– …Шусин почитает память героя! – донесся выкрик, подкрепленный шлепком ладонью по столешнице, из доселе тихо переговаривающейся компании. – Наши деды и прадеды отдавали последнее, чтобы на месте сражения с демоном поставить изваяние…

– Какая польза мертвецу от истукана? – горячился собеседник кричащего, тоже повышая голос. – Только деньги зря потратили!

– Нам польза. Нам напоминание. Мы должны знать, что есть люди, которые пожертвуют собой ради других…

– Если бы войска Тулипало не щелкали клювом, нужда в таком подвиге никогда бы не возникла, – парировал оппонент.

– Никто не знает, где тот последний рубеж, за которым исчезает мысль о сохранности собственной шкуры, – тихо уронил из-за соседнего стола сухонький старичок, зябнущий даже в ватном халате. – Иногда ты и только ты ограждаешь народ от смертельной опасности. Спасешь лишь себя – умрешь для людей. Погибнешь ради всех – будешь жить вечно.

Спор пресекся. Кричавшие тут же замолкли и сконфуженно уткнулись в винные чаши и миски с лапшой. Здесь все еще чтут стариков?

– Расскажи о нем, – попросил наставника.

– Потом. Пока доберемся до его деревни – все успею рассказать.

– А зачем нам туда?

– Я не был в Шусине с того времени, как меня настигла весть о гибели Текудера, – Учитель Доо тщательно промокнул губы льняной салфеткой и положил ее на край стола: вечерняя трапеза закончилась. – Сто лет прошло, пора отдать долг памяти.

Перед отъездом удалось уговорить хозяев обменять с доплатой мулов на двух лошадок. Содержатель постоялого двора долго чесал в затылке: на кой ляд нужны эти недомерки? – но жена, сердясь на недогадливость мужа, бросила:

– Ты семьям с ребятишками в аренду их сдай, все проще им будет за хворостом в леса бегать. Лошадок-то малым детям кто доверит? А так – все при деле.

Так вот мы и стали обладателями еще не старых кобылок, пегой и мухортой, смирных и неказистых. Но я был рад и таким: у них по четыре ноги и неплохая скорость бега. Наши костюмы для верховой езды дополнили ватные куртки, меховые шапки и теплые шарфы из шерсти альпаки. Руки согревали перчатки с обрезанными пальцами. По ночам траву уже прибивало инеем, и сейчас дыхание наших лошадей вырывалось из ноздрей паром, мгновенно становящимся частью утреннего тумана. Сию, скользящий рядом в энергетической форме, тоже почти растворился в нем. Сегодня его оскорбили до глубины души: я предложил навьючить на изрядно подросшего синего монстра дополнительный мешок с теплыми одеялами, а Учитель Доо вообще выдвинул предложение сэкономить на покупке одной лошади. Ни грузовым, ни ездовым котом хранитель быть не согласился и с возмущением сбежал от нас в туман, пока мы не нашли ему еще какого-нибудь гадкого применения. Ровный перестук копыт, ветер в лицо, ожидаемый рассвет… мы скакали навстречу новому дню. Я с удовольствием отдался бегу лошадки, даже такому неспешному.

Солнце заливало золотом холмы и долины предгорий Тянь-Мыня. Ровные ряды виноградников, аккуратные квадраты масличных рощ, уже раскрашенные по-осеннему, тучные стада коров и многочисленные отары овец, пасущиеся на склонах. В Бахаре сейчас деревья еще зеленые, они не каждую зиму сбрасывают листву, а если сбрасывают – то ненадолго. Но климат Шусина более суров. Клены, липы, рябины уже примеряют янтарь и багрянец. Северные холодные ветра окатывают проезжих золотыми водопадами листвы, срывая ее с раскинувших над долиной свои кроны древних великанов гинкго. Осенью сердце щемит печалью.

Несмотря на необъятные просторы провинции, дома редких деревень здесь теснились друг к другу, как овцы в отаре. На юге, там, где люди не могут найти лишнего свободного места, жилища были обязательно окружены двориками и высокими каменными заборами, обеспечивающими в тесноте хоть какую-то иллюзию уединения. Вторгаться в личное пространство семей не дозволялось посторонним. Здесь же селенья были окружены деревянным тыном, обеспечивающим защиту от хищников и лихих людей, а внутри община жила сплоченно: двери в дома не запирались, общая площадь собирала то сельский сход, то играющих детей, то сплетничающих кумушек, а низкие ограды палисадников с яркими осенними цветами лишь намеком отделяли друг от друга дворы. Кое-где в тех дворах высились резные столбы, знакомые по родному поместью. Вокруг столбов гоняли по кругу привязанных арканами верховых красавцев-коней, – гнедых, соловых, серых в яблоках, – чтобы те не застоялись. Не всегда календарь деревенских работ позволял выгуливать детей ветра на охоту или скачки, а отпускать их в табуны осенью было небезопасно: звери тоже готовились к зимовке, а породистые выезженные кони очень дорого стоят. Отец их дарил самым важным гостям.

Вот так, неторопливо, мы ехали от деревни к деревне. Вдыхали полной грудью аромат увядающих трав долин, любовались лесами, наброшенными на покатые плечи холмов сверкающей бобровой шкурой, общались с неразговорчивыми, немного угрюмыми, но неизменно гостеприимными жителями провинции. Им нечасто доводилось встречать путешественников, и чтобы послушать новости о том, что творится за пределами тына, набивались полные залы деревенских кабачков. Я же в дороге с интересом внимал повествованию Учителя Доо о его ученике-герое.

– Почему люди неохотно восхваляют тех, кто имеет право на хвалу? Почему не позволяют себе восхищаться теми, кто достоин восхищения? – кони пофыркивали, трензеля уздечек и стремена немелодично позвякивали. Мы ехали шагом по узкой тропе, ведущей на запад от имперского тракта. – Признать чужой ум и талант, преклониться перед мастерством... неужели это так сложно? Сложно. Сложно принять очевидное: мало кто из живущих способен покорить вершины духа. И тех, кто стремится вверх, виртуозно мажут грязью отставшие, чтобы «не высовывались». Боятся, что это умалит их исключительность и величие в собственных глазах. Врут даже себе, – наставник с удовольствием глотнул из фляги и протянул ее мне… ничего особенного, просто вода. – Объявляют вершины фикцией и обманом – то, чего не способны достичь сами, просто удаляют из своей картины мира. Грош цена такой самооценке. Истинное величие не затмят чужие достоинства. Тот, кто стоит на вершине горы, с радостью встретит поднявшегося – места хватит на всех. Мои ученики были талантливы и сильны, но первый занял особое место в сердце…

Наставника, видимо, задел спор в трактире на постоялом дворе о природе и необходимости подвига, натолкнул на размышления о героизме... Он вспоминал былое с легким налетом грусти.

Скорее всего, Текудер был бастардом Тулипало. «Молодость сеет свой дикий овес», – говорят в этих краях. Разбрасывает семя бездумно… Как получилось, что дитя не забрали, как это принято, в семью отца? Мать, воспитывавшая его одна, отмалчивалась в ответ на все осторожные расспросы. Соседи тоже не проронили ни слова, что было весьма необычно для любящих сплетни сельчан. Ребенок же, к которому привела Судьба Учителя, рос среди местных жителей, как беркут в голубиной стае. Не просто высокий – ростом шусинцев не удивить, – но крепкий, атлетически сложенный, выделяющийся смуглой южной кожей и жгучим взглядом агатово-черных глаз. Учитель Доо постучал в дверь небогатого деревенского дома, когда мальчику исполнилось десять. Самый удачный возраст: до обретения сил, дарованных Судьбой, оставалось достаточно времени, чтобы подготовиться к настоящему ученичеству.

Одарен он был щедро. Увидел энергии изнанки почти без подготовки, научился управлять ими виртуозно, будто просто вспоминал то, что когда-то было сокрыто в глубинах памяти. Боевые искусства постигал интуитивно, не чужд был и тактических талантов. Бог битвы! Сколько выиграно было поединков – в том мире и в этом… Да, демонические округа трепетали, когда туда захаживал юный Уль Таль для того, чтобы не только потрепать в учебных схватках аколитов и экзорцистов, но и бросить вызов Рыцарям Порядка. Примицерий дефенсоров Лиматола не один раз умолял Учителя Доо укротить пыл ученика, азартно громящего тренировочные площадки и серьезно травмирующего демонов, юных и не очень. Я устыдился своей бесталанности… в очередной раз. Даже самому стало смешно.