Старая движущаяся фотография: она молодая, в кубанке, в шинели, в муфте, с саблей; он в пенсне, улыбаясь, оба с решительными счастливыми лицами.
Старый комсомолец с цветочками. Маленький (усохший), в белом картузе. Лицо, искажённое тиком, зелёный бидончик в сетке — пустой, без крышки. Синий вытертый костюм (китель?). Черномазая девчонка в плаще — словно из тех лет. Родное его село Черняново.
Падает медленный тёплый снег. Застывшие на фотографии фигуры.
И все это — не для них — еврейских, интеллигентских лиц в пенсне — допросы, стужа колымских лагерей. Выжить там было непросто — там тоже надо было сделать карьеру, выслужиться, понравиться кому-то...
По-прежнему влекло к себе мужчин и женщин. От этого рождались дети.
Пожилой мужчина кормил лошадь виноградом. Это был маршал Будённый.
И звучало танго — старомодное, наивно-сентиментальное, насквозь буржуазное, но так отвечавшее духу времени, тёмному духу революции:
Мой милый друг,
Мой верный друг сердечный,
Твой образ вдруг
Затеплится в окне...
Не забывай
О юности беспечной.
Прощай, прощай —
И помни обо мне.
Не потеряй
Себя, мой друг безгрешный.
Наш отчий край
Во гневе и в огне.
Не пожелай
Печали безутешной,
Не умирай —
Подумай обо мне.
Ах, если б нам
Исполнить все с начала;
Роскошный пай,
Беседы при луне...
Назло врагам
Чтоб снова прозвучало:
Прощай, прощай —
И помни обо мне.
(Сладостно, как мысль о самоубийстве.)
Часть шестая
ЗАБЫТЬ РОССИЮ
ДЕРЖАВА
Россия похожа на яйцо с желтком-Москвой. Яйцо образуется вращением, и его идеальная форма — шар. Но притяжение ядра и инерция центробежных сил вытягивает шар, придавая ему овальный, эллиптический контур. Россия похожа на яйцо, поваленное набок, где слева — густозаселенная европейская часть с ядром-Москвой, а справа — сплошной, вытягивающийся белок, остроконечно завершающийся на востоке, с твёрдой скорлупой, а внутри — жидкое.
ИНЦИДЕНТ
В одном селе была служба на Прощёное воскресенье. Вышел настоятель, как полагается, Каяться. Попросил у всех прощения за обиды, если кому за минувший год причинил.
Вышел и второй священник, тоже каяться стал. И особо — перед настоятелем. В том числе и в таких своих провинностях перед ним, о которых тот и не догадывался.
Удивился настоятель, но слушает дальше. Наконец не утерпел и говорит:
— Ты, отец (имя рек), вот ещё в чем передо мной виноват...
— Да ведь и вы, отец настоятель, мне каверзу подстроили...
И стали они, вместо своих грехов, вспоминать обиды и друг дружку обвинять. Пока не схватил отец настоятель второго священника за гриву, а тот его — за бороду. Дьякон с алтарником кинулись разнимать — да куда там — и им досталось.
А прихожане этого храма, как это обычно бывает, делились на две половины: духовные чада одного священника и другого. И бросилась паства защищать каждая сторона своего батюшку, и вышла свалка — стенка на стенку. Зуботычины пошли, затрещины, пинки...
Певчие за аналой попрятались, а староста под ногами дерущихся прополз, выбрался из храма и милицию вызвал.
ОРКЕСТР
— Духовики же все смурные, — говорил Андрей Соловьёв. — Вместо того, чтобы заниматься, они постоянно что-то подпиливают, подтачивают — усовершенствуют инструмент.
— Предсказать можно все, кроме биг-банда, — убеждённо сказал директор студии джаза.
Ансамбль играл, рабочие в зале кричали: — Экстаз, б...! Так они выражали свои чувства.
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
В антракте наш маэстро — лауреат всемирных фестивалей — рассказал про свою первую любовь.
Жили они с матерью бедно, отец умер, пенсия была мизерной, стипендия в училище — восемнадцать рублей. И вот однажды мать решительно сказала:
— Сынок, ты теперь уже взрослый и должен сам все понимать: жить нам не на что. Пойди и познакомься с девушкой — из рыбного отдела, а ещё лучше — из мясного.
Он, не откладывая дела в долгий ящик, тем же вечером отправился в ближайший "Гастроном". Начал с мясного отдела. Но хозяйка его обладала столь мощными габаритами, что закадрить её музыкант не решился ("вмажет — от стенки ложкой не отскребёшь"). Он двинулся к рыбному и там довольно успешно договорился с продавщицей о свидании.
— Как мы с мамой стали с тех пор питаться! Мы ели красную икру, чёрную, балык осетрины, крабов... Да и чувиха была — ничего...
Джазмен задумался, припоминая, а потом воскликнул:
— Но запах... Запах! Его не могли отбить никакое мыло, никакие духи!
ВЕЛИКИЙ ПОЧИН
— Как говорил великий Диззи Гиллеспи, если хочешь играть джаз, научись топать, — поучал нас хозяин биг-бэнда. И добавлял: — Молодость нам дана для того, чтобы хорошо играть в старости. Он почему-то особенно выделял меня: — Да, Володя, ты — великий баритонист...
Сам он славился в среде джазменов, которые говорили:
— Басист нормально играет. Их маэстро знаешь как выдрачивает!
В студии джаза объявили о субботнике.
— Он, сука, один раз бревно поднёс, — запричитал наш дирижёр, — а нам теперь к восьми-тридцати являться!
ХАМОВНИКИ
Молебен кончился, все стали подходить к руке священника. Подошёл и хор. Вдруг в тишине раздался оглушительный чмокающий звук — альтиха Галя приложилась основательно — взасос. Старенький священник взглянул на свою руку и, не удержавшись, по-детски громко рассмеялся: на тыльной стороне его ладони отчётливо пропечатались напомаженные губы благочестивой певицы.
— Как настоятель с тобой обошёлся, — сказал, прикуривая во дворе, регент Женя. — Я его даже мысленно послал...
А я так понял, что послать мысленно — это все равно, что наделать в штаны.
МАРСИАНСКИЕ ХРОНИКИ
В церкви говорили, что землетрясение в Армении — это наказание Божие.
— А нам за что советская власть досталась? Все живут как люди, а мы — как свиньи.
Лето — хорошее время для начала войны, осень — для массовых репрессий.
Уже стрижка наголо ввергала бедного призывника в состояние шока. Он не узнавал себя в зеркале. Какой-то жалкий, исхудавший, уродливо-инфантильный вид. Как зек. Да ещё телогрейка и сапоги (в армию надевали что поплоше — все равно потом выкидывать — "там все дадут"; возвращались домой в военном, часто — краденом). Называли их презрительно-жалостливо "допризывниками". И они были в принципе готовы к нравам тюремной камеры, блатной шайки, в которую постепенно превращалась наша армия.
