голубым-голубым. Было уже около пяти, однако ноги-то у меня короткие, потому шла я медленно и, наверное, очень сильно от него отстала. Летом вечера долгие, и солнечный свет может сыграть с тобой злую шутку. Я нарушила еще одно правило Охотника – не уходить далеко от хижины. Но я прикинула, что раз я знаю обратную дорогу, то он не будет на меня очень сильно злиться. И потом – я же уже взрослая, мне почти десять.

Тут я набрела на полянку, поросшую высокой травой, и застыла на месте. На меня таращились карие глаза. Большие, испуганные, определенно женские. Сначала я подумала, что мне привиделось в сумерках, но женщина помахала рукой и захромала в мою сторону. Руки затряслись, и я уж было решила драпануть, а в мозгу судорожно перебирала варианты: спрятаться, помочь ей или убежать. Всего лишь женщина. Я столько лет ни одной женщины не видела.

Охотник строго-настрого наказал мне ни с кем не разговаривать, однако любопытство взяло верх. И потом я решила, что раз уж нарушила одно правило, то можно и другие.

Странно, как ее в такую глушь занесло? Мои собственные волосы отросли почти до плеч и ужасно мешали, а у нее, представляете, они аж до пояса висели. Черные и шелковистые. У меня были карие глаза, а у нее золотистые. Я-то думала, что высокая, а она оказалась раза в полтора выше. Из женщин я только свою бабку помню, но только теперь поняла, что она была старой высохшей каргой. До меня вдруг дошло, что я улыбаюсь. Вот так стояла и лыбилась, как клоун, пока женщина ко мне приближалась.

– Привет, – сказала она тихим слабым голосом, рукой прижимая к груди разодранную рубашку. Когда она подошла ближе, оказалось что это не рубашка, а что-то вроде ночной сорочки. Бесполезная кружевная штука.

– Почему ты так одета? – спросила я; самый простой вопрос «Кто ты?» не пришел в мою десятилетнюю голову.