Для запивки всех этих кушаний, яств и лакомств, кроме кваса в прозрачных кувшинах на столе красовался сок "од зове". Он тоже очень необычный - из цветков бузины. Помню в детстве на даче, чтобы мы не отравились, нас учили, что бузина растение ядовитое, её ягоды пробовать ни в коем случае нельзя, а листья годятся лишь для отпугивания из дома мышей. Но эта бузина оказалась совсем другой - южной, не красной, а чёрной. Её ягоды, как мне объяснили, не только съедобные, но ещё и лечебные - помогают при невралгии, желудочных заболеваниях, диабете. Для изготовления "од зовы" цветы бузины заливаются водой с лимонной кислотой и настаиваются сутки. Затем настой процеживают, в него добавляют сахар, получается сироп - основа для напитка готова, можно пить, разбавляя холодной газированной или обычной водой. Получается удивительно вкусный, освежающий, прохладительный напиток. Сироп можно хранить - с годами вкус и аромат становится только насыщенней и благородней.
Прежде чем перейти к напиткам более крепким, с которыми успешно сочеталась все эти обильные яства и закуски (если есть закуски, значит должно быть и то, что закусывается этими закусками), расскажу ещё об одном, известном сербском домашнем деликатесе. Это знаменитый "пршут" - вяленый свиной окорок, рецепт приготовления которого передается в семье из поколения в поколение. Готовить "пршут" начинают в ноябре, когда забивают свинью. Окорок на полмесяца помещают в специально заготовленный рассол - у каждой семьи свой, особый. Затем ещё на пару недель укладывают под гнёт. После этого окорок отправляют в коптильню до середины весны. Процесс долгий и затратный, поэтому этот деликатес очень ценится в Сербии. Подают "пршут" нарезанным тонкими коричневыми ломтиками, с сыром, оливками и луком.
Теперь мы добрались, наконец, до напитков, которые с самого начала сопровождали всё это пиршество. Конечно же, это вино и знаменитая сербская "ракия". Вино было домашним. По вкусу и виду - как оно "краснело и искрилось" - вино ничуть не уступало раскрученным рекламой и модными сомелье французским, итальянским или испанским винам. Белое было лёгким, с запахами полей, трав, виноградников и свежего ветерка с Фрушка Горы. Красное - густым, как свежевыжатый сок, и терпким, словно тёмная, жаркая, южная ночь. Оно прекрасно сочеталось с мясными блюдами. Казалось даже, будто это вино и мясные яства составляют единое целое, одно блюдо, только разделённое на две части - жидкую и твёрдую.
И, конечно же, с дороги гостям предложили по стопочке сербской ракии - "лютой", как и "сербский кулен". На выбор: из слив - сливовицу, из винограда - "лозовачу" или по-другому её названию "грозду", из груш - "крушковачу" или "вильямовку", из яблок - "ябуковачу". На бутылках были фирменные наклейки с изображением плодов, из которых сделана ракия, и надписью: "Za prijatelje proivodi i puni "PG Trenkic" Sid" - "Для друзей производят и разливают Тренкичи, Шид". То есть, можно было понять, что производство ракии, по крайней мере, для друзей, было поставлено в этом доме на широкую ногу.
То, что для французов коньяк, для англичан виски, для мексиканцев текила, для сербов - ракия. Говорят, что этот напиток родился раньше и коньяка и виски - в 13-14 веке. Сербы считают, что в царстве алкогольных напитков есть два короля - французский коньяк и шотландское виски, и лишь одна королева - самая знаменитая из всех ракий непревзойдённая сербская "сливовица". Она стала первым сербским брендом с подтвержденным географическим происхождением, официально сертифицированным на Европейском рынке. Сербы страшно гордятся этим фактом и утверждают, что только у них можно отведать настоящую ракию. Все остальные в соседних странах, хоть и называются также, но являются лишь бледной тенью истинной сербской "сливовицы".
Каждую осень Сербия пахнет сливами - идёт сбор урожая. Когда-то в сёлах даже состоятельность крестьянских хозяйств определялась по сливе. Считалось, что человек пропащий, если у него в саду нет хотя бы сотни сливовых деревьев. Вот как звучит сербская песня о сливе:
Дому, около которого не цветут сливы,
Не видать ни солнца, ни гостя.
Слива под окном - как семейная фотография.
Слива на могиле - как памятник.
В Сербии изготавливается двенадцать процентов всего мирового производства этого фрукта. По сбору слив небольшая Сербия занимает второе место на планете после гигантского Китая. И до девяноста процентов урожая, семьсот тысяч тонн в год, здесь перерабатывают в ракию сливовицу.
Осенью крестьяне всей семьёй приступают к самому любимому занятию - изготовлению ракии. В Сербии не говорят "гнать", говорят "печь" ракию. Используются сливы только специальных сортов, плоды не срывают с веток, дерево трясут, чтобы собрать только спелые, упавшие на землю, плоды. Затем полтора месяца происходит брожение сырья в особых условиях, в чанах, и после этого начинается "выпечка" ракии. Из девяноста килограммов сливы сначала получают двадцать литров мягкой сливовицы, потом её снова "пекут", остаётся половина, но уже крепкой, около пятидесяти градусов ракии. В бочках "сливовица" должна отстояться, по меньшей мере, три года. Бочки делают из дуба, тутового дерева или акации. В них окончательно формируется букет и золотистый цвет напитка.
"Живели!" - "Будем живы!" так говорят в этой стране, поднимая стопки. Кавказской традиции произнесения тостов здесь нет, за столом звучат здравицы, беседы, песни. Пятидесятиградусная ракия, вопреки выводам Менделеева, пьётся легко, "лютость" её начинает ощущаться лишь позже в желудке, разогревая тело и веселя дух. Без ракии здесь не обходится ни один праздник. Пить её принято небольшими стопками по тридцать грамм. Да и эти граммы разделяют на два-три глотка. После каждого следует закусывать, для этого и предназначались все эти обильные, вкусные и красивые, выставленные на стол закуски.
В Сербии в шутку говорят, что гостям нужно выпить четыре рюмки. Первая: "добро пожаловать", вторая: "вы пришли на двух ногах", третья: "мы крестимся тремя пальцами", четвёртая: "если выпьете четвёртую, уйдёте на четвереньках". Если и есть в этой шутке доля правды, то она совсем мала. Народ здесь крепкий, рослый, рюмки особо не считает, и после четвёртой никто не упадёт. Также как и после пятой, шестой и так далее. Но все, однако, знают меру. Пьянство, обильная, неуёмная выпивка не считается здесь некой разновидностью "молодецкой удали", как порой у нас. И за все три мои поездки в Сербию, я ни разу не видел никого на четвереньках, или нетвёрдо стоящего на ногах, или даже просто заметно выпившего. Хотя стопочку ракии здесь могут пропустить и утром, и за обедом, и за разговором с друзьями, и на деловых встречах. Утреннего похмелья после ракии нет. У нас есть присказка: "Отец бил сына не за то, что пил, а за то, что опохмелялся". После чистой, без всякой химии ракии потребность опохмелиться не возникает, голова не болит, и нет, поэтому, привыкания, зависимости. У сербов на этот счёт есть другая смешная присказка: "Отец говорит сыну: прекращай пить алкоголь, переходи на вино и ракию". Да и опьянение после этого напитка другое - прибавляет сил, веселит, бодрит. И вовсе не располагает к тому, чтобы "напиться и забыться", или буянить, или размазывать по лицу жалостливые сопли.
За ужином говорили обо всём - о наших странах, о детях, о книгах, о дружбе, немного о политике. Пели песни семейным хором Тренкичей, в который очень хорошо влилась и Милена. Боян работает в оркестре народных инструментов на радио Воеводины. Поэтому руководил он хором вполне профессионально. Спели и нашу "Рябину кудрявую", исполнявшуюся когда-то давным-давно "Уральским хором". Не первый раз меня поразило, что сербы знают некоторые русские песни от "а" до "я", от первого до последнего слова, куплета. Нет уже того "Уральского хора", который я слышал когда-то в детстве, с его удивительным, редким, неповторимым звучанием, голосами. С такой по-уральски отчётливой, и так украшающей это звучание буквой "я" в слове "рябина", в слове "кудрявая". Нет и того знаменитого приёмника "Фестиваль" - большого, жёлтого, с дистанционником - толстым шнуром и увесистой клавиатурой, из которого такими мягкими, глубокими звуками (корпус-то деревянный) лилась эта песня. Нет даже того одинокого дома на хуторе у озера, среди скал, на Карельском перешейке, в колхозе Богатыри, куда нас с мамой, поселили после её направления на работу по распределению из ветеринарного института. И куда привезли однажды к маминому юбилею на телеге из сельпо шикарный райкомовский подарок - надёжно упакованный в деревянный ящик, обложенный сеном, чтобы не растрясти - целое состояние по тем временам - приёмник "Фестиваль". До института мама окончила педиатрическое училище и к больным - к кормилицам-коровам, к козам, овцам, и к детям, взрослым, старикам - приезжали за ней и днём и ночью. И она, с толстым, с красным крестом саквояжем в руках, пешком, или на санях, или на телеге, на мотоцикле, на велосипеде спешила на вызов. Мама была добрым и отзывчивым человеком, а других врачей на огромном участке не было. Иногда - если на санях, или на какой-нибудь повозке - она брала меня с собой. Но чаще, уже с шести лет, я оставался один, в затерянном среди сосен хуторе, наедине с озером, скалами, с лодкой, удочками, со своими охотничьими луками, стрелами, зимой лыжами, и звучащими из динамиков радиопостановками, детскими спектаклями, передачами. Ничего этого нет, осталась только память и оживившая её печальная русская песня, звучащая в далёкой Сербии, за тысячи километров и от Карельского перешейка и от Уральских гор.
