Решающий момент настал вечером 24 октября 1917 г. На следующий день в Смольном должен был собраться съезд Советов со всей страны. По его результатам Временное правительство должно было потерять власть и быть замещено коалицией всех социалистических партий (не только большевиков). Тайно вернувшийся в Петроград Ленин был твердо намерен не допустить этого. Переодевшись рабочим, он отправился через весь город в Смольный. Полицейский патруль остановил его, но не узнал. В Смольном он заставил лидеров большевиков, которые в тот момент вели активные переговоры о коалиции, начать немедленный захват власти. Переворот, в том числе знаменитый «штурм Зимнего», произошел на следующий день. Россией стала править не социалистическая коалиция, а одни лишь большевики. Орландо Файджес в своей главе рассуждает о том, что было бы, узнай военный патруль Ленина и арестуй его.

До этого момента большевики контролировали лишь Петроград, затем (после нескольких дней боев) взяли власть в Москве. Однако с непоколебимой жестокостью (в декабре 1917 г. была учреждена ВЧК – наводящая ужас советская тайная полиция) они постепенно усиливали свою хватку и расширяли влияние. В Москве большевики выдавили из политического процесса партии-соперники и арестовали многих из их лидеров. В губерниях воевали против «белых» – разнородных антибольшевистских сил, возглавляемых бывшими царскими генералами и политиками, которые получали поддержку из-за границы. В этот момент большевики поняли, насколько опасен для них царь, находившийся с семьей на Урале. Николай становился «живым символом», вокруг которого могла сплотиться контрреволюция. Эдвард Радзинский рассматривает моменты, когда царь мог бежать и сыграть именно такую роль. Этого большевики и боялись, поэтому в июле 1918 г. в Екатеринбурге убили царя и его семью.

Одно из главных обещаний, данных в феврале Временным правительством, у которого, конечно, не было выборного мандата, касалось созыва Учредительного собрания. Надежды политиков уже давно были сосредоточены на Собрании – органе, который должен был создать конституцию для постромановской России и сформировать легитимное демократическое правительство. Однако приготовления заняли много времени. Долгожданные выборы в Учредительное собрание, которые даже большевики не могли отменить, хотя уже находились у власти, начались только в ноябре. Большевикам досталась лишь четверть голосов. Ленин осудил результаты выборов под предлогом того, что интересы революции были выше «буржуазной демократии».

Учредительное собрание созвали в Петрограде в январе 1918-го, однако уже на второй день работы оно было закрыто Красной гвардией и больше не собиралось. В своей главе я задаюсь вопросом, насколько иначе все могло быть, если бы Временное правительство действовало быстрее.

Усиливающиеся политические репрессии, гражданская война и проблемы в экономике не могли не породить оппозицию большевистскому режиму. Наиболее драматично это проявилось в покушении 30 августа 1918 г. на Ленина. Он был серьезно ранен, но выжил. Покушение использовали для оправдания Красного террора, во время которого ВЧК арестовала и казнила десятки тысяч противников режима (и создала прецедент для сталинского Большого террора). Ранение, вероятно, стало одной из причин ранней смерти Ленина в 1924 г., открывшей путь во власть Сталину. Мартин Сиксмит рассказывает историю покушения и задается вопросом, какими могли быть его последствия, если бы выстрел оказался точнее.

Победа большевиков в гражданской войне вовсе не была предопределена. Хотя к началу 1918 г. под их контролем находилась основная часть Центральной России, на востоке и юге они столкнулись с анархией и повсеместным сопротивлением, в том числе со стороны крестьян. «Позорный» мирный договор с Центральными державами в марте 1918 г., отдавший Украину и большую часть Западной России под немецкую и австро-венгерскую оккупацию, не прибавил им привлекательности в глазах крестьянства. Сопротивление большевикам возглавили несколько белых генералов, имевших поддержку за границей, и базировавшийся в Сибири Комуч – группа политиков, в том числе и левых, объявивших себя Временным всероссийским правительством на том основании, что они были членами распущенного Учредительного собрания. Однако Комуч пошел ко дну из-за несогласий и конфликтов между его правым и левым крылом. В результате переворота 17 ноября 1918 г. на смену ему пришла диктатура адмирала Колчака. Теперь правое крыло возглавило все антибольшевистские силы, однако политическая программа Колчака была реакционной, и крестьянам он не мог предложить ничего. Поэтому большинство из них встали на сторону большевиков и помогли им завоевать окончательную победу. Эван Модсли разбирает эти события и пытается ответить на вопрос, возможна ли была на тот момент какая-либо историческая альтернатива.

Одним из порождений гражданской войны стал военный коммунизм – политика тотального контроля большевиков над экономикой и населением России, сопровождавшаяся массовыми арестами и убийствами. Военный коммунизм во многом предвосхитил сталинизм. Ключевым его моментом была продразверстка – масштабное изъятие зерна у крестьян, часто приводившее к массовому голоду. В 1919–1920 гг., когда гражданская война приближалась к концу, продразверстка стала причиной многочисленных бунтов среди крестьян, и не только (так, в феврале 1921 г. восстал гарнизон Кронштадта, прежде бывшего одним из оплотов революции). В 1921 г. режим был вынужден отказаться от продразверстки. Это стало важнейшим первым шагом в направлении НЭПа – новой экономической политики, короткой «оттепели» и частичного возврата к рыночной экономике. Благодаря НЭПу прекратились протесты, экономика стала восстанавливаться. Однако значительная часть партийцев ненавидела НЭП по идеологическим соображениям. В 1928 г. пришедший к власти Сталин положил конец НЭПу и возродил реквизицию зерна. В своей главе Эрик Ландис задается вопросом, мог ли быть другим путь, приведший к сталинизму, если бы, как предлагал в то время Троцкий, разверстку отменили на год раньше.

Большевики, конечно же, исповедовали радикальный и агрессивный атеизм. Их стиль правления наглядно демонстрируют отношения с Русской православной церковью. Хотя идеологическая враждебность по отношению к церкви сохранялась в течение всего периода правления коммунистов, период активных репрессий был всего один, и начался он с изъятия церковных ценностей в 1922 г. Катриона Келли анализирует этот эпизод и задается вопросами, как он раскрывает перед нами другие черты большевистского правления и какими могли быть последствия иного подхода к отношениям церкви и государства.

Конечным итогом революции стал, разумеется, тоталитарный коммунистический строй. Власть оказалась в руках единственной правящей партии, жестко централизованной, непрозрачно управляемой и погрязшей в бюрократии, а также зависящей от обширного репрессивного аппарата. Широкие дебаты с участием общественности исключались и сурово наказывались, об оппозиции говорить не приходилось. Многие пытались доказать, что такой результат был неизбежен, раз власть захватила экстремистская фракция, представлявшая незначительную группу населения и движимая эсхатологической идеологией. Неудивительно, что в условиях враждебности к внешнему миру, внутренней гражданской войны и экономического коллапса этой фракции приходилось держаться за власть буквально зубами. В самом начале, однако, была надежда на альтернативу, при которой, даже если исключить демократию за пределами партии, она могла бы существовать внутрипартийно. Ричард Саква рассматривает альтернативные варианты и задается вопросом, позволили ли бы они избежать прихода к тоталитаризму.

Сложно не видеть, насколько трагичен ход русской революции. Страна, которая хоть и скачкообразно, но, несомненно, развивалась, столкнувшись с силами, вдохновленными самыми высокими надеждами человечества, погрузилась в мрачные глубины тирании и массовых убийств. Даже традиционные историки-марксисты (исчезающий вид) допускают теперь, что дорога утопий завела совсем не туда. Однако насколько «неизбежна» была эта трагедия? Позвольте мне объяснить, каким подходом в этом вопросе оперирует данная книга. Сейчас в сообществе историков идут настоящие бои по поводу «альтернативной истории». Отчасти в ответ на хорошо принятую книгу очерков по альтернативной истории под редакцией Нила Фергюсона профессор Ричард Эванс недавно написал работу, в которой выразил свое отношение к альтернативной истории. С его точки зрения, это в основном развлечение правых, выдающих желаемое за действительное, что часто выглядит забавно, однако на практике не дает ничего для настоящего понимания прошлого. В самом деле, когда я искал авторов для этой книги, несколько именитых историков отказались участвовать в проекте именно потому, что не хотели «играть» в альтернативную историю. Прекрасно. Однако, мысля логически, мне очень трудно понять, как неизбежность исторического события или ее отсутствие можно оценить, не проанализировав те моменты, когда дорога могла повернуть совсем в другую сторону. Авторы этой книги решили поставленную перед ними задачу по-разному. Некоторые повели нас по пути, очень отличному от того, которым в конечном итоге пошла история. Некоторые сосредоточились на тех моментах, когда роль случая была необычайно велика и даже небольшое изменение обстоятельств могло привести к совершенно иному историческому результату. Некоторые рассказали о происшествиях и недоразумениях, приведших к определенному результату, предоставив читателям размышлять о том, каким еще он мог быть. Другие же проанализировали широко разрекламированные альтернативы того пути, по которому в конечном итоге пошли события, лишь для того, чтобы заключить, что на самом деле ни одна из этих альтернатив не была очень уж вероятна. Все эти подходы, как мне кажется, работают. И все вместе они ведут к вопросу, насколько неизбежным, c разных точек зрения, был российский трагический XX в. Традиционная хронологическая история едва ли подвела бы нас к этому вопросу.