В нашем доме никогда – ни в семейном кругу, ни во время светских приемов не допускались разговоры о служебных делах мужа. Это было правилом, законом как бы. Такие разговоры велись исключительно в кабинете генерала, за пределами которого он чувствовал себя светским человеком – мужем, отцом, но не начальником войск. Свою службу он считал серьезным, святым делом, а не способом сделать карьеру и, тем более, не темой для праздной светской болтовни.
Муж мой родился 17 апреля 1854 г. в Эстляндии, в имении отца Паункюлль.[27] Его отец обладал большим характером и очень любил своих многочисленных детей (у него было четыре сына и две дочери).[28] Сыновей он воспитывал в рыцарском духе: закаливал характер, развивал храбрость, чтобы сделать из них, по его словам, рыцарей и душой, и телом. Трое сыновей стали военными, четвертый из-за слабого зрения не пошел по военной стезе. В детстве у моего мужа была узкая грудь, и из-за этого его могли признать не годным к воинской службе. По совету отца он стал делать особую гимнастику для развития груди и потом, уже став взрослым, поражал всех выправкой и своей широкой, на редкость выпуклой грудью.
Гуляя с детьми, отец нередко оставлял далеко от дома, в лесу, какую-нибудь вещь. С наступлением темноты маленький сравнительно мальчик Павел должен был один идти туда и принести ее отцу. Из всех братьев мой муж был самым храбрым, смелым, находчивым и отдавал военному делу всего себя. Два других его брата скоро вышли в отставку, не дойдя до чина полковника. Их больше интересовало пороховое дело, и оба они стали директорами больших пороховых заводов.[29]
Муж мой, будучи еще ребенком, очень любил и уважал своего отца. Мать же обожал и, став взрослым, никогда не забывал заботился о ней, т. к. она овдовела.[30]
Когда мальчики подросли, отец отдал их в Эстляндскую рыцарскую школу.[31] Старший брат Владимир учился в одном классе с младшим Павлом – очень способным и умным мальчиком. Владимир был слабее здоровьем и страдал желудком, от этого он впоследствии и умер. В этой школе произошел инцидент, который мог сломать всю жизнь тогда еще юноши Павла.
Вот что произошло. На уроке директора школы в их классе у Владимира невыносимо разболелся желудок. Он попросил разрешения уйти, но директор не позволил, назвав его просьбу свинством. Оскорбленный этими словами Павел сказал, что свиней между Ренненкампфами нет и быть не может и швырнул в директора чернильницей. Потом взял за руку больного перепуганного брата и увел домой.
Дома он обо всем рассказал и просил отца забрать их документы из школы. Отцу ничего не оставалось делать, как выполнить просьбу сына. Он, безусловно, понимал, что скоро соберется училищный совет и Павла исключат, а этого он не хотел. Счастье еще, что чернильница не попала в директора, а пролетела над его головой.
Вернувшись, отец сделал сыну основательное внушение. Он сказал, что тот прав, заступившись за больного брата и не позволив даже директору оскорблять его грубыми выражениями. Желание защитить свою фамилию отец считал правильным, но избранный для этого способ – не верным, не рыцарским и не благородным.
«Бросать в директора чернильницей – дикость, – сказал отец, – которую я объясняю твоей молодостью и неумением себя сдержать. Директор прежде всего – человек, к тому же старый, ты же – мальчик. И еще директор – твое начальство. Никогда не забывай этого. Ты мог взять брата и уйти из класса, сказав, что вам не место в школе, где ее глава – директор позволяет себе так выражаться и незаслуженно оскорблять. Я бы, конечно, забрал вас обоих из школы после таких слов директора».
Отец решил наказать Павла за нерыцарское поведение и отдал его в Гельсингфорское пехотное училище. При этом отец так напутствовал сына: «Если ты сильный характером и умный, то и там не пропадешь. Выйдешь с честью, человеком и сделаешь карьеру». Владимир захотел разделить судьбу брата, пострадавшего как бы за него, и пожелал учиться там же.[32]
После окончания не фешенебельного, как тогда считалось, юнкерского училища Павел держал экзамен на аттестат зрелости и в Академию Генерального штаба. Работал много и хорошо, чтобы достичь намеченной цели. Выдержал экзамены великолепно, первым, и обратил на себя внимание. Но эта усиленная работа кончилась плачевно – он заболел воспалением мозга. Сначала даже сам не понял, что заболел.
Начало болезни ознаменовал следующий случай (жил он тогда у матери в Петербурге). Ночью Павел поднялся с кровати и в ночном костюме вышел через парадную дверь, к счастью, ее не захлопнув. Пошел по улице, ничего не замечая и не соображая. Прохожих почти не было, и городовой сразу заметил и узнал Павла в необычном для прогулки одеянии. Городовой знал, где живет мать Павла, к тому же открытая настежь дверь ясно указывала, откуда тот вышел. По странному виду и отсутствующему взгляду городовой понял, что перед ним больной человек. Он отвел Павла обратно и сдал на руки прислуге.
В семье поднялся переполох, больного уложили в постель и вызвали лучшего врача, который поставил диагноз. Великолепный уход, отличные врачи и сильный молодой организм победили болезнь. Все хорошо, что хорошо кончается!
О первых годах службы мужа мне известно мало. Знаю, что он всем сердцем любил свое дело и службу и жил только этим.[33] Чаще всего он вспоминал то время, когда командовал Ахтырским полком. Немало трудностей, незаслуженных обид и оскорблений пришлось ему тогда перенести.[34] Зависть и клевета уже начинали расти вокруг его имени, и врагов становилось все больше и больше.
Неприязнь к нему чувствовали не только сотоварищи, видевшие в нем счастливого и талантливого сверстника, но и некоторые лица из начальства. Начальник военного округа генерал Арагомиров[35] недолюбливал тогда еще очень молодого полковника Ренненкампфа. Этому немало способствовал и В. А. Сухомлинов[36] – правая рука генерала Арагомирова. Но П. К. Ренненкампф не обращал на все это особенного внимания и жил жизнью дорогого ему полка. Сам много работал и заставлял усиленно работать полк, готовил его к будущим войнам. Полк любил своего командира, восхищался его неутомимостью, преданностью военной жизни и работе.
Мне приходилось встречаться с бывшими ахтырцами, и они с восторгом вспоминали своего погибшего с честью командира. Они с любовью рассказывали о славном времени, когда мой супруг командовал их полком. Приходится верить им, т. к. нет причины сейчас, когда не только этот полк погиб, но и вся Россия в руках ее ненавистных врагов – большевиков, думать, что это какие-то любезности или заискивание передо мной, его женой. Вернее, вдовой, влачащей совершенно незначительное существование. Из-за слабости здоровья и преклонных лет я не играю никакой роли даже в эмигрантской жизни.
Все свое время мой муж отдавал полку: учениям, маневрам, охотам, скачкам и пробегам. П. К. Ренненкампф был душой и вдохновителем всего этого. Другой жизни, кроме полка, у него не было. Там, среди близких ему людей, он чувствовал себя как дома и проводил время вместе со своими офицерами. Тем не менее, он должен был бывать и в обществе. Как-то раз, на большом приеме – балу у генерала Драгомирова зашла речь о прекрасной выправке моего мужа. Супруга Драгомирова[37] предположила, что он носит корсет. Мой муж схватился за пуговицу мундира, как будто хотел ее расстегнуть и опровергнуть суждение генеральши. Драгомиров притворился, что поверил этому жесту и поспешно остановил мужа. При этом он сказал своей жене: «Я ведь говорил, какой Ренненкампф сумасшедший! Он ни перед чем не остановится, чтобы доказать, что другой неправ». Все весело смеялись, в том числе и мой муж.
