Я ровно ничего не знал о женщине, которой дружески пожимал руку и голос которой очаровал мой слух. Но я и по сей день твердо уверен, что она была искренне расположена ко мне и ни за что не причинила бы мне зла сознательно.

Вот как произошло это страшное открытие.

Я как будто уже упоминал, что в лесу, окружавшем Дункельтвейт, у меня было облюбовано уютное местечко для занятий на лоне природы. Однажды вечером, часов этак в десять, подымаясь в свою комнату, я вспомнил, что забыл в этом местечке один трактат по гинекологии; рассчитывая поработать еще часик-другой перед отходом ко сну, я решил пойти и отыскать книгу.

Дядя Иеремия и прислуга уже спали.

Поэтому я по возможности бесшумно спустился вниз и потихоньку повернул во входной двери ключ. Перейдя лужайку, я направился к лесу, чтобы взять книгу и немедленно вернуться домой.

Не успел я войти в лес, как услыхал голоса гувернантки и секретаря. По направлению, откуда они доносились, я понял, что они сидят в моем местечке и говорят, не подозревая, что их слушает третье лицо.

Я всегда находил подслушиванье низким делом – все равно при каких обстоятельствах, и уже собирался кашлянуть или каким-нибудь другим образом обнаружить свое присутствие, как вдруг услыхал несколько слов, произнесенных Копперторном, которые изменили мое первоначальное намерение и вместе с тем заставили содрогнуться от ужаса.

– Все подумают, что он умер от апоплексического удара.

Я ясно слышал эти слова, произнесенные резким голосом секретаря в тихом воздухе июньской ночи.

Я затаил дыхание и замер на месте, весь превратившись в слух. Теперь я и не думал о том, чтобы обнаружить свое присутствие. Какое преступление замышляют в эту роскошную летнюю ночь эти два так не похожие друг на друга преступника?

Я услыхал низкий нежный голос мисс Воррендер, но она говорила так быстро и так тихо, что я не мог разобрать ни слова.

Интонация ее голоса не оставляла сомнения в том, что она находится в страшном, смертельном волнении.

Я подкрался на цыпочках ближе, стараясь не упустить ни слова. Луны еще не было, и потому под деревьями царила кромешная тьма. Я имел все шансы быть незамеченным.

– Ели его хлеб, скажите пожалуйста! – иронически произнес секретарь. – Вы не всегда бывали так щепетильны, хотя бы в тот раз, когда дело шло о маленькой Этель.

– Я сходила тогда с ума! Сходила с ума! – разбитым голосом вскричала красавица. – Я часто молилась Будде и великой Бовани, и мне казалось, что если я, одинокая женщина, буду и в этой стране неверных поступать согласно заветам моего отца, то совершу великий и славный подвиг. Наша религия допускает в свои тайны лишь очень немногих женщин, и я удостоилась этой чести лишь благодаря редкой случайности. Но раз ступив на открывшуюся передо мной дорогу, я шла по ней неуклонно и бесстрашно, и на четырнадцатом году моей жизни великий Гуру Рамдин Синг объявил меня достойной занять место на ковре Трепуне наравне с прочими Бюттотти. Да – клянусь священным топориком, – я много страдала в этом случае, потому что… что худого сделала эта несчастная, принесенная мной в жертву крошка?

– Мне почему-то сдается, что ваше раскаяние вызвано больше тем, что я изловил вас в этом, чем моральной стороной дела, – насмешливо прервал гувернантку Копперторн. – У меня и раньше были на ваш счет кой-какие подозрения, но вполне увериться в том, что я имею дело с принцессой тугов, мне пришлось лишь после того, как я застал вас за упражнениями с платком. И такая романтическая особа окончит на самой прозаической английской виселице! Недурно, право, недурно!..

– И с тех пор вы пользовались вашим открытием для того, чтобы убивать все, что было во мне живого, – с горечью продолжала она. – Вы превратили мою жизнь в сплошной ад.

– Ад! – изменившимся голосом повторил он. – Вы знаете чувства, испытываемые мною к вам. Если я иногда и командовал вами угрозой огласки, то только потому, что находил вас слишком нечувствительной к голосу моей любви.

– Любви! – с горечью в голосе вскричала она. – Как можно любить человека, который то и дело грозит вам позорной казнью? Но вернемся к предмету нашего разговора. Вы обещаете мне полную свободу, если я устрою для вас это дело?

– Да, – был ответ Копперторна. – Вы получите возможность уехать отсюда, когда это дело будет сделано, как только вам заблагорассудится уехать.

– Вы клянетесь в этом?

– Да, клянусь.

– Ради того, чтобы получить свободу, я сделаю все, что угодно! – вскричала она.

– Нам никогда не представится такого удобного случая, как теперь, – продолжал Копперторн. – Молодой Терстон уехал, а его друг крепко спит. Вдобавок он слишком глуп, чтобы подозревать что-нибудь. Завещание написано в мою пользу; когда старик умрет, мне будет принадлежать все – до последней травки, до последней песчинки.

– Почему же вы не сделаете этого сами? – спросила его собеседница.

– Ну, эти дела совсем не в моем вкусе, – возразил он. – Кроме того, я не набил себе руку в обращении с этим платком – «roomalем», как вы его называете. А от него не остается никаких следов. В этом вся выгода этого приспособления.

– Какая гадость: убить своего благодетеля!

– Зато какой святой подвиг – сослужить службу Бовани, богине убийства! Я достаточно знаком с вашей религией, чтобы понять это. Если бы ваш отец находился здесь, решился бы он на это дело?

– Мой отец был величайшим «Борка» всего Джюбльтура, – гордо отрезала гувернантка. – Он погубил в своей жизни людей больше, чем считается дней в году.

– Я охотно заплатил бы тысячу фунтов, чтобы не повстречаться с ним, – смеясь, заметил Копперторн. – Но что сказал бы теперь Ахмет Кенгхис-Кхан, если бы увидел, что его дочь колеблется – воспользоваться ли ей или не воспользоваться таким удобным случаем сослужить службу богине? До сих пор вы действовали безукоризненно. Он, наверное, улыбался, видя, как душа маленькой Этель полетела к этой вашей божественной ведьме. Я думаю, что это было даже не первым вашим убийством. Возьмем, например, дочку этого немца-коммерсанта… Эге! Я вижу по вашему лицу, что я снова прав. И вот, после стольких подвигов, вы колеблетесь теперь, когда нет никакой опасности и когда дело представляется легче легкого! Кроме того, совершив этот поступок, вы освобождаетесь от необходимости жить здесь; а эта жизнь, наверное, дается вам несладко, ввиду того, что вы все время, так сказать, чувствуете петлю на шее. Итак, если вы беретесь сделать это дело, делайте его немедленно. Старик в любой момент может уничтожить завещание, потому что любит племянника; а кроме того, он страшно непостоянен.

Настало долгое молчание, во время которого мне казалось, что я слышу биение собственного сердца.

– Когда это дело должно быть сделано? – спросила наконец мисс Воррендер.

– А если завтра вечером?

– Каким образом я проберусь к нему?

– Я оставлю дверь открытой, – сказал Копперторн. – У него тяжелый сон. Затем я оставлю в его комнате ночник, при свете которого вам нетрудно будет ориентироваться.

– А потом?

– А потом вы вернетесь к себе. Утром люди найдут, что наш старик умер во время сна. Затем они найдут, что все свое имущество он оставил своему верному секретарю – в виде благодарности за усердный труд. Так как в услугах мисс Воррендер не будет уже никакой надобности, она получит возможность вернуться на свою дорогую родину или в любую другую страну по собственному ее выбору. Если ей это будет угодно, она может захватить с собой и мистера Лауренса.

– Вы оскорбляете меня, – злобно прервала оратора прелестная мисс.

Помолчав, она прибавила:

– Нам будет необходимо свидеться завтра перед тем, как я приступлю к делу.

– Зачем это?

– Потому что мне, пожалуй, понадобятся кое-какие дополнительные указания.

– Ладно. Значит, тут же, в полночь.

– Нет, только не здесь; это слишком близко к дому. Мы встретимся под большим дубом в начале аллеи.

– Где угодно, только помните одно: я отнюдь не намерен присутствовать в его комнате во время вашей операции.