На мой взгляд, сегодня именно такие организации пассионариев дают примеры внегосударственной общины, что было мечтой протестных сил чуть ли не со времен Моисея и исхода из Египта. К слову, исход – это первый из известных нам на легендарном уровне вызов, брошенный организованному аппарату, централизованной власти и системе, которая действительно представляла собой законченный образ государства: фараон, жрецы, писцы, методики и т. д. По своей модели исход затем поразительным образом повторялся на примере других пророков авраамической линии. Это повторяется и в христианстве, и в Исламе и, судя по всему, это фундаментальная онтологическая вещь.
Мечта об общине – это мечта преодолеть общество как машину по вымогательству жизненных соков из каждого ныне живущего. То есть это мечта решить уравнение, каким образом осуществить миссию человека и протиснуться между Сциллой и Харибдой. Чтобы, с одной стороны, не быть сметенным страшными силами Хаоса, свирепствующего за окошком нашего уютным теплого дома. А с другой стороны, чтобы избежать избыточной социализации, когда люди превращаются в винтики защищающей нас от космоса исполинской машины. Эта дилемма не может быть решена в рамках той системы, в которую мы все сегодня погружены.
Конечно, общество является сверхъестественным феноменом. Это феномен уже магический, метафизический. Это отражено даже в просторечии, когда говорят, что есть нечто натуральное, а есть – социальное, что общество с его законами противостоит природе с ее законами. Множество мыслителей потратили огромное количество умственных сил, чтобы доказать, что есть единая теория поля. Не в эйнштейновском смысле, а в философском: что есть законы природы, которые идентичны законам общества, что между ними нет качественной разницы. Доказать это не удалось, потому что общество «вращается» в сторону, обратную вращению энтропийного «колеса» природы. Подобная «сверхъестественность» общества окружает нас на каждом шагу, ведь сама идея мобилизационного ресурса, извлекаемого снизу, – это то, что противоречит второму началу термодинамики, это то, что не работает в природе.
Левиафановский гуманизм
Увы, на нынешнем уровне сверхъестественности общества нельзя решить те вопросы, которые ставит перед человеком теология. Это пока еще языческая, «левиафановская» сверхъестественность, воплощенная в некий проект, в котором общество является точным выражением «Великого Существа». Существа, которое многие языческие религии считали небесным богом и называли Ормуздом, Митрой, Зевсом, Аполлоном. Но, например, в Исламе слово «иблис», которым обозначают сатану, – это арабское произношение имени «Аполлон». И это не случайно, потому что то, что для «естественного» человечества является богом, то есть «Великим Существом», носителем света, авраамическая религия объявляет сатаной. Здесь имеется в виду не какой-то бес с рогами. Под сатаной имеется в виду светозарный «сын Земли и Неба», архетипическая модель всех существ, «первое творение» Бога истинного. Этот «князь мира» обладает колоссальным ресурсом, чтобы соблазнить человека.
Главная форма соблазнения современного человека – это гуманизм. Он существует как самостоятельная идеология в открытой форме уже лет пятьсот, со времен Эразма Роттердамского. У него много ликов. Есть религиозный гуманизм, как некий паллиатив, попытка договориться между либералами и жрецами. Есть магический гуманизм алхимиков Возрождения. Есть гуманизм чисто либеральный – Гоббса, Конта, Маркса. Все эти формы гуманизма предполагают одну общую вещь – человека как самодостаточную реальность, которая является целью для самой себя.
Это может быть правый гуманизм: фашизм и расизм, которые хотят создать лучшего человека за счет евгеники. Это может быть левый гуманизм, утверждающий, что все равны и все должны быть цветами в прекрасном саду за счет хороших удобрений и снятия ограничений роста. Но и левый, и правый гуманизм являются, по большому счету, формами искушения человека сатаной. Потому что в предельном развитии гуманизма человек хочет стать уменьшенной, но вполне совершенной калькой «Великого Существа» – самодостаточным и имеющим цель в себе самом.
Более того, та идея, с которой мы начали, – о девяти десятых населения Земли, которые, по мысли «сверхэлиты», никому не нужны и должны быть «слиты» – является развитием гуманистической идеи. Это все тот же гуманизм, предполагающий, что конечным финалом должно стать появление некоего «человека элит», «человека клубного», который и является подлинным человечеством, достигая максимализации человеческих возможностей. И если ему на этом пути кто-то мешает, будь то негры или бедные, россияне или революционеры, Усама бен Ладен или ФАРК – их всех надо закатать под асфальт. Ведь они мешают долгожданному появлению подлинной человеческой сущности! Это и есть финал гуманизма – уничтожение девяти десятых человечества.
«Человек умрет»
Когда Ницше сказал «Бог умер», он, на самом деле, сказал великую вещь, которую никто не понял. Он сказал, что умер-то человек. Потому что за этой формулой Ницше скрывалось понимание того, что исчерпан либеральный дискурс. Он пытался это проговорить, но всех ослепил этот богоборческий пафос. Сто лет понадобилось, чтобы понять эту ницшеанскую формулу.
И ведь человек реально умер! Человек как цель в себе разоблачился, как только все условия для этого сошлись. Были отодвинуты в сторону представители метафизического дискурса. На передний план вышли агностики и наука. Победила представительная демократия, во всех странах возникли парламенты. Всеобщее образование стало практически доминирующим. То есть все элементы практического либерального гуманизма на сегодняшний день инсталлированы в мир – от Непала до Колумбии. И в этот момент становится понятно, что человек переживает сильнейший кризис. Что возможность его экспоненциального роста как индустриальной системы исчерпана. Что необходим переход к совершенно иным структурам производства продукта и обмена веществ. И что в принципе человек становится помехой самому себе, когда он настаивает, что продолжает оставаться целью для самого себя. То есть человек в претензии на статус всеобъемлющей и последней реальности в некотором смысле становится «квадратным кругом». Когда это очевидно если не для всех, то для многих, возникает необходимость новых интеллектуальных методик.
Нынешняя философия, тесно связанная с либерально-гуманистической традицией, неспособна их предложить. Она исходит из монистических посылок, которые предполагают, что мыслящий человек является одновременно судьей своему собственному мыслительному процессу, опирается исключительно на свой интеллектуальный ресурс. Он не апеллирует ни к метафизике, ни к откровению как религии пророков. Поэтому философия сегодня терпит крах вместе с либерализмом и заменяется постмодернистскими пародиями и шутками.
Традиционалистский клуб предлагает нам возврат к метафизике. Но с точки зрения сил протеста, это идеология врага. Потому что вернуться к метафизике, к шанкарачарьям и «Дао Дэ Цзин» – это значит вернуться к подчинению фараону и признанию того, что 90 % людей являются балластом, от которого надо избавиться, сохранив лишь «высший тип существ», и закрыть историю на главе возврата к Золотому веку. Мы не можем на это согласиться. Ведь таким образом мы отречемся от плеяды тех, кто приходил в мир, чтобы бросить вызов этой системе. Я имею в виду Авраама, Моисея, Иисуса, Мухаммада, – всех тех, кто отдал жизнь, чтобы открыть путь к абсолютно неизведанным возможностям.
Эти неизведанные возможности описываются только теологией. Но не той теологией, которую мы знаем, – теологией Фомы Аквината, схоластов, по поводу которых остались только шуточки про пять тысяч ангелов на острие иглы. Это совершенно другая теология. Теология, к которой близко подошли некоторые диалектически мыслящие протестантские мыслители XIX–XX веков. К которой близко подошел Сартр, формально декларировавший себя атеистом, но очень многие тезисы которого являются глубочайшими откровениями в природе нового понимания религиозности. Это теология, которая брезжит в отдельных пассажах Декарта и Канта.
