6.

После обеда день Жопа проехалась по магазинам, чтобы приодеться к свиданию – мои шмотки, прагматически приобретенные, ее не устраивали. Покупки она делала как заядлая женщина: обстоятельно, с интересом и не торопясь. Меня же в магазинах всегда клонит в сон, на этот раз я ему не сопротивлялся. После обеда, мы прилегли на диван – было жарко, около тридцати градусов, точно, и Жопа прибавила мне звук (именно так – прибавила звук), видимо, ей было скучно или просто хотела поговорить по душам, прежде чем я исчезну навсегда.

- Понимаешь, ты всю свою жизнь прожил в призрачном мире, и потому все твои достижения есть достижения в кавычках. Настоящая жизнь – другая. В ней очень мало правды, любви и дружбы, а если где-то их много, держи ухо востро – тебя кто-то хочет надуть или использовать, что одно и тоже…

- Ты прав, меня всю жизнь использовали, - вздохнул я. – Жены, друзья, не говоря уж о всяких проходимцах.

- А друзья чем не угодили?

- Мама как-то сказала, что они меня обожают, потому что дом мой всегда для всех них открыт, как холодильник, и всегда можно посидеть до полуночи или даже до утра.

- Вот видишь! А будь ты умнее, ты сам бы мог их использовать в своих целях.

- Ну, это так скучно. Интриговать, врать в глаза, притворятся. Ради чего? Чтобы поиметь лишний кусок или почувствовать себя умнее облапошенного дурака?

- Дурак - ты. Жизнь это борьба, в которой побеждает не сильный или умный, а беспринципный.

- О-го-го! Так ты собираешься стать подлецом?

- Почему стать? Мы, задницы, с рождения такие. Главное наше удовольствие – это насрать в чьем-то райском садике, обосрать кого-нибудь исподтишка или на виду, засрать врага так, чтобы задохнулся или даже утонул в дерьме.

- Или просто напердеть? – сказал я, потому что Жопа от наплыва чувств с чувством навонял.

- Да! Это всегда приятно.

- Говнистый ты…

- Ну да! Натура у меня такая.

- А я совсем другой. Я люблю своих друзей, люблю, потому что их знаю, знаю, на что способны. Знаю, кто из них в драке встанет рядом, плечо к плечу, а кто малодушно убежит, потому что папа его не учил драться, но разбираться в Рерихе. Мне нравится влюбляться и делать глупости. Знаешь, я до сих пор помню, как в юности первый раз подарил девушке Гале букет цветов, это были красные флоксы, которые я нарвал в саду у друга Сапова, потом он на немке женился, теперь в Германии живет. Я летел к ней на крыльях с этим простеньким букетом, пахшим травой, летел, уверенный, что все на свете смотрят на меня. Кто-то с улыбкой, кто-то с завистью…

- А кто-то с презрением.

- Это не важно, да я и не видел ничего, кроме этого букета и Гали, раз за разом окунавшей в цветы счастливое свое лицо.

- Ну и чем твоя любовь к этой девушкой кончилась?

- Да наглупил, уже и не помню как, она и перестала отвечать на звонки и двери открывать. Но это не важно. Важно, что я был счастлив тогда безбрежно. И она была счастлива, пусть недолго.

- Ты был счастлив! Ха. Хочешь, я скажу, почему у тебя с этой девушкой ничего не получилось? Ты ее не устроил. Она скоро поняла, что  голова твоя набита форменной ерундой, то есть ожиданиями невероятной любви, искренних восторгов и, - Жопа, поднатужившись, смачно пернул, - видениями прекрасных дам в белоснежных платьях и перчатках по локоть. И, как истинная женщина, желающая видеть в мужчине лишь постоянство, бездумное послушание и веру в любые ее слова – чтобы легче было рога наставлять, - дала тебе от ворот поворот.

 - Ты прав, Пердимонокль, - не смог я не согласиться. – Но я был с ней бесконечно счастлив много месяцев, и этого мне достаточно!

- Ну-ну. Был счастлив и потому делал глупости.

- Да… Но давай, сравним нас. Вот вся моя жизнь – это серое полотно, расшитое мигами счастья, как сверкающими бриллиантами. А твоя жизнь будет похожа на зады сарая или гаража, покрытые кучками говна, поедаемого червями и зелеными мухами.

- Говно было давно, теперь – удобрение, - рассмеялся Жопа крестьянской своей шутке, и приглушил меня так, что голос мой стал не слышен.

7.

Мы лежали на том же диване, самостоятельно подводя итоги нашей «дружеской» беседы, когда раздался звонок в дверь. Я встал, открыл дверь и увидел Колю Бочкаренко. Мы дружили с ним со второго курса; когда я уезжал навсегда в Москву, на глаза его навернулись слезы грусти. После поселения в столице, мы виделись с ним неоднократно – по моему настоянию он останавливался не в гостинице, но на добром старом диване, уже несколько раз участвовавшем в нашем повествовании в качестве мебели. Сколько добрых вечеров мы провели с Колей в долгих дружеских беседах, куря и попивая хорошее винцо, шампанское или просто водку!

Увидев друга, я, конечно же, хотел обрадоваться, но ничего не вышло, ведь Жопа меня приглушила, считай, выключила.

- А, это ты, Николай… У нас сегодня прямо день визитов, - сказала она, не совершая никаких телодвижений, которые мой друг мог бы расценить как приглашение войти в квартиру. – Как дела?

- Да хорошо все. Вот, заехал в Первопрестольную на тебя посмотреть, сколько лет ведь не виделись…

- Надолго в Москву?

- Как всегда дня на два задержусь. Вот в «Ашан» заехал, взял пару массандровской «Мадеры», ты же ее любишь…

- Знаешь, Коля, я не один сейчас, ко мне старая подруга на пару дней из Александрова явилась прошлое вспомнить, так мы из постели не вылезаем...

- Да вроде не было у тебя подруги в Александрове, я бы знал?!

- Была. Просто я о ней не трепался, такая была подруга.

- Давай, хоть выпьем по стаканчику, да я поеду к Вите Савинову?

Тут я собрал все свои наличные душевные силы и как запищу:

- Да заходи, Коля, что ты этого пи-дюка слушаешь! У него вместо мозгов кучка говна!

Коля обомлел. Рот его открылся. «Свихнулся, друг!» - отчетливо читалась в его глазах.

- Не получится. Прости, Николай! – вмиг усмирил меня Жопа железной своей волей. – Заходи как-нибудь в другой раз, позвони только предварительно.

- Хорошо, позвоню, – криво улыбнулся Коля. – Поеду-ка я к Вите, он «Мадеру» обожает. Пока.

Бочкаренко ушел, как я понял, навсегда. Жопа, закрыв дверь на два замка и цепочку, обратился ко мне:

- Ты чего нюни развел? На хрен этот тип тебе нужен? Он же тебя просто использует?