— Они? Скажи им уже, что хватит сюда названивать, — пасмурнеет мама.
Веснуха. В халате и шлёпках. Вот уж не знала, что кто-то ещё халаты носит, я их только на старых фотках видела, дед фотографией увлекался, и у нас много таких фоток…
— Там это… — говорит она и замолкает.
— А что ЭТО? Может, НЛО прилетело? — про НЛО я не говорю, только думаю. Честно говоря, мне становится как-то… жалко Веснуху. Может быть, даже из-за халата. Ноги у неё тонкие и какие-то… зеленоватые (может, освещение такое? сумрачно, стены в подъезде тёмно- зелёные).
— Курыч на карьер ушёл. Он сказал, что будет ждать тебя…
— Да и пусть ждёт! — возмущаюсь я. — Я же сказала — я болею! У нас юбилей! Да я ещё уроки не узнавала!..
— Завтра суббота… — напоминает Веснуха. Смотрите-ка, сообразила! Где не надо…
— Не приходи больше, а? — взмаливаюсь я. — Мы торт едим, у нас вообще…
— Торт?
— Торт! — подтверждаю я. Просто я понимаю, что вот-вот раскисну, и пытаюсь быть потвёрже. — Торт. Но его уже мало. И сейчас его доедят без меня. Если ты ещё раз… — я не договариваю и хлопаю дверью.
— Вот-вот. Давай двери оторвём! — кричит мама из зала.
— Нет уж, двери отковыривать не будем, — не соглашается папа. — Тогда бесполезно будет ноутбук покупать — унесут!..
В полвосьмого Веснуха приходит снова. «Иди…» — вздыхает мама на очередной бессовестно длинный звонок. Мы уже это обсудили — открывать всё-таки лучше мне, ведь это мне надо учиться быть «вежливой, но холодной». Это мама так говорит: с теми, с кем ты не хочешь контактировать, ты должна быть вежливой, но холодной. И я пыталась. Ещё звонок — ещё попытка. А вот Веснуха, похоже, двигалась в противоположном направлении. Становилась всё более… горячей. Она даже не такая сонная стала — видимо, от волнения. По ней буквально какие-то волны пробегали, когда она пыталась объяснить, что Курыч останется на карьере до тех самых пор, пока я туда не пожалую.
— Это он бесполезно будет делать, — говорю. — И вообще — как это не вернётся? Совсем?
— Ну… может, потом!..
На этот раз Веснуха в куртке была. Она что, между карьером и Дарькой носится??
Я уже в постели (не сплю, конечно, — пол-одиннадцатого — а просто сижу в любимой пижаме, в любимой позе, Клода рисую, в виде квадратного такого человечка), когда в дверь звонят снова. «Ну всё… — думаю я, утыкаясь носом в подушку. — Что будет, что будет…»
Но ничего такого не было. Папа даже наушники не снял, а мама… мама сравнительно спокойно так говорит:
— Ну, это уже ни на что непохоже. Я открою… Ночь практически!
Она даже не сомневается, кто это, — тоже начала различать этот сумасшедший перезвон, — а через минуту приходит какая-то озабоченная. Как будто что-то решала на ходу. Решала, да так ничего и не решила…
— Веснуха твоя…
— Да она не моя!
— …Хочет тебя видеть… — продолжает мама.
— Плохая идея. Я сплю, — говорю я и снова утыкаюсь в подушку.
— Плохая, Ксаночка. Но знаешь, что она сказала? Она сказала — беда…
Бывают же слова. «Беда» я почему-то всегда как ведро представляла. Ведро с водой. И оно этой водой тебя окатывает. Прямо само — никто этого не делает, оно само зачем-то это делает, поднимается, переворачивается — и окатывает. И в этом есть какая-то мистика, какой-то тихий ужас… Я встаю, обматываюсь пледом и шагаю в прихожую.
Мама даже дверь не закрыла, и Веснуха стоит перед открытой дверью, и вид у неё действительно… бедственный. Шарф где-то на боку, расстёгнутая… В руках полотенце почему-то, и в борще оно, что ли. Запыхалась, и щёки у неё горят. Вернее, они горели бы — будь это не Веснуха, а кто-нибудь другой. А так они — просто темнее обычного… Опять, что ли, с карьера?..
Веснуха коситься куда-то за меня. «На маму!», — понимаю я, оглядываясь. Мама как нарочно встала так, что её хорошо видно, хоть я и прикрыла дверь вполовину. Красноречивым взглядом даю маме понять, чтобы она ушла, но мама не уходит. В подъезд я в пижаме-пледе тоже не выйду. А Веснуха молчит и только шумно дышит ртом…
— Ну ма-ама! — говорю я капризно и поёживаюсь — мол, не сильно-то мне комфортно стоять тут, в дверях, не май месяц!
— Надеюсь, это последнее посещение, — предупреждает мама и всё-таки исчезает.
— Ну, и что же случилось на этот раз? — спрашиваю я, наконец.
— Курыч остался на карьере!..
— Да придёт… — говорю я. Правда, не слишком-то уверенно. — А ты-то откуда знаешь?
— Он сказал, что останется в штабе…
— Но ведь ты говорила, что штаб украли!
— Да! Но он говорит, что это не важно… Он сидит на том месте, где был штаб! Дарьку тошнит, — безо всякого перехода продолжает она, зачем-то показывая полотенце, — я скорую вызвала…
Я не знаю, что делать. Чем я могу помочь? Мне становится… досадно. Да, досадно. Как будто какой-то снежный ком катится где-то совсем рядом, шум стоит дикий — шум от того, что он так несётся, от скорости, — а Веснуха, как злая волшебница, одним движением руки его на меня направляет. Мне-то это зачем?! В то же время я понимаю, что нельзя показывать эту досаду, что она некрасивая какая-то, на страх похожая. И я говорю, стараясь не показать этот страх, будничным таким тоном:
— Ну ладно. Ты иди, жди скорую. Всё нормально будет. Ты только больше не приходи сегодня, мне и так сейчас «ай-яй-яй» будет…
Веснуха как-то странно косанула на меня, как будто я на другом языке говорю.
— Пока, говорю! Родители и так из себя вышли. — Я опять поёживаюсь. — Не приходи! — И закрываю дверь, не глядя на Веснуху…
— Ну и что там? — тут же появляется мама.
— Дарька опять заболела… — неохотно говорю я. Мне не хочется поднимать ВСЮ тему, я с таким трудом её «захлопнула». Одна Ната Валерьевна чего стоила! Сама не знаю как и, главное, когда мне пришла в голову та ультраубедительная речь, но — пришла. И убедила. Сначала Нату, а потом — уже Ната — маму. Мама так и сказала: слава богу, всё обошлось! А теперь вот эти идиотские звонки, никому не нужные Курычевские капризы!..
Утром я проснулась от солнца — было такое солнце, что каждую пылинку видно. Вчерашние звонки, зелёные ноги и заблёванные полотенца казались каким-то кошмарным сном. Далёким-предалёким, не имеющим с этой солнечностью ничего общего.
Мама сказала, что за ноутом мы поедем в город, в «Вегу», — потому что там дешевле и потому что не мешает нам прогуляться. Так и есть — давненько мы не были в городе. Это называется «семейными вылазками», когда-то они мне безумно нравились, а теперь… теперь они мне тоже нравятся, но ходить куда-нибудь с родителями — это как бы… вместо того, чтобы с друзьями… В общем, я выросла. И тем не менее — приятно. В прошлый раз мы в кино ходили. Именно в качестве «вылазки», само кино было… то, что в рифму. И это было заранее известно…
Я решила только кофе попить (разумеется, родители не в восторге от такого завтрака, но в «Веге», я знаю, мы зайдём в «Молочный бар», съедим по огромному мороженому и запьём огромным коктейлем, так что…), и вот, допиваю я своё… свой, точнее! когда уже изменят это глупое правило? — допиваю я свой кофе, а папа стоит у окна и внимательно, всё заинтересованней и заинтересованней на что-то смотрит.
— Странно… — наконец говорит он.
— Что? — спрашиваю.
— Скорая… И народец набежал… Раз, два… шесть человек…
Что-то внутри меня обрывается. Но я быстро говорю себе: «Скорую опять Дарьке вызвали, скорую — опять Дарьке…» Не то чтобы я этой Дарьке зла желаю, а просто Дарька… Дарька и скорая — это близнецы-братья. Ну, или сёстры. Она то задыхается, то травится, то порежется так, что весь первый этаж в крови, даже и не подумаешь, что в трёхлетке столько крови… Всё это ужасно, конечно, но заканчивается всегда хорошо, можно сказать, что мы к этому привыкли. Хотя это и странно звучит, я понимаю… Хотя — да чего странного? Если к этому и на скорой привыкли, приезжают к ним неохотно, через раз, а однажды я слышала, как отчитывали Веснухину мать прямо на улице — что нельзя же в таком состоянии, что «работать с вами всё равно невозможно», что «я вам не личный врач, а бюджетник» и т. д.
