Annotation
Рыжков Владимир
Рыжков Владимир
Пробежка
Ежедневные пробежки в любые сезоны и погоду прерывались лишь выпадениями из-за радикулита да бляшек и выползания из операций.
Радикулит был следствием студенческих и армейских разгрузок вагонов, киданий в фундамент брестской дачи равных себе по весу валунов - и прочих обычных мужских забав среднерусской полосы. Фраернулся, уже не юношей выдернув на грудь без подседа солидное совизделие - насос-колонку, чем и домял межпозвоночные диски.
Компрессы и горячие камни, мази, бани и глина, травы и чеснок, новокаиновая блокада и подводное вытягивание, барокамера и месиво мануальной терапии, китайские иголки - полгода ничто не действовало на лежачее бревно, пока Егор не сполз с тахты на жёсткий пол и не начал переламывать боль собственной жёсткой гимнастикой. Через пару недель радикулит, традиционная и не очень медицины были посрамлены.
Атеросклероз он получил в наследство от отца, и парочка операций на сердце и сосудах были только отсрочкой незабвенного “процесс пошёл”... Скальпель сразу вдвое сократил время егоровых пробежек, и выйти он смог только на кратные семи (по совету одной кардиологини) тридцать пять минут. А затем медицина в который раз прикинулась флюгером - и бег от инфаркта вышел из моды. Но немодный по жизни Егор того не заметил, минимум до пяти остановок пренебрегая общественным транспортом.
Что-то сочиняя или бездумно скользя по конденсационным автографам самолётов, Егор раззадоривал мелюзгу на стадионе 26 минской школы на велосипедах, самокатах и вприпрыжку обогнать чудика-деда. Так однажды и обнаружил, что обставляют его все и вся.
Не трогало, когда перед носом щеголяли тренирующиеся старшеклассники с фыркающими парашютами за спиной или разномастные бегуны предыдущего поколения. Но когда, не переставая болтать и не напрягаясь, его обжопили две дамы постбальзаковского возраста, Егор наглядно оценил послеоперационный удар.
Но сейчас он даже обрадовался, что на стадионе были только пятилетний мальчишка, копающийся в песке сектора для прыжков, и мужчина, разговаривающий по мобильнику у футбольных ворот. Потому что, накатываясь колобком и, кажется, не перебирая ногами, его издевательски раз за разом затыкало за пояс создание в метр росточком. Во все стороны.
Выдающийся фундамент (а здесь память прикинулась лирическим отступлением) всё же весьма уступал виденному Егором чуду света в парке перед храмом Прибежища Души в китайском Ханчжоу. Всю турпоездку китайцы не просто хвастались, но кичились самыми большими мегаполисами и небоскрёбами, самой большой статуей Будды и Великой стеной, самым большим метро и самыми скоростными поездами...
Эта чуть ли не национальная идея-фикс трудолюбивым народом воплощалась в жизнь с такой скоростью, что российские мужики только кряхтели, фиксируя нелицеприятную разницу.
А Егор, впитывающий ауру новых городов без сопровождения гидов, в столичном Пекине, в 200 метрах от центра и от шикарной пятизвёздной гостиницы вляпался в грязное гетто, где бедные потухшие люди жили в безоконных гаражных блоках, перед которыми воняли горы отбросов, с копошившимися в них детьми, пока их родители собирали что-то из хлама и любились на циновках в своих настежь открытых бетонных гробах...
Но в храме два чуда по своему счёту он всё же увидел. Первым был голос. Он был слышен уже в десятках метров. На предхрамовой площади в железных прямоугольных и круглых курильницах горели угли, молящиеся зажигали от них ароматные палочки, толпы фотографировали - а над умиротворённой природой плыл изумительной силы, объёма и красоты бас. В левом углу храма на скамейках сидели монахи и под барабан гортанно и громко пели мантры. И без микрофона космически солировал певец, у ног которого легли бы все сцены мира.
Переполненный вибрациями голоса и природы, Егор бродил по залу Пятиста лоханей - учеников Будды, достигших наивысшего духовного просветления. Побывавший во многих европейских храмах, он поразился, что на сотнях лиц, в позах и эмоциях не было одного: смертной тени. Толстые, источающие удовольствие и благодушие чревоугодники плевать хотели на христианский аскетизм, нимбы и святость. И эта философия была не просто религией, а просто жизнью. То есть чудом.
Третье чудо было явно не китайским, но китайской самости гордо не уступало. Всё их самое большое не дотягивало до феноменальной, в два обхвата, задницы высокой и статной негритянки, непостижимо соразмерной своему феномену. Словно высеченная из африканского базальта гениальным резцом, она покуривала у женского туалета, мощной гравитацией сворачивая шеи обалдевших мужиков.
Нахалка демонстрировала свою выдающуюся выпуклость подчёркнуто облипающим платьем. Фотоаппараты щёлкали непрерывно, снимая квинтэссенцию зала Пятиста лоханей. Перчинка в разлитом окрест умиротворении снимала противоречия души и плоти, не споря святостями с храмом.
И вот некое гораздо более скромное подобие вновь замаячило впереди и, добежав до мужчины у футбольных ворот, поднырнуло ему под руку, и парочка пошла себе, прогуливаясь, по беговой дорожке.
Добежав до пуляющего песком мальчишки, Егор инстинктивно отвернул лицо в сторону школы, находящейся в 40-50 метрах от стадиона. Через секунду, проскочив зону обстрела, он развернул голову - и ни парочки, топавшей в 20 метрах впереди, ни сопливого артиллериста не увидел. Песочная шрапнель ещё сыпалась в воздухе...
Спрятаться за школой, пробежав за секунду полсотни метров, было так же нереально, как просто раствориться.
Не веря своим глазам и уверенный в бессмысленности проверки, Егор спрыгнул с беговой дорожки и по прямой кинулся к углу школьного здания, крутанулся вокруг и, задыхаясь, вернулся к точке спурта.
За школьной оградой шелестели по асфальту авто, июльский солнечный блин уже на треть схарчил горизонт, стадион был столь же пуст.
Мгновенно тормознуть и размышлять было вредно для здоровья, а старая, милая, добрая трусца как нельзя лучше сглаживала все непонятки. Продолжая бег по привычной, третьей от поля, дорожке, Егор думал, что очередная возможность слинять из беличьего колеса опять профукана. Не то чтоб задница зудела от отсутствия приключений, но жизнь была скорее цугцвангом, нежели гамбитом. “Не тот размерчик”, - ехидно проклюнулся внутренний голос, чем дальше в лес, тем всё чаще вещавший Небесным судом.
- Шёл бы ты... лесом! - вслух огрызнулся Егор на преждевременный вердикт и, не заметив как сместился на внутреннюю дорожку, слизнувшую странную парочку,..
наткнулся на спины и локти возбуждённых мужчин, перегораживающих тоннель троллейбусами и автомашинами с песком.
Минское солнце как-то быстро исчезло, толпа геройствовала.
- С кем воюем, мужики? - Егор уворачивался от мельтешни и хватал за рукава.
- Не стой столбом: сзади уже броня идёт - надо остановить, чтоб не прорвались к Белому дому.
Страшная догадка кольнула черепушку, и Егор схватил ответившего ему:
- Какой сейчас день и год!?
- Ты из какого жёлтого дома, мужик? Хотя мы сейчас все в нём...
- Ну! Быстрее!!
- 20 августа 1991. Путч - всех назад в общий загон...
“Идиот, говорили же умные люди, что мысли материализуются, да двоечнику мало урока - никак без второго захода” - тряхнуло сердце и подкатила тошнота от послеЗнания, что сейчас произойдёт.
Дежавю было грубо реальным и безысходным. Пять минут и четверть века назад Егор тоже бросился на защиту страны, объявленной на чрезвычайном положении. Сработало расстояние: пока в спешке улаживал дела в Бресте, где тогда жил, на коленке кропая завещание, нескончаемое “Лебединое озеро” по ящику и трясущиеся руки выскочивших из табакерки праведных бездарностей сделали патриотический порыв созерцающим китайцем на берегу реки - по течению плыли брехня и оперетта.
