Сначала навалилась тяжесть, потом лёгкость, потом вообще голова "пошла кругом", аж подташнивать начало. Люда бултыхалась в ощущениях, как "морж" в проруби: то ли выскочить хочется, то ли ещё посидеть для прикола. Но продолжалось это недолго. Неприятные ощущения постепенно ушли, возмущённые чувства утихли... и в наступившем упокоении вернулась память - болезненная, ненужная память. В которой были и верный "бобик" с прощально вильнувшим хвостом, и Лёшкина рубаха, потемневшая от крови... и это умоляющее - "Рыжик, пожалуйста"... и взгляд... Щемящее чувство потерь - теперь по-настоящему собственных её потерь! - сжало сердце и комком подступило к горлу, выдавливая из глаз непрошенные слёзы. И если бы не Миклуха, то она бы так и разревелась на виду у всей межпланетной общественности, но малая быстренько укутала её тёплым родным "одеялом" сочувствия, подсунулась под руку ласковым мохнатым щенком, а напоследок выдала такое прочувствованное "ма-а-а-а-ма", что Люда бы рассмеялась, ей-богу, если бы не хотелось плакать, а так - просто слабо и благодарно улыбнулась. Легче не стало, но стало терпимее. С этим уже можно было жить дальше.
"Мам, а мы сейчас где?" - поинтересовалась малая, на время оставив своё панибратское "Лю".
"В космосе, наверное", - мысленно пожала плечами Люда, удивляясь на собственное равнодушие. - "Летим на летающей тарелке".
Вероятно, осознание этого должно было как-то вдохновлять, но Люда, прислушавшись к ощущениям, ничего такого не обнаружила - ну, космос... ну, летающая тарелка... Что я летающих тарелок не видела! Ещё неизвестно, каким "борщём" мне эта "кухня" обернётся.
"А ты сама посмотреть не можешь?" - попыталась она перевести стрелки. - "Сходи, прогуляйся. Потом мне расскажешь..."
"Не-е-е, не могу!" - решительно воспротивилась малая. - "Там страшно!"
"Ну, тогда сиди тут гуляй", - несколько противоречиво посоветовала Люда.
Миклуха помолчала, видимо, переваривая предложение, а потом пристала опять:
"Мам, а эти люди, они что - все инопланетяне?"
"Не знаю... наверное. Уж точно - гуманоиды", - опять пожала плечами Люда и решила всё-таки оглядеться сама, а то ведь малая, коль уж вцепилась, то добром не отпустит.
Кабина была сферическая, под стать кораблю. Братья-гуманоиды занимали установленные по кругу кресла, такие же, как под Людой, возлежа в них в расслабленных позах, словно на пляже. Они уже пооткидывали свои мрачные капюшоны и оказались вполне человекообразны, чтоб не сказать - совсем человекообразны... к тому же - не только братья, но и сёстры. В кресле напротив обнаружилась темноволосая девушка, при взгляде на которую бросалось в глаза выражение лица - очаровательного лица с чуть цыганистыми "летящими" чертами, но каменно безжизненного, как изваяние. "Надо же, не мне одной тяжко на душе... Ах да, это же та, что за Лёшкой прибегала!" - сообразила Люда и с некоторой завистью констатировала: - "Красивая..."
Девушка, словно почувствовав, что на неё смотрят, вдруг "ожила", подняла взгляд больших выразительных глаз, и Люду словно прожгло насквозь - таким отчаяньем и болью был наполнен этот взгляд. И не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться о причине: с такой болью не за раненого товарища переживают, так страдают о самом близком человеке, о самом... Ну вот! Ну и зачем оно мне было надо!
Настроение - даже то немногое, что успело приподняться - опять рухнуло. Её здесь не ждали. Никто. Даже Лёшка. Правда, если причина-любовь отпала, как завядший цветок, становилось непонятным, за какой такой надобностью он вообще её сюда затащил. Пожалел, что ли убогую? Но, раз уж затащил, значит было нужно, а зачем - в свете последних наблюдений - стало уже неинтересным. Как всё же это грустно...
"Ма-а-а!" - всполошилась Миклуха, ощутив возврат суицидных поползновений. - Да не переживай! Сейчас ещё прилетим куда-то..."
"Как это грустно..."
"Шо - грустно?!"
"Прилетим... улетим..."
"МА!-МА!.." - возмутилась Миклуха, но даже проверенное средство на этот раз не подействовало.
"Мама, мама... Уже неделю как мама. И ШО? Как сказал бы один малоизвестный поэт:
О, был я весел и душою чист,
но вот
поставили диагноз -
и-ди-от"...
"Ма-а-ам, ну ма-а-амочка, ну послушай..." - заныла малая, но вдруг прервала сама себя: - "Так! Если я что-то в чём-то понимаю, то мы, кажись, приехали".
Корабль дёрнулся, и Люда снова ощутила тяжесть. В центре кабины вспыхнула колонна "плотного" света, а справа от Люды мужской голос рявкнул:
-Па-а-адъём! Все на выход!
Вероятно, это было сказано специально для неё, потому что десантники и без команды подрывались на ноги и сноровисто исчезали в световом столбе, но Люда из чистой вредности даже не пошевелилась. Правда, это не помогло. Над нею сейчас же нависли две массивные фигуры.
- Ррра-зрешите! - галантно пророкотал тот же голос. Как оказалось, принадлежал он здоровенному дяде с благообразным лицом летописного князя: русая короткая бородка, русая вьющаяся чёлка, синие очи, грозно блестящие из-под широких словно нахмуренных бровей - всё как полагается, разве что меча не хватает. А второго Люда разглядеть не успела...
- А?.. - успела она вякнуть, прежде чем была подхвачена под локти, а после, безо всяких предварительных галантностей, выдворена из кабины и запроторена в большое светлое помещение... где и оставлена стоять столбом среди множества незнакомых людей.
Первое впечатление было, что команда по горнолыжному спорту встречает спецназ на выезде: от мешковатых комбинезонов десантников местных отличали стильные "лыжные костюмы" - разве что лёгкие, и штаны у них, на манер козацких шаровар, были заправлены в щеголеватые полусапожки. А ещё бросалось в глаза, что прибывшим здесь очень-очень рады. Страшно рады, но сдерживаются. Десантников обступали, обнимали, коротко расспрашивали и при этом всё время оглядывались на некое сооружение, которое Люда сразу окрестила "гроб на колёсиках". Правда "гроб" был не чёрный, а светло-бежевый, и колёсиков не имел - просто висел над полом, но в нём определённо кто-то лежал, а вокруг лихорадочно суетились трое, назвать которых иначе как "люди в белых халатах" язык не поворачивался. Рядом в напряжённой позе замерла знакомая "цыганка", и если бы не поддержка двоих - один десантник, один из встречающих - она бы, судя по виду, сама в тот "гроб" слегла, а так, будучи затёртой между плеч товарищей, просто смотрела. Вся группа, словно магнит, притягивала внимание и гасила улыбки. Наконец, врачи закончили приготовления и поспешно вытолкали плавно парящий "гроб" из помещения. Девушка обмякла и уткнулась лицом в мужчину из встречающих. Десантник сочувственно гладил ей плечо. Вся сцена пронеслась перед Людой словно во сне, не успев вызвать никаких эмоций. И тут рядом с нею кто-то тяжко вздохнул.
- Бедная Элька...
Люда оглянулась. Вздыхал "князь", его мужественное лицо при этом выглядело до крайности виноватым.
"Ещё один виноватый", - с неприязнью подумала Люда. - "Все у этой Эльки виноватые. У неё, видите ли, горе... А у меня, значит, нет! Одна я, как дура, должна чисто верить, что Лёшку повезли в реанимацию, а не в кремацию с гибернацией..."
В это время её взяли за плечи и, оставив за спиной удручающую картину, словно куклу развернули в другую сторону. А с этой другой стороны к ним приближался мужчина, одетый не как все тут, а во вполне европейский костюм. И мужчина этот с первого же взгляда показался Люде странно знакомым, потому что выглядел... как заправский, стопроцентный турок. Это было странно, потому что Люда могла забожиться, что никогда раньше не видела ни его, ни вообще какого бы то ни было живого турка. А тут, прям, такое ощущение...
