Она понимала его во всем, даже в самом главном. Володя с трепетом убеждался, насколько близки ей его мысли, насколько глубоко в ней заложено то же стремление к духовности. Вскоре она, как и он, стала рассуждать на библейские темы и с благоговением произносить имена Аввакума и Нила Сорского. Ради стремления к духовности она могла бы пожертвовать всем — ничего не читать и ничего не слушать, сидеть на хлебе и воде. Это сквозило во всем ее облике — смиренном, тихом и преданном, и Володя испытывал нечто вроде сожаления о том, что жена его лишена такой жертвенности. Какое счастье было бы объединить их вместе, и как он любил бы Нину, если бы она позаимствовала немного от Вареньки! Так говорил он себе, не допуская мысли о каком-либо предпочтении, отдаваемом Вареньке: Нина по-прежнему оставалась для него самым близким человеком, но Варенька как бы издалека восполняла то, чего не было в близости Нины.
Володю особенно умиляло то, что добрая и бескорыстная Варенька не только не проявляла никакой враждебности к Нине, но, напротив, готова была ее искренне полюбить, отдать ей себя без остатка, стать для нее сестрой и наперсницей. В ней не было и намека на примитивную ревность, и когда они с Володей подолгу оставались вдвоем (а это случалось довольно часто при их потребности во взаимном общении), Варенька трогательно заботилась о том, чтобы Нина не беспокоилась и не волновалась, чтобы Володя не забыл ей позвонить. Все помыслы Вареньки были сосредоточены на счастье молодой семьи, и она сама заболевала от горя, если у Володи и Нины простужался ребенок, кашлял по ночам и ему вызывали врача. Конечно, Варенька сожалела, что Нина не понимает Володю, но она же находила этому множество оправданий и призывала Володю к терпению, мягкости и деликатности с женой. Одним словом, Варенька вела себя как самый настоящий друг, а вот Нина — вместо ответного шага навстречу — держалась вызывающе, дерзко и не скрывала своей враждебности к Вареньке.
Все попытки завязать с нею дружбу были Ниной отвергнуты, — она не могла спокойно слышать голос Вареньки и, когда та звонила по телефону, несколько раз бросала трубку. В конце концов Володя не выдержал и пообещал Вареньке, что решительно поговорит с женой. Варенька всячески удерживала его от этого шага, внушала, что нападки Нины ее вовсе не унижают, что она вытерпит все, лишь бы не нарушать мир и спокойствие в их семье. Но Володе не позволяла совесть и дальше пользоваться добротой своего друга. Он мягко и деликатно (как учила Варенька) попросил Нину помириться с человеком, желающим ей только добра. Нина же ответила, что никогда этого не сделает, потому что не верит в ангельскую доброту Вареньки — не верит, и все! Когда Володя это услышал, привычное равновесие (Нина — жена, мать его ребенка, любимое существо, Варенька — друг и единомышленник) в нем нарушилось, и, желая защитить Вареньку, он почувствовал себя вынужденным отдать ей частицу любви, которая раньше полностью принадлежала Нине…
IV
— Володенька! Не замерз? Не вымок? Я так тебе рада! Что же ты не предупредил! — Варенька стояла перед ним в переднике, с косынкой на голове, с закатанными рукавами мужской рубашки, с рук капала мыльная пена. — А я стирала и вдруг слышу… Ты, наверное, проголодался! Мне даже нечем тебя накормить! — вытерев руки о передник, она бросилась к кухонному столику, застеленному выцветшей клеенкой. — Хочешь, я борщ разогрею?
— Хочу, — сказал Володя, отвечая улыбкой на ее радостное оживление, достаточной, чтобы скрыть то, что сам он испытывает совершенно противоположные чувства. — А ты обедала?
— Кажется, да. С утра столько дел… — она как бы заставила себя на минуту отвлечься от собственных дел и вспомнить о делах, связанных с Володей. — Помнишь, мы говорили о книге… Отец помог мне ее достать. Правда, всего на три дня, но я для тебя законспектировала. Послушай… — Варенька достала из-под вазочки, стоявшей на буфете, исписанные листки бумаги. — «Смотришь ли на звездное небо или в глаза близкого существа, просыпаешься ли ночью, охваченный каким-то неизъяснимым космическим чувством, припадаешь ли к земле, погружаешься ли в глубину своих неизреченных переживаний и испытываний, всегда знаешь, что бытие в тебе и ты в бытии, что дано каждому живому существу коснуться бытия безмерного и таинственного». Правда, замечательно?
— Я поссорился с Ниной, — сказал Володя. — Она забрала ребенка и уехала к матери.
Варенька отложила листки, вытерла запястьем лоб и поправила слипшиеся от кухонного жара волосы.
— Извини, у меня в баке белье…
Она побежала за перегородку, откуда доносилось шипенье газовой конфорки, заливаемой выкипавшей водой.
— Ты гонишь меня? — крикнул ей вслед Володя, не решаясь сойти с полосатого половичка, лежавшего у дверей.
Варенька обернулась и пожала плечами так, что показалось, будто плечи у нее вздрогнули.
— Я тебя? Не гоню…
— Тогда почему же ты… на меня странно смотришь? — Володя хотел спросить о другом («Почему же ты не разрешаешь мне раздеться?»), но внезапно заметил пронзительный взгляд покрасневших от мыльного пара глаз Вареньки.
— Потому что ты дурачок, — сказала Варенька и опустила глаза. — Ты должен разыскать Нину и вернуть ее домой. Я не хочу быть причиной вашей ссоры.
Она выключила газ под стиральным баком и попробовала снять его с плиты.
— Не трогай, я сам, — Володя бросился ей на помощь, и они вместе поставили бак под холодную воду.
— Нина прекрасный человек. Она — твоя жена. Обещай, что вернешь ее.
Варенька не выпускала ручку бака, как бы не признавая права Володи помогать ей до тех пор, пока он не примет ее условие.
— Меня никто не понимает так, как ты, — Володя тоже не выпускал ручку стирального бака, но его ручка была горячее, и поэтому он касался ее лишь кончиками пальцев.
— Это совсем другое. Наши отношения построены на близости наших мыслей и чувств, а не на том, что мы муж и жена. И мы не должны переступать эту грань никогда, — сказала Варенька так, будто эти слова были последними, на которые у нее хватило сил.
— Что с тобой? — спросил Володя, не привыкший видеть Вареньку в таком состоянии.
Она качнула головой так, словно больше ничего произнести не могла.
— Тебе плохо?
Варенька по-прежнему молчала, не замечая, что вода переливается через край бака.
— Хорошо, я все сделаю, как ты просишь, но нельзя же бесконечно жертвовать собой ради других! — Володя решительно закрутил кран. — И не только собой, но и мной, — добавил он, с удивлением обнаруживая глубокий смысл в словах, вырвавшихся у него почти случайно.
— Тобой? Я тобой жертвую? — явная несправедливость сказанного Володей как бы заставила Вареньку нарушить молчание.
— Конечно, если ты заставляешь меня мириться… если ты толкаешь меня туда, где мне плохо, где меня совершенно не понимают!.. Здесь ты читаешь мне о звездном небе, о глазах близкого существа, о бытии безмерном и таинственном, а после этого заставляешь снова возвращаться в тесную клетку. Конечно, жертвуешь! Что же это, если не жертва!
— Ты возвращаешься в нормальные человеческие условия, а здесь вода в кранах замерзает и мыши скребутся под полом. К тому же у тебя папа изобретатель и депутат, а мой отец… неизвестно кто, — Варенька понизила голос, как бы показывая, что, если бы не беспокойство за судьбу Володи, она бы никогда не сказала этого об отце.
— Не смей, — Володя жестом остановил ее. — Николай Николаевич мой учитель.
— А зато ты мой… мучитель, — сказала Варенька с улыбкой, как бы означавшей, что она имеет такое же право говорить, как и Володя.
После этого оба почувствовали, что продолжать этот разговор им больше нельзя. Володя молча снял куртку и повесил на гвоздь. Варенька проверила, плотно ли закрыта входная дверь, и поправила покосившийся половичок.
— Обещала борщ, а сама не кормишь, — вздохнул Володя, шутливо сетуя на забывчивость Вареньки.
— Ах, извини… Сейчас, сейчас! — Варенька смахнула со стола крошки, поставила хлебницу и достала из целлофанового пакета хлеб. — А ты знаешь, одна мышь живет у нас в зачерствевшем батоне, и мы с отцом зовем ее Клавкой. Она такая смелая… Не боится, даже когда отец стучит молотком, выдалбливая свои ложки, или включает токарный станок. Лишь только он начнет работать, она встанет на задние лапки и слушает… Или заберется к нему на колено и ждет подачки. Отец считает, что ее можно выдрессировать для цирка.
