Наверное, Пилата, выглянувшего поутру из окна, охватил страх, когда он увидел внизу площадь, которая, словно армией захватчиков, была занята нашими шалашами. Ответ Пилата мы получили вскоре после рассвета. Ввели «легион прокуратора», в целом около трех тысяч воинов. Они выстроились «черепахой» перед дворцом прокуратора, врезавшись десятью рядами в глубь толпы, и приготовились в нужную минуту выступить. Что касается нас, то многие, проведя ночь в стихийном праздновании, протирая глаза, с недоумением уставились на такое явление. Прошло уже около получаса, но солдаты не предпринимали никаких действий. Из толпы стали доноситься ядовитые шутки. Войско в основном состояло из самарян, до которых прекрасно доходили бросаемые им оскорбления. Насилия было бы не избежать, но солдаты получили приказ отходить, видимо, так же неожиданно, как и приказ выступать. Войско быстро свернулось и исчезло во внутреннем дворе дворца, затем, очевидно, ретировавшись и оттуда. У ворот остался лишь небольшой отряд.
Никто не понимал, что могло означать такое внезапное отступление. Пилат занял пост совсем недавно и никак еще не проявил свой характер. Трудно было судить, был ли отвод войска признаком трусости или, наоборот, милосердия. Затем на площади появились гонцы с сообщением, что Пилат готов пойти на уступки. Народ должен собраться на стадионе, где прокуратору удобнее будет обратиться к ним. Толпу охватила эйфория, никто сейчас не задумывался об опасности, таящейся в таком предложении, — быть изолированными и запертыми в ловушке. Все ринулись на стадион, даже те, у кого мелькнула мысль не повиноваться, были увлечены людским потоком. Население Кесарии было счастливо видеть площадь очищенной от народа; горожане провожали толпу, двигающуюся к стадиону, стоя в аркадах, тянувшихся вдоль прилегающих улиц. Я подумал, что они так же глазели на пленников, которых гнали по городским улицам во время празднования триумфа.
На стадионе нас опять встретили солдаты, они направляли пришедших к арене. Мы сгрудились там, словно огромное стадо овец. Пилат уже занял свое место на возвышении. Я думал, что он выше ростом. Манеры его представляли собой смесь высокомерия и подозрительности, что было характерно для начальников, занимающих второстепенные посты. По таким людям трудно определить, на что они будут готовы, если получат власть. Было непонятно, решение о поднятии штандартов принято по его личной инициативе или это приказ из Тиберии. Ходили слухи, что прокуратор ненавидит евреев и полон решимости упразднить все дарованные им привилегии. Похоже, что в данном случае он действовал без санкции кесаря, значит, он был достаточно глуп и тем самым опасен.
Когда все собрались, Пилат поднял руку, и наступила тишина. В тот момент на стадионе было около пятидесяти солдат, которые находились в поле нашего зрения. Большая их часть, как бы невзначай, околачивалась вблизи ворот, но несколько человек стояли около трибуны Пилата. Внезапно, по сигналу прокуратора, ворота были перекрыты, и еще мгновение спустя раздалось бряцание оружия — это на стадион вошел весь военный корпус Кесарии, который утром был на площади. Солдаты хлынули из боковых приделов, и вот мы уже охвачены их плотным кольцом. Они держались очень твердо, руки их сжимали рукояти мечей: было совершенно ясно, что они в любой момент готовы кинуться и перерезать нас. Мы стояли полностью подавленные случившимся. Даже те из нас, кто мог догадываться о намерениях Пилата, никогда бы не поверил, что тот решится на массовую резню. Возможно, Пилат вел очень искусную игру, но, может быть, он был одним из тех безумцев, которых время от времени посылают в провинции с одной только целью — держать их подальше от столицы.
— Прекратите бунт и ступайте по домам, — сказал он, — и я сохраню вам жизнь.
В этот момент солдаты обнажили мечи.
Я понял, что мы становимся жертвами жестокой провокации, возмущаться было бессмысленно. Ситуация была слишком очевидной. Среди нас находились как женщины с детьми, так и взрослые здоровые мужчины; в случае беспорядков, у Пилата имелось бы основание сообщить кесарю о бунте, который он вынужден был подавить. Всех нас охватило странное чувство — страх, смешанный с растерянностью. Вдруг — вот так просто! — мы заглянули в лицо смерти. Меня удивило, что я не испытывал ни малейшего воодушевления от того, что сейчас у меня есть возможность отдать жизнь за наше дело. Я совсем не так представлял себе свое участие в сопротивлении, не предполагал, что через короткое время стану просто частью горы трупов.
В это время произошло нечто удивительное: молодой человек, лидер из Иерусалима, учитель по имени Елизар, вдруг вышел из толпы. Он быстро поднялся на заграждение, устроенное под трибуной, солдаты не успели среагировать и не сразу оттащили его. Он закричал Пилату, что лучше умрет, чем согрешит против Закона. После чего на глазах у народа встал на колени, прямо на узком выступе заграждения. Готовый к самому худшему, он склонил голову и подставил солдатам голую шею, как будто приглашая их полоснуть по ней мечом.
Толпа хором ахнула и замерла в ожидании реакции со стороны солдат. Но Пилат не подал никакого сигнала, и солдаты также стояли неподвижно. В толпе раздался крик, потом еще; крики, набирая силу, охватили всех собравшихся на стадионе. Народ начал становиться на колени, кто где стоял, и вот уже весь стадион — мужчины, женщины, дети — стояли коленопреклоненные, приготовившись стать жертвами взмаха меча.
Моей первой реакцией на увиденное было чувство отвращения: я усмотрел в выходке Елизара холодный циничный расчет. Может, тот хотел спровоцировать Пилата? Но толпа среагировала на демарш вполне искренне, казалось, что люди действительно готовы были быть зарезанными, здесь, стоя на коленях. Стараясь преодолеть чувство отвращения, я не заметил, как опустился на колени вместе со всеми. Возможно, мною двигал страх быть уличенным в трусости. Внезапно я сделал открытие. Преклонив колени, я не был подавлен — я, наоборот, почувствовал себя сильным. Чем может грозить нам враг? Только тем, что может забрать нашу жизнь. Мы добровольно предлагаем забрать ее, значит, враг больше не имеет власти над нами. Десять тысяч стоящих на коленях людей, добровольно отдающих свои жизни, вынудили Пилата стать жертвой. Ему оставалось только подчиниться нам.
Как описать то, что испытывали люди на стадионе? Может быть, вернее всего было бы сказать, что люди воплощали собой единый порыв. Страх, который сковал людей при внезапном появлении солдат, совершенно исчез. Я мог поклясться, что если бы сейчас Пилат отдал приказ и солдаты двинулись бы на нас, ни один коленопреклоненный человек не дрогнул бы перед мечом. Но никакого приказа не последовало. Пилат поднялся со своего места и пристально смотрел на толпу, казалось, он впервые увидел этих людей. Он считал их обычными дикарями, а оказалось, что люди готовы умереть за свою веру, готовы пожертвовать жизнью из-за какой-то банальности.
Прошло несколько минут, лицо Пилата побелело, выдавая нарастающую ярость. Он молча поднялся, сошел с возвышения и направился к выходу со стадиона. Люди так и стояли на коленях под палящим солнцем, а охранники все так же держали мечи наготове. Только через полчаса прекратилось это затянувшееся противостояние. Солдаты вдруг стали отходить, все происходило с такой же поспешностью, как и тогда, когда они оцепили стадион. Вскоре из прокураторского дворца пришла весть и пролетела по толпе: нам разрешалось уйти, мы были свободны. Но ожидаемой радости не было. В полном молчании под предводительством Елизара, к которому присоединились еще несколько человек, мы вернулись на дворцовую площадь. Наши шалаши были уже разобраны. Рассевшись на камнях, мы стали ждать решения нашего первого требования, и вид у всех был такой, словно мы собирались ждать здесь до конца своих дней. Пилат наблюдал за происходящим из окон дворца. Безусловно, он надеялся, что после приказа отпустить нас на стадионе, мы не посмеем вернуться и просто разойдемся, радуясь, что удалось избежать смерти. Но люди снова пришли на площадь, не давая ему покоя. Солнце садилось, мы принялись заново строить шалаши и раздавать оставшуюся еду. Решив более не рисковать, Пилат почел за меньшее зло передать через гонцов свое решение — он прикажет убрать штандарты.
