Научное приложение. Вып. CLXII

Коллективная монография под редакцией С. Фокина и А. Ураковой

© А. Уракова, С. Фокин, составление, вступ. статья, 2017

© Авторы, 2017

© О. Волчек, Е. Курова, В. Охнич, А. Уракова, С. Фокин, А. Честная, пер. с французского языка, 2017

© ООО «Новое литературное обозрение», 2017

Для начала несколько вступительных замечаний о том, почему встреча По, Бодлера и Достоевского, никогда не встречавшихся в жизни, но прочно связанных друг с другом разнообразными литературными связями, могла состояться лишь в Петербурге, «самом фантастическом городе, с самой фантастической историей из всех городов земного шара» (Ф.М. Достоевский).

Первое, что приходит на ум в ответ на этот вопрос, сводится к одной автобиографической детали, которая не всегда верно оценивается биографами американского писателя: самому По случалось видеть себя в Петербурге, к тому же при весьма загадочных обстоятельствах. Действительно, когда в мае 1841 г., откликнувшись на просьбу Руфуса Гризуолда (1815 – 1857), готовившего к печати антологию «Поэты и поэзия Америки», в которую По очень хотелось поместить свои стихотворения, писатель стал составлять так называемый «Меморандум» («Автобиографическую заметку»), из-под его пера вышла одна небылица, которой суждено было сыграть злую шутку с незадачливым сочинителем. Приведем здесь этот набросок неоконченной «петербургской повести» По:

Наверное, редкий российский исследователь американской литературы, в поле зрения которого попадал этот текст По, избежал соблазна задаться вопросом, почему, сочиняя свою биографию для Руфуса Гризуолда, автор «Похищенного письма» ввернул в собственное жизнеописание головокружительную выдумку про то, как он, будучи совсем молодым человеком, не лишенным, добавим, байронических порывов, бросился прочь из немилой Америки, чтобы прийти на помощь многострадальной и свободолюбивой Греции, изнывающей под турецким владычеством, но по пути к столь благородной цели задержался вдруг в Санкт-Петербурге, где будто бы столкнулся с превеликими трудностями и только благодаря добросердечному заступничеству Генри Миддлтона, американского посланника в столице Российской империи, сумел выпутаться из русских злоключений и благополучно вернуться в родные края, которых, как известно, выдумщик По в действительности никогда не покидал, если не считать нескольких младых лет, проведенных в учении в туманном Альбионе.

Достоевский, размышляя о природе фантастического у По, проницательно подметил, что фантастика эта не вполне «фантастическая», что значит смело использующая материальные, фактические подробности для создания поистине капризного вымысла, где абсолютно невероятное соперничает с самым что ни на есть реальным[2]. В автофикциональном фрагменте По элемент реальности основывается почти исключительно на имени собственном: ко времени описываемых По событий генеральным консулом США в Петербурге действительно был Генри Миддлтон (1770 – 1846). Назначенный на пост посланника в России президентом Джеймсом Монро (1758 – 1831), он проработал в этой должности около десяти лет, дольше чем кто бы то ни было из его предшественников и преемников: ему довелось видеть восстание на Сенатской площади, и он мог быть наслышан о сибирской эпопее декабристов[3]. Очарование и сила исторического имени, включенного в фантастическую историю, сочиненную в один присест американским писателем, были столь велики, что одному из авторитетнейших советских американистов А.Н. Николюкину пришлось провести специальные изыскания в архиве Генри Миддлтона в поисках следов предполагаемого пребывания По в России:

Действительно, загадка «петербургской повести» По остается неразгаданной, хотя ответ на вопрос, зачем он сослался в ней на имя собственное досточтимого Генри Миддлтона, напрашивается сам собой: благодаря крупице реального самая невероятная выдумка способна сойти за историческую правду. Вместе с тем не исключено, что имя Миддлтона было подставным, так как внимание к России и Петербургу мог пробудить у гениального журналиста и собирателя всякого рода причуд, которым был По, даже не бывший посланник США в России, а необыкновенная история его более чем экстравагантного преемника Джона Рэндолфа (1773 – 1833): он, как и По, был уроженцем Виргинии, прослыл выдающимся политиком, четырнадцать раз избирался в Конгресс от партии вигов, два года заседал в Сенате США (1825 – 1827). Известно также, что, будучи натурой нервической и, подобно многим виргинцам, аристократической, Рэндолф в бурной молодости неоднократно дрался на дуэли, отстаивая свое представление о чести. По прекрасно знал о Рэндолфе, мог его видеть[5], во всяком случае, нельзя исключить, что ему доводилось слышать знаменитый девиз виргинского политика: «Я аристократ, я люблю свободу, я ненавижу равенство»[6]. Назначенный посланником в Российскую империю президентом Эндрю Джексоном, он приехал в Петербург в 1830 г. на смену Миддлтону, но почему-то не нашел времени представить царю верительных грамот (может, эта пропавшая грамота была похищена по дороге?) и уехал обратно в США менее чем через четыре месяца, как говорится, не солоно хлебавши. По возвращении в Виргинию Рэндолф вновь был избран в Конгресс, но вскоре скончался[7]. Иными словами, если в дипломатической карьере Миддлтона все было более или менее гладко и ясно, то в истории Рэндолфа оставалась какая-то «петербургская тайна», которая вполне была способна заразить воображение По, тем более что, придумывая свою историю, он, судя по всему, имел на уме какие-то задние мысли, к которым примешивалась игра со своим именем собственным и секретами личного существования[8].

Словом, нельзя исключить, что «петербургская повесть» По могла предназначаться для того, чтобы скрыть тот пробел в его литературной биографии, который был умышленно оставлен самим писателем.

Действительно, по словам По, он ввязался около 1829 г. в донкихотскую авантюру, приведшую его в Петербург из-за того, что Джон Аллан отказался выплатить за приемного сына долг чести: строго говоря, речь идет о карточных долгах недоучившегося студента Виргинского университета, сумма которых приближалась к двум тысячам четыремстам долларов[9]. Эта деталь тоже была истинной правдой. Более того, По бежал из семьи Аллана не только с позорным клеймом сомнительной, темной личности, но и с острым желанием исчезнуть из жизни близких. Правда, скрывался он от них отнюдь не в романтическом морском странствии, как они сначала подумали[10], отнюдь не в героической экспедиции к далекой и вольнолюбивой Греции, как он сам придумал позднее, а в рядах армии Соединенных Штатов, куда завербовался 26 мая 1827 г. на пятилетний срок под именем Эдгара А. Перри, как будто вычеркнув имя собственное По из реальной действительности. Словом, создается такое впечатление, что «петербургская повесть» была призвана сохранить в тайне некий неблаговидный эпизод в реальной жизни писателя или по меньшей мере что-то такое, что могло показаться таковым в глазах других людей. Иначе говоря, представляется, что поэту как будто хотелось стереть из своей и чужой памяти эти армейские месяцы, которых он мог стыдиться: во всяком случае, еще в юности он всерьез полагал, что в глазах Аллана его добровольная солдатчина была «позором и бесчестьем». К началу 1840-х гг., когда сочинялся «Меморандум», По крепко задумывался о своей публичной писательской репутации, вот почему ему так хотелось, чтобы его стихи появились в антологии «Поэты и поэзия Америки», которую собирал Гризуолд: собственно, для этого литературного дельца, знавшего толк в рекламе и понимавшего цену красного словца, он и присочинил к своей жизни историю про греческую революцию и русские приключения, даже не подозревая, как вольно обойдется с невинной небылицей тот, кому доведется стать его закадычным недругом и душеприказчиком-фальсификатором. Вместе с тем к этому времени сам По вполне был способен счесть грубые солдатские будни недостойными образа обедневшего аристократа и джентльмена, под которым он старался скрывать свои социопатии в литературных кругах Филадельфии, вот почему он набросил на них завесу таинственной истории, якобы приключившейся с ним в Петербурге.