— Всех сомов не перелови, немного на развод оставь! — пошутил я и удалился.
Григорьич ничего не ответил, только как-то по-особенному хитро ухмыльнулся.
Когда я с охапкой сухого кизяка подходил к биваку, по темному небу искорками начали вспыхивать яркие звезды. Развязывая рюкзак с провизией, Григорьич одновременно старался уклониться от звеневшей над ним комариной тучи.
— Наконец-то появился! Я уж думал, тебя чикалки съели... — недовольно буркнул он.
— Чикалки? Какие чикалки? — не понял я.
— Обыкновенные. С головой, ушами.
— Впервые о них слышу... — откровенно признался я.
— Тоже мне рыбак-охотник, чикалок не знает, — укоризненно покачал головой Григорьич. — Ну ладно, если лов пройдет удачно, утром покажу тебе сюрприз, узнаешь, что это такое. А пока разожги костер, может, избавимся от этих проклятых кровососов,— и он ожесточенно хлопнул себя по голой шее, местами вспухшей от комариных укусов.
— При чем здесь улов и чикалки? — проговорил я вслух, не поняв такой загадочной связи.
— Ты думаешь, я сомов теми крючками ловить буду? — спросил Григорьич.
— Конечно, кого же больше?
— Ха, ха, ха!!! На рыбу я давно поставил, а этими на берегу порыбачу.
— Знаешь что, надоели мне твои загадки. Не мудри, объясни толком, в чем дело, — разозлился я и бросил сушняк на землю.
Григорьич перестал смеяться и, прихлопнув на своей руке раздувшегося комара, примирительно сказал:
— Не обижайся. Дело в том, что мне как-то довелось провести ночь с сырдарьинскими рыбаками. От них-то я и узнал, как они с чикалками воюют. Чикалки настолько шкодливы, что из-под самого носа у рыбаков пойманную рыбу сжирают. Вот и придумали рыбаки их на развешанные переметы ловить.
Чикалки находят болтающееся мясо, потопчутся, потанцуют под ним, а потом не выдерживают соблазна и начинают подпрыгивать. Подпрыгнет, хлоп челюстями и висит сосиской.
— Вот здорово! Так, смотришь, и волка с медведем поймать можно.
— Ты не остри и не смейся, — проговорил Григорьич серьезно. — Знаешь, какой ущерб они охотничьей фауне наносят?! Нет? А вред птицефермам и колхозникам? Тоже не знаешь? Вот то-то и оно... Если бы знал, не смеялся. — И, подумав, добавил: — Медведя, конечно, не проведешь, а вот волка можно. Мне один охотник-сибиряк рассказывал, как он таким способом зимой сразу трех волков поймал. А сибиряки народ серьезный — врать не любят. — Григорьич, дав понять, что на эту тему разговор окончен, чиркнул спичкой и поднес ее к сушняку.
Вскоре едкий кизячный дымок отогнал комариное нашествие, и мы, аппетитно похрустывая узбекскими лепешками, с удовольствием пили обжигающий кок-чай. В Чирчике шумно всплескивалась крупная рыба. Справа от нас шуршало камышом пересохшее озеро, за которым начинались тугайные заросли. Слева, в рисовых полях, оглушительно громко квакали лягушки.
Ночная прохлада еще не успела остудить нагретый за день песок и гальку, казалось, что ты лежишь не где-то на берегу реки, а в жарко натопленной избе на русской печке.
После ужина Григорьич долго ворочался с боку на бок и вдруг неожиданно громко, захрапел. Я решил последовать его примеру и, подложив под голову булыжник вместо подушки, вскоре тоже стал забываться.
Но как ни крепко я спал, а с первым проблеском рассвета уже был на ногах.
— Вставай, чикалки твои разбежались и крючки унесли! — растолкал я друга.
— Если попались — никуда не уйдут, — сладко потягиваясь, произнес Григорьич.
Из-за далеких, с белыми вершинами гор, улыбаясь, выглянуло солнце. Коснувшись своими яркими лучами водной глади, оно заиграло на поверхности реки ослепительно-золотистыми переливами.
Мы освежились в прохладной воде и пошли проверять снасти. Первый крючок оказался пустым, но приманка на нем была съедена. На втором и третьем — та же история.
— Низковато подвесил, «склевали», окаянные! — отвязывая шнуры с крючками, сокрушался друг. Но зато на четвертом крючке... висел здоровенный сомище.
— Слушай, Григорьич, что же ты морочил мне вчера голову какими-то чикалками? — стараясь не расхохотаться, спросил я.
— Ну и дела, — протянул ошарашенный Григорьич. — Я ведь на шакалов ставил, местные жители их чикалками называют.
— Это же самый настоящий шакал! — наконец расхохотался я.
— Ты, что ли, подвесил? — он воззрился на меня.
— Ну что ты... Наверно, сом выполз на берег, увидел мясо и подпрыгнул.
Григорьич растерянно улыбнулся.
А сома действительно прицепил я на рассвете.
Потом друг подошел ко мне и хлопнул по плечу:
— Ну и шутник ты, оказывается. Хотел я тебе сюрприз преподнести, а получил его сам!
Чирчик, Солдатский поселок, 1938
ЗЛОДЕЙ
Я очень любил возиться с машинами, а дядя Шура Пухачев работал механиком в тракторной бригаде, и все дни я пропадал у него. Сухощавое, со следом сабельного удара загоревшее лицо, спокойные темно-карие глаза и седеющие виски говорили о нелегком жизненном пути этого человека.
Дядя Шура любил охоту, но к зверю и дичи относился по-хозяйски: сам зря не бил и другим спуска не давал.
Как-то до самой жары провозились мы с ним у заглохшего на хлопковом поле трактора. К обеду решили сходить наикратчайшим путем, через камыши, освежиться в сырдарьинской водице.
Слабенький ветерок слегка прошелся над головой, раскачал камышовые шишки, тронул острую светло-зеленую листву и шурша побежал по зарослям. В лицо пахнуло прохладным дыханием реки. Еще несколько десятков шагов, и сзади останутся труднопроходимые заросли и невыносимая духота, впереди — купанье и отдых!
Вдруг дядя Шура остановился и поднял руку. Это значило — «Стой! Не шевелись!».
Через некоторое время он жестом подозвал меня к себе.
Я, осторожно ступая, чтобы не чавкать болотной жижей, подошел и... чуть не вскрикнул: в нескольких метрах от нас кончался высокий камыш, дальше, через редкие камышовые просветы, виднелся широкий прогал, похожий на большую лесную поляну, и там из вновь отрастающих зеленых побегов торчала узкая серо-бурая спина дикой свиньи. Свинья вела себя спокойно, ветерок тянул от реки, и она не могла уловить своими чуткими ноздрями присутствия человека. Вокруг нее резвились шесть юрких полосатых поросят.
Разбрызгивая далеко в стороны коричневое месиво, кабанята гонялись за своим шустрым собратом, державшим во рту какую-то разодранную птицу. Он, видно, не думал без боя отдавать захваченную добычу. Он недовольно взвизгивал и на бегу успевал поддевать упругим черным пятачком наседавших с боков братцев. Остальные, воинственно повизгивая и беспрерывно вращая своими маленькими хвостиками, преследовали его по пятам.
«Как дети с футбольным мячом», — подумал я. Увлекшиеся борьбой за лакомую добычу, кабанята удалились от бодрствующей мамаши, Она беспокойно заворочалась в своем ложе, передернула ушами и недовольно, громко хрюкнула. Моментально, точно по команде «кругом», кабанята, бросив изодранную птицу, повернули назад. Подбежав к матери, резко остановились.
«Ну и ну! Вот это дисциплина!» — удивился я. И в этот момент грохнул выстрел. Вначале мне показалось, что я ослышался, так это не вязалось с тихой, мирной, почти домашней обстановкой... Я заметил, как вздрогнул дядя Шура. Темное, загорелое лицо его стало совсем черным, широкий шрам на щеке набух, спокойные темно-карие глаза сузились и стали острыми, колючими. Свинью точно подбросила стальная пружина. Она вскочила с кровавой пеной у рта. Жесткая щетина на хребте поднялась дыбом. Длинное рыло уставилось в том направлении, откуда прозвучал выстрел. По грозному виду животного чувствовалось, что оно готово биться с любым врагом насмерть, защищая свое беспомощное потомство. Еще секунда, и раненый зверь ринется в смертельную схватку. Но опять, точно плетью, стегануло подряд два выстрела. Громадное животное, медленно оседая на задние ноги и подминая под себя камыш, вдруг грузно завалилось на бок и рухнуло в коричневую жижу.
