— Кресты, это кресты.
Голос его прозвучал так, будто доносился из могилы.
Занимающийся день был тоскливым, серым, влажным и каким-то липким. Вдобавок вскоре заморосил мелкий холодный дождь. Чтобы укрыться от дождя, мы встали вдоль стены, под выступом, и опасливо поглядывали на охранника, но он, по-видимому, не возражал. Какое-то время спустя во двор ввели пленников, скованных между собой тяжелой цепью. Сердце мое упало, когда я заметил среди них Еша, а затем и Йерубаля. Он находился совсем рядом с учителем, всего лишь за несколько человек до него.
В мозгу молнией сверкнула догадка, в которую не хотелось верить — несчастных приговорили к распятию на кресте. На каждом из них лежал отпечаток близкой смерти, обреченность связывала их вместе и делала похожими друг на друга, избитых, униженных и раздавленных. Их было семеро. Лица были знакомы мне по тюрьме. Двое, мне показалось, были настоящими разбойниками с большой дороги, еще двое выглядели как галилеяне, происхождение одного я никак не мог определить, он был чужаком. Их подобрали с явной целью не спровоцировать никакого сочувствия толпы. Страх и ненависть — вот что нужно было вызвать у иудеев. Еша, к примеру, был совершенно не похож на еврея — хрупкий, со светлой кожей и светлыми волосами. Йерубаль и он производили впечатление отверженных, изгоев, и именно они, эти чужаки, вынашивали коварные планы свержения законной власти, тогда как истинные евреи никогда бы не решились на такое. Им принесли воды для умывания. После умывания, уже нельзя было понять, насколько жестоко с ними обращались на допросах. И в то же время вид у всех был довольно отталкивающий. Многие были близки к безумию, как дикие звери озирались они по сторонам, с трудом понимая, что происходит. Их подвели к козлам, предварительно расковав и сорвав с них одежду, и приготовили к наказанию бичом. Надо сказать, что порка, которой мы подверглись вчера, была ничем в сравнении с тем, что совершалось над этими несчастными. Их били двенадцатижильной плетью с гвоздями на концах, и с каждым ударом она вырывала из тела куски мяса. Я подумал, что на самом деле это облегчало их страдания — каждый жестокий удар сокращал их жизнь, а значит и время мучений на кресте. Плоть Йерубаля была начисто содрана, так что были видны кости, но он ничем не выдавал боли и старался держаться наравне с остальными. Стоя здесь под дождем, раздетый донага, худой, иссеченный бичом, он напоминал ветхого старика.
Им дали одеться, ведь никто не должен был увидеть следы истязаний, когда преступников поведут по улицам. Затем, снова заковав в кандалы, повесили им на шеи дощечки, где было обозначено то преступление, в котором каждый из них обвинялся. Но я не мог прочесть, что же там было написано, на этих дощечках. Их подвели к груде бревен, лежащих в углу двора. Я все еще стоял у стены и смог рассмотреть Йерубаля очень близко, когда тот подошел. Жестокость его ран поражала вблизи еще больше. Он посмотрел прямо на меня, и мне стало страшно не по себе под его пристальным взглядом. Я думал, он стыдится того, что я вижу его сейчас таким жалким и униженным, мне захотелось отвести глаза. Но вдруг я уловил на его лице тень такой знакомой мне ухмылочки. Я даже готов поклясться, что он подмигнул мне, как будто бы хотел сказать, чтобы я не дрейфил и что у него есть отличный план.
Закованным в железо, истерзанным бичом, им пришлось еще нести перекладины креста для распятия. Нам же велено было нести вертикальные опоры. Надо сказать, что крестов почему-то приготовили только шесть. Вероятно, здесь произошла какая-то ошибка. Капитан стражи, явно занервничал и стал орать на своих людей, чтобы те откуда угодно взяли и привели седьмого помощника, хоть с улицы. Речь, конечно, не шла о том, чтобы привлечь солдат для такого дела: нести крест за преступником было большим позором, как и сама казнь на кресте. Наконец стража привела какого-то египтянина, с которым удалось сговориться за динарий. Тот пошел в сарай и выволок оттуда еще два неструганых бревна. После чего, взвалив на плечи каждый свое бремя, мы двинулись со двора.
Солдаты, выстроенные шеренгой с каждой стороны нашей процессии, обступали узников плотной стеной, и нам не оставалось ничего другого, как только двигаться вперед и вперед. Другая шеренга солдат выстроилась у подножия лестницы, спускавшейся от ворот башни, что делало наше появление на улице похожим на выступление целой армии. В толпе собравшихся вокруг нас людей я не сразу рассмотрел двух братьев Еша. Они стояли чуть в стороне, с ними была женщина, из тех, что пришли в город вместе с Еша, которую звали Саломея. Они заметили Еша, но я не мог понять, что выражали при этом их лица — смущение, ужас или недоумение. Тут же один из братьев развернулся и пошел прочь вместе с Саломеей. Но другой брат остался, он следовал за нами, стараясь не упустить нас из виду. В то же время он был явно растерян, как бы сомневаясь, остановиться ли ему или идти дальше.
От крепости к рыночной площади вела довольно извилистая улица. Мы медленно двигались по ней под дождем. Улица постепенно поднималась вверх, на подъеме были вырублены ступени с узкими желобами по краям, чтобы купцам удобнее было вкатывать по ним тележки с товаром. Но сейчас эта улица создавала нам серьезные препятствия — двигаться по ступеням скованным, согнувшимся в три погибели под тяжестью своей ноши приговоренным было невообразимо трудно. К тому же из-за дождя дорога сделалась ужасно скользкой. Лавки, теснящиеся вдоль улицы, были закрыты по причине еврейского праздника. Однако, услышав о том, что по улице ведут на казнь арестантов, то там то тут из-за дверей начали высовывать свои головы любопытствующие — кто-то выглядывал в окно, кто-то забирался на крышу. Мы двигались дальше; на одной из улиц какой-то неизвестный метко плюнул в стражника, и прежде чем тот успел повернуться, растворился в толпе. Но чаще процессию встречали угрюмым молчанием: люди скользили по узникам и конвоирам скучающим взглядом — не то ранний час, не то моросящий дождь был причиной их равнодушия. Действительно, как уныло, должно быть, выглядит процессия закованных в цепи осужденных преступников, двигающихся навстречу своей смерти в окружении батальона свирепых стражников.
Улицы были узкими, а охрана довольно внушительной, и вскоре толпа, следовавшая за нами, осталась позади, так как по бокам не оставалось места для зевак. Сбившись кучей, люди пытались не отставать. Особенно бойкими оказались, конечно же, мальчишки, которые бежали сразу вслед за нами, опережая всех остальных. Потом я снова заметил среди людей, шедших за нами, одного из братьев Еша — он снова присоединился к толпе и теперь шел рядом с тем, кто был постарше. Он выглядел окончательно подавленным, метался у края толпы, перебегая с места на место, как пес на привязи, готовый в любой момент броситься вперед на стражников, чтобы освободить брата.
Чуть позже я увидел и Саломею, она тоже вернулась и шла теперь вместе со всеми. С ней были еще две женщины — Мари и мать Еша. Было почему-то странно видеть их вместе, тем более в такой обстановке. Их можно было принять за мать и дочь — одинаково стройные, черноволосые, с одинаково распахнутыми горящими глазами. Глаза женщин излучали какую-то отчаянную, дикую решимость. Они не отрывали взгляда от шеренги обреченных, как будто бы хотели, вопреки всему, убедиться: а действительно ли это Еша, там, в цепях, и его сейчас ведут на казнь? Вот глаза матери остановились, наконец, на Еша, и тут же взор ее потух, она как будто бы умерла, но глаза Мари, наоборот, вспыхнули диким огнем. Я вспомнил, как мы встретили его мать у Крысиных Ворот, как она смотрела на нас, на Еша в его лохмотьях, и сейчас она, должно быть, ругала себя за то, что не смогла уготовить ему лучшей этой доли.
Мы начали уставать, тяжелая ноша давала о себе знать, к тому же дождь, все больше набиравший силу, делал ее все увесистее. Мне казалось, что спина моя вот-вот треснет. Но арестантам было не в пример труднее: после истязаний бичом спины их превратились в сплошное кровавое месиво. Мы поднимались вверх по улице, мостовая была бугристой, а улица извилистой. И вдруг у самых городских ворот Йерубаль неловко поскользнулся и упал, изогнувшись, как молодое деревцо, под давящей тяжестью перекладины. На секунду мне показалось, что он осуществляет план заранее обдуманного побега. Но в мгновение ока солдаты навалились на него, потом пинками и ударами заставили его подняться. Я понял, что Йерубаль не притворялся, он делал попытки подняться и выпрямиться, но каждый раз падал со стоном как подкошенный.
