Сон. Яркий, тягучий, обволакивающий. Он не дает ступить и шагу, сковывает движения, парализует мысли. Чувства, плененные паутиной образов, в панике рвутся на свободу. Холод пронзает сердце, оставляя ноющие отпечатки боли. По телу распространяется сладкий яд немощи. Краткий миг, озарение, острое желание скорой смерти. Она принесет долгожданное облегчение. И снова страх. Он сжимает горло, не давая стонам вырваться на свободу. Взрыв! В сияющих осколках ледяного ужаса мечутся отражения снов. И медленно тают, сдавая позиции подкрадывающейся тьме.

Дрожь сотрясает тело. Противный пот холодит кожу рук, шею и затылок. Пальцами ощущаю неприятную шершавость ткани. Пробую открыть глаза. Веки, будто налитые свинцом, не поддаются. Ресницы, кажется, слиплись намертво. После третьей попытки яркий свет режет острым металлом. Визг боли заставляет вибрировать все тело. С жадностью втягиваю в себя воздух, но не могу толком вздохнуть. В ушах нарастает шум. Через секунду он уже рвёт барабанные перепонки. Грудь раздирает от нестерпимой боли.

Новая боль: резкая и кратковременная. В руке. Укол? Визг в голове начинает стихать, тело расслабляется. Волна теплого небытия укутывает меня ватным одеялом. Я с наслаждением поддаюсь тошнотворной круговерти цветных пятен.

И снова нарастает звук, в этот раз довольно мелодичный. Колокола? А вот тело становится неприятно тяжелым. Словно колокол – это я. Воздух вибрирует, вовлекая меня в круговорот звука. Бом! Неутихающий гул сжимает виски приступом мигрени. Я содрогаюсь в ожидании очередной боли.

Медленно, едва справляясь с тяжестью непослушных век, приоткрываю глаза. Густой мрак выползает из углов квадратной комнаты. С ним отчаянно борется точечный свет маленького ночника. Окно справа зияет глубокой чернотой, изредка протыкаемой тусклыми лучами света далеких фар. Куцая, застиранная до серости занавеска пытается стыдливо прикрыть нижнюю часть рамы. Стены скалятся глубокими трещинами, а потолок украшает огромная люстра с множеством лампочек. Хрустальные висюльки поблескивают в свете ночника, покачивающиеся ряды бус отражают свет фар, рассеивая блики по облезлой краске стен. Неуместная роскошь посреди обыденной убогости.

Мерный звук слева действует на нервы. С трудом поворачиваю голову, в шее раздаётся тонкий противный хруст. Ощущаю, как резко пересохло в горле и облизываю с губ металлический привкус. Чтобы прогнать так некстати пришедшую дурноту, стараюсь дышать глубже и непонимающе пялюсь на прибор величиной с тостер. По темному экрану периодически пробегает белесая волна, и тут же тишину пронзает тот самый раздражающий меня писк.

Видимо, я в больнице. Но что я тут делаю? И как сюда попал? Кожу на лице стянуло, волосы на затылке, казалось, приподнялись. Одна мысль вытесняет ворох бестолковых образов: а кто это – я? Все, что я о себе помню, это шершавое прикосновение к накрахмаленным простыням и резкий свет в глаза. Память отказывается выдать мне даже имя! Дыхание учащается, на что немедленно отзывается надоевший прибор на тумбочке. Протягиваю к нему руку, но обнаруживаю, что привязан к кровати…

Может, это психушка? Писк над ухом раздаётся уже почти непрерывно. От отчаяния я сжимаю кулаки. Что-то соскальзывает с пальца. Тишина обухом ударяет по натянутым нервам. И тут слух улавливает глухие шаги. В голове тут же возникает образ шприца. Я стараюсь успокоить дыхание. Вдох резкий, словно всхлип, и долгий выдох, небольшая пауза перед новым вдохом. Удивительно, но грудь почти сразу перестаёт разрывать от боли, мельтешение перед глазами отступает, дыхание выравнивается. Откуда я знаю, как это делается? Впрочем, сейчас это не важно. Главное, что сработало. Очень не хочется еще раз погружаться в мучительный наркотический сон.

Дверь, неразличимая во мраке ночи, беззвучно приоткрылась, резанув по щербатой стене полосой света. В палату заглядывает грузный мужчина в белом халате, накинутом на плечи. Залысина его весело блестит, отражая свет коридорной лампы. Я наблюдаю за вошедшим из-под опущенных ресниц. Тот внимательно оглядывается, а потом немного отодвигается. Из-за его спины вынырнула тонкая фигурка медсестры. В руках у нее я разглядел поднос. Спина холодеет, но я стараюсь не поддаться панике. Дыхание спящего, глаза закрыты, веки расслаблены, тело полностью спокойно. К руке прикоснулись холодные пальцы. Я едва сдержался, чтобы не вздрогнуть. И все равно жду острой боли от иглы.

Но сестра лишь пощупала пульс и что-то надела на мой безымянный палец. Мерный звук вновь наполняет комнату, заглушая тихий гул, доносящийся из коридора. Еще немного, и этот неясный шум неожиданно смолк, словно его придушили подушкой. Шаги уходящей медсестры я расслышал, а вот мужские – нет. Долгое время ничего не происходило. Не выдержав, осторожно приоткрываю веки. Комната пуста. С трудом сдерживаюсь, чтобы не присвистнуть. Лысый мужик явно профи. Но что заставило его охранять меня? Или, наоборот, он сторожит, чтобы я не сбежал? Второе казалось более реальным, учитывая, что я намертво привязан к кровати.

Надо бы проверить, как и чем я связан. Пытаюсь приподняться, тело отзывается болью. От досады скрипнул зубами, извернулся в правую сторону, скосил глаза. Запястье обхватывает широкий, сантиметров пять, браслет. На вид – пластмассовый. Каким образом он крепится к кровати, рассмотреть в таком положении невозможно. Пытаюсь вытащить руку, но любые попытки заканчиваются лишь участившимся писком прибора да очередной красной полосой на коже. Выругался.

– Так и знал, – иронично хмыкнул мой охранник.

Я вздрагиваю от неожиданности. Когда он успел войти? Или умудрился спрятаться в пустой палате? Лысый в это время беззвучно открыл дверь и поманил кого-то. Все та же медсестра с подносом подходит к кровати, бесстрастно готовит шприц, втыкает иглу. Я скрежещу зубами, дергаю рукой, пытаясь не дать ей впрыснуть наркотик. Но браслеты держат прочно. Уже засыпая, мне подумалось, что сестра не смотрела на меня и вообще старалась держаться подальше. Наверное, я буйный…

Нечто разорвало серую ткань сновидения. Всё тело напряглось, готовое в любой момент дать стрекача. Осторожно прислушиваюсь, сжимая в кулаке единственную стоящую вещь, которая у меня имеется. Но в ночлежке тихо. По полу, на котором помимо меня спят ещё люди, гуляет по-осеннему сырой сквозняк. Приподнимаю голову и бросаю взгляд в сторону тёмного коридора: ментов нет. Да и вряд ли они будут искать беглого сироту в бомжатнике. Потом гляжу на белесое небо за окном. Как рано. Так вот оно что! Меня разбудила привычка: в приюте подъём в пять утра.

Мобильный судорожно завибрировал в сжатой руке. Вздрагиваю: знакомые цифры. Придётся ответить.

– Что?

– Серый? – взволнованный голос Степки вызывает раздражение. – Тебя ищут!

Словно по заказу, в окно надрывно стучится вой сирены. Плечи зябко дернулись.

– Менты?

Память услужливо выдаёт картинки: вчерашний «мерс», некстати сработавшая сигнализация, сумасшедшая гонка по дворам…

– Не, – пыхтение в трубке подозрительно смахивает на сдерживаемое хихиканье. – Наши…

– И чё?

Вздох вырывается помимо воли. Я лениво опираюсь на пол, старые половицы уныло скрипнули под небольшим весом тела, голова удобно улеглась на рваную фуфайку, свернутую в рулон вместо подушки. Что бы ни потребовалось так называемым «нашим», меня это уже месяц как не касается. Пусть себе ищут.

– Прошел слух, что тебя хочет усыновить чокнутая парочка… из Москвы! – с придыханием выдаёт старый приятель.

– Да ладно! – изумлённо тяну я.

Слева сыплется мат, мол мешают тут спать всякие сопляки. За сопляка ответишь, пьянчуга! Пихаю ногой серо-зеленую рожу незнакомца. В сторону с противным звоном катится бутылка. В воздухе распространяется запах паленой водки, который затмевает собой даже кислый дух притона, въевшийся в облезлые стены.