В психологии российского народа (как русского – основного этноса России, – так и других традиционных национальностей страны) есть внутренние факторы, связанные с культурно-психологическими традициями отношения к преступлениям и коррупции. О них говорится подробнее в различных разделах данной монографии и в ряде социально-психологических исследований коррупции у других авторов (см., например: Журавлев, Юревич, 2012). Однако попытаемся рассмотреть их здесь более системно.
Конечно же, психологические проблемы, присущие нашей культурной традиции в отношении к преступлениям вообще и к коррупции в частности, независимо от влияний Запада, существуют (Решетников, 2008; Максимцев, Локшина, Бахрах, 2011, с. 26–33). Одна из них – превалирование в психологии русского народа неформальных отношений над формальными. Это, в частности, проблема кадровых назначений по принципу родственных и личных связей, свойственная и другим национальностям России (например, проживающим в регионе Северного Кавказа).
Кроме этого, в нашей культурной традиции нет особого разграничения понятий «взятка» и «благодарность». Неспособность отблагодарить госслужащего, врача или сантехника за получение услуги трактуется подчас как проявление неуважения к нему; в современной же законодательной практике – это взятка, за которую могут посадить. Соотношение берущих и дающих взятки склоняется не в пользу первых, т. е. взятку в России просят в 5 раз меньше, чем ее предлагают (Журавлев, Юревич, 2012). В нашем обществе считается, что лучше дать взятку, чем бороться с коррупцией, и это мнение, на наш взгляд, соответствует социокультурному архетипу русского человека, хотя и многие условия в современной России также способствуют сохранению такой тенденции.
В этой связи возникает вопрос: почему российский народ в целом так стал подвержен коррупции в современных условиях? Конечно, важнейшая причина – смена социально-политической системы государственного устройства, а в этой связи – коррупция в высших эшелонах власти, которая заразительна. Но остается базовый вопрос: почему население страны так поддалось на меркантильную ориентацию в своей жизни? Это же нельзя объяснить только влиянием Запада.
Приходится констатировать следующее: в нашем культурном архетипе как цивилизации есть базовые причины склонности и к преступлениям в целом, и к преступлениям в сфере коррупции. Эти аберрации в психологии нашего народа, несомненно, требуют своей коррекции, в том числе и проведения целенаправленной политики со стороны властных структур (Журавлев, Юревич, 2012).
Не будем перечислять рекомендации социальных психологов по борьбе с коррупцией: проблематику пропаганды в СМИ против коррупции, изменение отношения российского населения к данной проблеме (это, как представляется, объективное требование). Отметим только один вариант борьбы с коррупцией в стране.
В психологии русского народа (да и других национальностей России) доносительство осуждается в целом в соответствии с нашим культурным архетипом. Истоки такого отношения могут быть связаны со «сталинскими временами», с «тайными осведомителями» советской власти (порождавшими всеобщее недоверие и взаимную подозрительность) или провоцироваться недоверием власти. Одним словом, с этим феноменом полезно разобраться подробнее. В западных странах сообщение о взятке – не доносительство, а обязанность человека помогать правосудию. Если гражданин видит что-то противоправное в поведении людей, он не только имеет право, но обязан обратиться в правоохранительные структуры (достаточно подать анонимное заявление). На всех стендах правоохранительных структур присутствует подробная информация – куда, как, к кому обратиться (с указанием телефонов).
Совсем иначе дело обстоит в современной России: человек, который хочет заявить о неблагополучной ситуации, должен пройти длительную процедуру представления заявления в правоохранительные структуры с обязательным указанием своих установочных данных. Кроме этого, заявитель не знает, предъявят или не предъявят правоохранительные органы его заявление коррупционеру, который может предпринять жесткие контрдействия в отношении заявителя. Все это позволяет утверждать, что психологические аспекты противодействия коррупции мало исследованы как в теоретическом, так и в прикладном аспектах, что оказывает негативное влияние на эффективность антикоррупционной политики государства, реализуемую полномочными органами.
Известный русский философ и мыслитель ХХ в. Н. О. Лосский в работе «Характер русского народа» (Лосский, 1957) проводит мысль о том, что русский человек не делает различия между понятиями «доносительство» и «гражданская ответственность»; он в принципе отвергает участие человека в предотвращении преступлений, даже если они совершаются на его глазах. Но эту черту характера русского человека нельзя признать императивно правильной, поскольку участие в социальной жизни должно подразумевать и его активность для сохранения социального порядка в обществе. Конечно, русский человек понимает, что такое «доносительство», а что такое «гражданская ответственность», просто у него нет положительного исторического опыта в этом отношении. К данной проблеме в плане идеологической (или шире – информационной) политики следует относиться исключительно осторожно. Но в целом этот аспект культурного архетипа русского человека в современных условиях необходимо изменять, о чем говорят многие исследователи (Лосский, 1957; Федотов, 2013).
В этой связи представим рассуждения цитированного выше Л. Федотова (Федотов, 2013), которые как бы «подтверждают» вышеприведенные позиции в отношении «отсталой архаичной цивилизации», к которой принадлежит, по его мнению, Россия. Он утверждает, опираясь на рассуждения С. Хантингтона, что нашей стране нужно стремиться к ценностям передового Запада: «Во-первых, модернизация связана с изменением базовых ценностей общества… она означает постепенное принятие группами… универсальных норм, ориентированных на успех, формирование лояльности индивида нации-государству и их идентификации с ним, а также распространение представления о том, что граждане имеют равные права и равные обязанности по отношению к государству» (Хантингтон, 2004, с. 76).
Автор показывает, что эти нормы сначала принимают студенты, офицеры, выезжающие за рубеж граждане. Они начинают оценивать свое общество, исходя из них (подразумевается – норм западной цивилизации), и так постепенно традиционные нормы перестают быть общепринятыми.
В связи с этим Хантингтон считает коррупционное поведение в меняющихся обществах лишь отчасти является отклонением от традиционных норм (норм поддержания социальных связей), и в большей мере – отклонением от формирующихся новых (демократических) норм поведения.
Далее Хантингтон, рассуждая о процессах демократизации в меняющихся обществах, говорит о механизмах трансформации общественных ценностей. В частности, автор отмечает, что ставятся под сомнение прежние культурные стандарты, формулируются вопросы, способствующие размыванию легитимности традиционных ценностей. Конфликт между формирующимися современными ценностями капиталистического уклада жизни и традиционными нормами в меняющихся обществах открывает для индивидов возможность действовать противоправно, отталкиваясь от новых, зарождающихся концепций противодействия традиционализму. Новые стандарты приводят, по его мнению, прежде всего «к осуждению традиционных форм поведения… и осуждению по меньшей мере некоторых из них как противозаконных» (там же).
Иначе говоря, «коррупцию в модернизирующемся мире можно рассматривать как отклонение (девиацию) от традиционных норм в личностном развитии индивида, в том числе и в его профессиональной деятельности», и как переход к новому качеству отношений (там же). В «подобных исторических условиях, свойственных переходу от „традиционности“ к „современности“, коррупцию нельзя считать абсолютным злом». Напротив, доказывает автор, коррупция выполняет социальную функцию поддержки демократических преобразований. А излишняя борьба с ней (нагнетание антикоррупционных общественных настроений, например) в модернизирующихся обществах может принести больше вреда, чем собственно коррупция. Таковы позиции западного общества и наших либералов: коррупция служит механизмом нереволюционного (бескровного) перехода от традиционных культур[4] к демократическим (современным).
