Прожив тридцать пять лет в Лондоне, я постоянно возвращаюсь в воспоминаниях к своим родным, семье, подругам по институту, друзьям и соседям. Я вспоминаю родной город, название которого произносится удивительно красиво на всех языках мира: Москва, Моску, Москау, Москоу. Этот тёплый величественный город готов обогреть каждого из нас, впечатлить и, конечно же, многое рассказать.

Я не хочу занимать у Вас много времени, просто скажу: где бы человек ни был, куда бы ни уезжал, к кому бы ни уходил, с кем бы ни делился своими переживаниями, он всегда мысленно возвращается домой! Возвращается к своей душе, мыслям и родным. Только тогда он может получить зачёт от жизни. Возвращаюсь и я.

У каждого мужчины есть вина перед женщиной, вина есть и у каждого из нас, просто я хочу прокричать вслух про пережитое мною. ЗНАЧИТ, ПРИШЛО ВРЕМЯ!

Своё бельё на люди выставляя,

прикрою грязное душой.

Перепишу по многу раз больное, чтоб рассказать,

что происходит с ними и со мной.

Солёная вода пусть кости перемоет,

А я запью всё чистою водой.

Я книгу жалоб напишу, её закрою, чтоб рассказать,

что происходит с ними и со мной.

С Лидкой Поляковой я познакомилась, играя в классики с девочками. Лидка подошла ко мне и сказала:

– А ты знаешь, что я до трёх лет спала на подоконнике?

– Врёшь, – ответила я, – на подоконниках не спят. Враки это.

– А вот и не враки, – ответила мне девочка. – Хочешь, покажу? Я живу вон в том доме с мамой и бабушкой. У нас там десятиметровая комната. И я, правда, спала на подоконнике, потому что они у нас большие и удобные, как столы. Меня укладывали на него, а окна закладывали подушками, чтобы мне не дуло и было удобно.

Мимо прошёл очень высокий мужчина с густой седой шевелюрой.

– Здравствуйте, дядя Исаак, – сказала Лидка.

– Здорово, – ответил угрюмый мужчина и почему-то ущипнул меня двумя пальцами за щёчку. Шёл он как раз в сторону дома моей новой знакомой.

– Это дядя Исаак, – пояснила Лидка, – наш сосед. Его всё время куда-то сажают, а потом выпускают. Его жена, тётя Фаина, у нас все сокровища держит. Я как-нибудь тебе их покажу.

От слова «сокровища» мне стало одновременно и жутко, и интересно.

– Врёшь, – прошептала я.

– Не вру, – возразила Лидка. – Об этом вся наша коммуналка знает. И даже тётя Марфа, хотя она дядю Исаака и вором называет. А соседка Зоя смеётся над дядьками, которые у него роются. А они-то, дураки, думают, что она в них влюбилась. Пойдём ко мне!

Мы побежали к Лидкиному дому. Бежали, запыхавшись, по этажам и, наконец, добежали до седьмого. Потные, уткнулись в большую обшарпанную дверь, рядом с которой было много звонков. Десятилетняя Лидка открыла своим ключом:

– Моя бабушка не видит и плохо слышит, мама работает, а я всё делаю сама. Наша дверь рядом с кухней. Вот за этим столом я учу уроки. Проходи и садись за стол с зелёной клеёнкой. И смотри не перепутай. Над нашим столом лампочка свисает на длинном шнуре.

Мы сели.

– А, девочки, – входя на кухню, сказала какая-то женщина в марлевой повязке на голове. Посередине был завязан из той же марли большой кокон. А сама женщина, полная и розовощёкая, почему-то показалась мне очень строгой.

– Тётя Марфа, – сказала Лидка, – мы здесь уроки будем делать, а мама ещё с работы не пришла. Она работает сегодня в две смены.

– Ну, тогда я вас сейчас покормлю, а еврейка вам чай нальёт.

Правда, получилось всё наоборот. На кухню через пятнадцать минут вышла красивая, очень полная и, как мне представилось, чрезвычайно добрая женщина. Она с улыбкой, протерев зелёную клеёнку, поставила нам на стол рогалики с изюмом и орехами, а потом ещё и сладости.

– Вкуснятина какая, – сказала Лидка, причмокивая от удовольствия.

Тётя Марфа налила нам чай, а вот дядя Исаак немного подвёл. Заходя на кухню, он быстро проговорил:

– Фаина, не разбазаривай сладкое, – и снова ущипнул меня за щёчку двумя пальцами.

Тётя Марфа удалилась, а Лидка мне объяснила, что ей все соседи завидуют, потому что она живёт в пятнадцатиметровой комнате, под лестницей, отдельно ото всех. И хотя в комнате нет окон, ей там очень удобно. Да и керосинка её стоит рядом, так что она может там готовить свои кулебяки.

Через час на кухне появился очень грустный мужчина в штапельной пижаме в полоску и тапочках. Все его волосы были прилизаны назад, кроме густой чёлки, спадающей через левый глаз к уху. Заваривая чай, он вдруг закричал:

– «Я достаю из широких штанин дубликатом бесценного груза. Читайте, завидуйте, я – гражданин Советского Союза».

И немного помолчав, заорал истошным голосом:

– Читайте, завидуйте, – его лицо при этом сильно побагровело, а он всё продолжал: – Завидуйте!

– Не бойся, – сказала Лидка, – это он Маяковского читает. Дядя Вася – артист Госконцерта и выезжал часто на гастроли. Всю страну объездил. Но знает только два стихотворения, больше не помнит, потому что ему в сталинских лагерях всю память отбили. Он сидел в Соликамске десять лет, оттуда и свою жену Лизу, опереточную артистку, привёз. Они там вместе сидели. Но потом дядя Вася её выгнал, потому что, – Лидка понизила голос, – она сделала пять абортов, и не от него.

От ужаса я даже не смогла переспросить. Слово «аборт» меня сразило. Оно прозвучало, как гром, как ужас, как кровавый кошмар, и, решив, что жена дяди Васи умерла, я спросила:

– Где её похоронили? В Москве или в Соликамске?

– Да что ты! – сказала Лидка. – Она ж потом замуж вышла за своего хахаля. И продолжает делать аборты. Моя мама точно знает.

Не успела она договорить, как в коридоре раздался жуткий крик.

– Опять тётя Клава мстит.

– Кому? За что? – спросила я Лидку.

– Да этому режиссёру, который к дяде Васе приходит. Они запираются на четыре часа в его комнате, и он с ним репетирует, чтоб читал хорошо своего Маяковского. А тётя Клава его калоши гвоздями прибивает к полу, потому что режиссёр нам грязь с улицы носит. А он, часто про это забывая, надевает калоши и прямо мордой об пол падает.

Мы сдружились с Лидкой. Мне нравилось к ней приходить. Во-первых, она была очень красивая девочка, во-вторых, хорошо училась и помогала делать мне уроки. А в-третьих, многое знала и рассказывала мне все таинства жизни по-учительски, а я, затаённая вниманием, слушала.

Однажды во дворе Лидка мне объявила, что дядю Исаака опять посадили и она может показать мне их сокровища. Мы побежали к ней.

– Бабушка всё равно ничего не видит и не слышит, – сказала Лидка и быстрым движением руки отодвинула матрас кровати. – Вот, смотри сама.

И я увидела маленькую палеховую коробочку, на которой были изображены гроза и женщина, несущая на руках ребёнка. Подружка открыла её, и я ахнула: там были золотые цепочки, два кулончика и золотые монетки.

– А ещё вон, смотри, три колечка есть с розовыми и голубыми камешками, – добавила Лидка. – Ну что? Вру я?

– Нет, не врёшь, – ответила я. – И дружить теперь буду с тобой всю жизнь.

Я смотрела на сокровища, как заворожённая, а моя подруга казалась мне волшебницей и самой таинственной и доброй девочкой в мире.

К Лидке я приходила часто. Сидели на кухне, пили чай. Тётя Фаина ставила на стол рогалики, а дядя Исаак выкрикивал из их комнаты: «Фаина, не разбазаривай сладкое». Из комнаты дяди Васи я часто слышала: «Завидуйте, завидуйте». А тётя Зоя, на голове которой постоянно были накручены мелкие бигуди (мне казалось, что бигуди тётя Зоя вообще никогда не снимает, что она в них ест, спит и даже ходит на работу), проходя мимо нас, всегда напевала одно и то же: «Широка страна моя родная».

– Потому что она работает в Доме культуре массовичкой, – объяснила мне Лидка. – Гони десять копеек, мы пойдём с тобой смотреть кинофильм «Председатель» с Нонной Мордюковой.