Александр Лазаревич Лесс
НЕПРОЧИТАННЫЕ СТРАНИЦЫ
Рассказы
М.: Советский писатель, 1966
Scan, OCR, SpellCheck А.Бахарев
Содержание
Сонет о Ленине
Ответ Чехова
Рассказы о Толстом
Великий мечтатель
Случай с «Владимиркой»
Вопрос и ответ
Странички из погибшего дневника
Чашка
Первая отливка стали
Сигнальный экземпляр
Подснежники
Сокровище
Рассказ о неполученном интервью
Подвиг
Как пропал рубль
Посылка прибыла в Лондон
«Александр Пушкин»
«Лишь тот достоин жизни и свободы...»
История двух записных книжек
Сверток
Судьба «Порт-Артура»
Строки борьбы
Из творческой истории «Волоколамского шоссе»
Экспромт
Медалью награжден, но...
«Аллея Петровича»
Книга, рожденная в застенке
Товарищ детства
Виконт Жан Вяземски
Две встречи
Это было в Виноградове...
Рукопись находит автора
Пять часов с Фейхтвангером
До последнего дыхания...
Комментарий к портрету
Черноликий друг
Ошибка Брюсова
Поиски «коня»...
Диалог драматургов
К истории «Пушкина»
Стихи Анжелики Сафьяновой
Первые шаги
История одного псевдонима
Поправка по существу
Сувенир
Интервью
Инкогнито
Телефонный разговор
Последний оригинал
Букет белых роз
СОНЕТ О ЛЕНИНЕ
Эммануил Казакевич задумал большой роман о нашей жизни, озаренной именем Ленина, мыслью Ленина, образом Ленина.
Приступая к работе над книгой, писатель пришел к убеждению, что для понимания Ленина как человека ему будет недостаточно изучения оной только мемуарной литературы. Он должен встретиться с людьми, которые работали с Лениным, наблюдали его изо дня в день.
Казакевич решил обратиться к академику Глебу Максимилиановичу Кржижановскому. Глеб Максимилианович – друг Ленина в революции, в творчестве, в жизни. Образ Ленина Кржижановский хранит не только в простой человеческой памяти о прошлом, но во всей полноте своих сегодняшних ощущений. Он как бы продолжает до сих пор идти рука об руку с Лениным. Кто лучше его сможет рассказать, как Ленин работал, одевался, общался с людьми, как шутил, печалился, радовался, что он любил особенно сильно, что особенно остро ненавидел? Кто, как не Кржижановский, сможет передать все обаяние вождя, всю неповторимую сложность этого великого характера?
Вместе с Казакевичем отправился к Кржижановскому и я.
Был одиннадцатый час слякотного декабрьского утра, когда мы подошли к небольшому особняку на улице Осипенко, в котором вот уже несколько десятилетий живет Кржижановский. Казакевич был молчалив. Чувствовалось, что он взволнован предстоящей встречей с другом Ильича. Молча мы вошли во двор, молча поднялись по узкой лестнице на второй этаж и оказались в длинном полутемном коридоре, освещенном цветными витражами.
Глеб Максимилианович приветливо встретил Казакевича. Едва он переступил порог кабинета ученого, как Кржижановский поспешил сказать, что читал его «Звезду» и рад видеть у себя автора этой книги.
Все в этой большой светлой комнате, обставленной старинной, несколько громоздкой мебелью, с камином, с высокими – до потолка – книжными шкафами, казалось, жило, дышало Лениным, напоминало Ленина: и его фотографии, висящие на стенах и стоящие в рамках на массивном письменном столе, и давно уже отжившая свой век пишущая машинка, достойная вечного хранения потому, что на ней печатался великий план ГОЭЛРО, и кресло, в котором сиживал Ильич, и пол, как бы хранящий на своих паркетных плитках шаги Ленина,- ведь здесь, по этому полу, в волнении ходил он из угла в угол, радостно потирая руки, мечтая о том светлом времени, когда миллионы электрических «лошадиных сил» заменят тяжкий человеческий труд.
Да, здесь была та «наполненность» Лениным, которая передавала и другим постоянно владевшее Кржижановским — ощущение живого, соприсутствующего Ильича...
Глеб Максимилианович сидел за маленьким столом. Круглая черная шелковая шапочка, чуть сдвинутая на лоб, оттеняла его бледное лицо с белой бородкой и серебристыми мохнатыми бровями. Он показывал Казакевичу автографы Ленина, письма, короткие — на клочках бумаги — записочки Ильича, в разное время и по разным поводам адресованные Кржижановскому. Но важнее всего были его рассказы о Ленине — живые, яркие, поражавшие своей точностью, образностью, мягким юмором, тонким пониманием психологии, а главное — проникнутые безмерной любовью к Ильичу.
Любовь к Ильичу! Вся квартира, все в ней, и сам Глеб Максимилианович - все было переполнено любовью к Ленину. Кржижановский иногда замолкал, будто погружаясь в раздумье, затем продолжал рассказ, изредка смеялся, вспоминая что-то веселое, и при этом его глаза, суживаясь, сверкали озорно и молодо. Столько неистощимой энергии было в душе этого человека, что временами можно было совсем позабыть, что перед нами восьмидесятилетний революционер, испытавший ссылку и каторгу...
...Мы уже собирались уходить (неловко было утомлять старого человека), когда Глеб Максимилианович проговорил:
— Однажды Владимир Ильич, смеясь, сказал мне, что вряд ли среди нас найдется такой чудак, который проживет больше шестидесяти лет...
— Почему? — удивился Казакевич.
— А очень просто. Ленин вложил в эти слова такую гордую мысль: коммунист должен всего себя отдать делу революции, делу партии. Он должен гореть, гореть всегда, гореть пламенно, ярко, непрерывно, гореть и... сгореть! А я вот... зажился!..— печально сказал Кржижановский, в своей необычайной скромности как бы не умея даже осмыслить того, как не напрасно прожил он жизнь, как не напрасно «зажился».
Выдержав долгую паузу, Кржижановский сказал:
— Мне всегда казалось, что язык поэзии дает человеку большие возможности для выражения своих мыслей и чувств, чем наша обыденная речь. Ведь, в сущности, она очень бедна и маловыразительна... Я написал несколько сонетов о Ленине,— последнюю фразу Кржижановский произнес чуть смущаясь, по-юношески краснея, как начинающий поэт.— Хотите — прочту? Я их никому не читал, а вам прочту...
И Глеб Максимилианович прочел один за другим шесть сонетов. Закончив чтение, он взглянул на нас. Глаза его были влажны.
Я спросил Кржижановского, не собирается ли он печатать свои сонеты?
— Ни в коем случае! — твердо сказал он.— Я не считаю их художественными произведениями. Я пишу их тогда, когда вспомню какой-нибудь случай или... когда захочу поговорить с Лениным, как с живым...
Мысль о сонетах Кржижановского не давала мне покоя. Желание опубликовать их было столь велико, что я несколько раз — и во время личных встреч, и в разговорах по телефону — настойчиво просил об этом Кржижановского. Но Глеб Максимилианович был непреклонен. Всякий раз он отказывал, ссылаясь на несовершенство своих творений.
Однако по прошествии некоторого времени я вооружился письмом от редакции одной газеты и вместе с журналистом Алексеем Величко отправился на дачу Кржижановского под Звенигород.
Глеб Максимилианович сидел на скамье в глубине сада и беседовал с академиком Станиславом Густавовичем Струмилиным. Заметив нас, Кржижановский поднялся и легкой, быстрой походкой пошел навстречу, издали приветствуя широким, радушным жестом.
— Идемте на террасу, друзья,— сказал он.— Выкладывайте, с чем приехали!..
Мы объяснили цель приезда и вручили письмо.
Пока Глеб Максимилианович читал письмо, я внимательно всматривался в его лицо. На этот раз он показался мне бледнее обычного. Он похудел, осунулся, И только глаза, удивительные глаза Кржижановского — острые, пытливые, проницательные, — были по-прежнему молоды.
— Право, не знаю, что мне делать с вами...— раздумчиво произнес он, прочитав письмо и аккуратно складывая его.— Недавно я написал еще один сонет. Мне он нравится. Его, пожалуй, я мог бы дать. Но с условием... если он понравится вам...
