— Ну, конечно…

— Недавно директор школы как–то сказал моему мужу: «Ваш Лейф — малый с головой!» И мы гордимся этим.

— Были ли у вашего мужа какие–нибудь особые интересы, кроме его работы в министерстве?.

— Нет. Семья была для него всем. Ах, да, пожалуй, еще марки. У него было собрано свыше шести тысяч марок. Самых различных, разумеется. Он обменивал их у своих коллег по министерству, выписывал филателистический журнал и переписывался с коллекционерами Швейцарии и Голландии. Это его очень занимало. Свои альбомы он заполнял не только простыми марками. Его особенно интересовали четырехблочные экземпляры. Ну, вы, верно, знаете, когда склеено вместе четыре марки. А потом, конечно, его интересовали экземпляры с опечатками, с водяными знаками и тому подобные марки… Он садился за свой письменный стол и начинал орудовать лупами, пинцетами, зубцеизмерителями или как это еще там называется. Это отнимало у него немало времени и денег. Но что же тут особенного, раз ему это нравилось. Ведь правда? Сама я, конечно, ничего в этом не смыслю. Это чисто мужское занятие. Но я не возражала против его страсти к маркам. Другие мужчины развлекаются на стороне, верно? И я была рада, что увлечение мужа еще крепче привязывает его к дому.

— Естественно! А не припомните ли вы, чем еще интересовался господин Амстед, что занимало его?

— Нет… Впрочем, да! Он много читал. Прежде всего, конечно, газеты. Ну и книги, из тех, что нельзя не знать. Всякие там новинки. А иногда он читал какие–то толстые труды, взятые из библиотек. Скорее всего эти книги связаны были с его работой в министерстве. Во всяком случае, в них игла речь о военных вопросах, о Наполеоне, о военной технике и тому подобном. Некоторые из этих книг еще до сих пор лежат вон там, на его письменном столе. Я совершенно забыла, что их нужно сдать. Столько, знаете, всяких дел надо успеть переделать. Боюсь, что срок сдачи уже давно прошел. Но тогда это я виновата. Сам Теодор всегда был необычайно аккуратен в подобного рода делах.

— Так, так. А теперь мне придется заглянуть в бумаги вашего мужа. Вы, надеюсь, понимаете. Все останется в полном порядке. Можете быть совершенно спокойны на этот счет. Мы всегда храним в тайне все, что нам приходится увидеть во время обыска. Но в создавшейся обстановке мы должны попытаться найти хоть какие–нибудь данные, хотя бы намек, по которому мы могли бы распутать это дело.

— Пожалуйста. Вот комната мужа. — Фру Амстед открыла дверь в кабинет. — Я, конечно, не вправе запрещать что–нибудь полиции. Но, уверяю вас, что вполне достаточно было бы расспросить меня обо всем, что вас интересует. У моего мужа не было от меня никаких секретов. Абсолютно никаких. В его ящиках нет ничего такого, чего бы я не знала. Никогда он не получал ни одного письма, которого он не показал бы мне. Не было в его жизни таких событий, которыми он не поделился бы со мной. Наша совместная жизнь так непохожа была на жизнь других людей! Хотите верьте, хотите нет, но друг для друга мы были всем. Решительно всем!

Сыщик тем временем вошел в кабинет и окинул его беглым взглядом. Фру Амстед сдунула несколько соринок с письменного стола.

— Уж не взыщите, что здесь не топлено. Сегодня даже уборки не было. Если бы я знала, что вы придете… Обычно у нас так заведено, что к одиннадцати часам утра вся уборка по дому закончена. Ну, а теперь, разумеется, все идет кувырком. Мне очень жаль, что вы застаете дом в таком виде. Ведь полиция может бог знает что подумать о нас. Не могу простить себе, что я отпустила прислугу.

— Не беспокойтесь, фру. У вас здесь образцовый порядок. А главное — это, право же, не имеет ровно никакого значения. Открывал ли кто–нибудь после смерти вашего мужа его письменный стол?

— Нет. Здесь все лежит в таком виде, как он оставил. Мне пока некогда думать о наведении порядка. Ах, мне так не хочется трогать вещи, которые принадлежали мужу! Я все оставила здесь так, как было при нем.

— Ну, это просто замечательно!

Сыщик перелистал несколько толстых книг, лежавших на письменном столе. Он пробежал взглядом заглавия и выразительно покачал головой.

— Гм, да; вот, значит, какими вопросами он занимался последнее время: Герман Койле «Uber die praktische Verwendung des Nitro-Gelatines» ^[1], Джемс Браттфилд «About Dynamit» ^[2], Бэкман «Die Explosivstoffe» ^[3].

9

Мебель в кабинете была цвета мореного дуба. Стояли здесь и глубокие кожаные кресла и курительные столики с медными пепельницами и спичечными коробками в специальных футлярах. Стены были выдержаны в коричневых, а гардины — в темнокоричневых тонах, так что в комнате царил полумрак.

— Вот берлога моего мужа, — сказала фру Амстед, — По вечерам, когда Лейф заканчивал уроки и его укладывали спать, Теодор удобно располагался здесь с какой- нибудь хорошей книгой.

На письменном столе стояла фотография фру Амстед с Лейфом. Господин Амстед мог лицезреть свою семью даже в часы, когда жена с сыном временно находились в разных с ним комнатах. Такая же фотографическая карточка красовалась и на его столе в 14‑м отделе министерства.

— Он должен был постоянно ощущать нас рядом с собой. Его мысли всегда были с нами.

Сыщик приступил к осмотру письменного стола. Делал он это быстро и методично. Было ясно, что он привык к подобного рода работе и беспорядка после себя не оставит. Фру Амстед действительно нечего было беспокоиться.

На бюваре с кожаными тисненными углами лежал лист исписанной бумаги. Сыщик без труда узнал четкий и изящный почерк господина Амстеда. Это, повидимому, было последнее, что он написал при жизни. А может быть, предсмертное письмо было написано позже?

Полицейский быстро пробежал эту бумагу. Увы, она нисколько не помогла ему разгадать причину смерти господина Амстеда.

«…причем командование подчеркивает, что перенесение счетов с одного бюджетного года на другой не должно иметь места, ибо ассигнования на каждый бюджетный год следует исчислять таким образом, чтобы они соответствовали расходам по содержанию аэростатного парка сухопутных сил, тем более что речь здесь идет о значительных суммах. Эти суммы сами по себе могут оказать влияние на развертывание необходимых мероприятий, которые ориентировочно могут быть проведены по аэростатному парку сухопутных сил в будущем бюджетном году, поскольку необходимо неукоснительно соблюдать ныне действующие правила о запрещении перерасходования ассигнованных средств».

Очевидно, это была служебная инструкция, над составлением которой господин Амстед трудился на досуге. В этом–то и заключалась работа, которой, по мнению своей супруги, покойный так страстно увлекался.

В маленькой записной книжке–значились личные расходы господина Амстеда. В том числе:

Проезд трамваем со службы 20 эре

Вечерняя газета 10 эре

Пачка сигарет 1 крона

Цветы 10 эре

Все свидетельствовало о любви к порядку.

В одном из ящиков оказались расписки об уплате за квартиру, налоговые квитанции, счета на газ и электричество и другие денежные документы. Были здесь и лотерейные билеты — один целый и три четвертных. Здесь же лежали и полисы страхования от пожара и грабежа, от несчастного случая, а также предписанного законом страхования прислуги и прачки. Но почему же тогда полис страхования жизни оказался в хрустальной вазе, в столовой? Как случилось, что столь аккуратный человек не хранил этот полис в ящике с прочими документами? Может быть, фру Амстед переложила полис в вазу? Возможно, конечно, что, как только ей стало известно о смерти мужа, она первым делом подумала о страховке.

В небольшой шкатулке с несколькими отделениями лежали почтовые марки, пачка открыток, почтовой бумаги и конвертов на подкладке. Здесь же — сургуч, факсимиле и не использованные с прошлого года поздравительные рождественские открытки.

На столе — металлическая чернильница, маленький медный флагшток, бронзовое пресспапье, оловянная пепельница, серебряный ящик для сигар и медная ступенчатая подставка для ручек. Лежала здесь и небольшая засушенная собачья лапка, оправленная серебром. Некогда это была правая передняя лапка живой таксы, которую она протягивала, если ее просили «дай лапку». Такса эта принадлежала родителям Теодора, когда сам он был еще ребенком. Его так огорчила смерть собаки, что отец распорядился засушить лапку и насадить на нее наконечник, чтобы хоть как–то утешить сына. Теперь ею сметали с бювара пыль и крошки от ластика.