— Нет, Кассандра, — произнес Митос, становясь на дороге лицом к лесу и преграждая путь к машинам. — Не будет никакого другого раза. И дело не в МакЛауде.

— А в чем же дело? — обворожительно улыбнулась она.

Она, похоже, совсем не боялась. Значит, так и не поняла, почему все эти годы он ее не трогал. Что ж, когда-нибудь прозрение все равно наступает.

— Только один вопрос, Кассандра. Почему?

— Почему что?

— Почему ты так обошлась с Робертом? Только потому, что он был моим учеником, или по своим соображениям?

— Как это «так»? — изобразила она недоумение. — Что ты опять пытаешься мне приписать?

— Я — тебе? Бог с тобой, Кассандра! Это ведь ты пыталась приписать мне попытку совращения собственного ученика. Почему?

Она ответила долгим взглядом:

— А разве ты ничего не знал о его чувствах? Я не виновата в том, что ты был настолько слеп.

— Дело не в его чувствах, и ты это прекрасно знаешь. Что такое ты с ним сделала, что он начал бояться находиться рядом со мной?

— Ах, вот ты о чем! Да ничего особенного. Маленький предохранитель, для личного пользования, так сказать. Мне, знаешь ли, не нужен был второй Роланд Кантос.

— Так это правда… Ты в самом деле хотела увести его у меня. Но зачем?

— Каждый выживает, как может, и тебе ли этого не знать, — сказала она, пожимая плечами. — Ну да это все не большая проблема. Ты и не с таким справлялся. Немного усилий, и твой сладкий мальчик снова будет весел и свободен. И, может быть, наконец признается, что ему снилось, когда он звал тебя во сне.

— Мой сладкий мальчик, — с угрозой повторил за ней Митос, — уже свободнее нас с тобой. Он мертв.

Кассандра удивленно вскинулась:

— Мертв? Ты же не воображаешь, будто это я его убила?

— Нет. Я.

Повисла напряженная тишина. По лицу Кассандры было видно, что она судорожно обдумывает его слова.

— Тогда… при чем здесь я? — наконец спросила Кассандра. — Если вы с ним чего-то не поделили…

— Не с ним. С тобой.

В ее взгляде мелькнул испуг.

— Митос, я не понимаю. Ваши дела — это ваши дела. Какого черта ты тянешь в них меня?

— Ну да, — кивнул он. — А почему, радость моя, ты стала вдруг такой покладистой? Не пытаешься ни убить меня, ни даже обругать. Что, я уже не кажусь тебе причиной всех твоих несчастий?

Кассандра растерялась. Митос коротко усмехнулся:

— Или, может быть, тебе очень хочется пройти мимо меня? Ладно, Кассандра, шутки в сторону! Сегодня у меня нет настроения для игр. МакЛауда ты получишь только через мой труп. Что же до Роберта… Мне твою причастность к его смерти доказать нечем. Но твоя проблема лишь в том, что я и не намерен ничего доказывать и никого обвинять.

— Тогда что ты делать намерен?

Он вытянул из ножен меч и сбросил пальто.

— А ты все еще не догадалась?

Кассандра была готова и к такому обороту. Она быстро отпрыгнула назад и застыла в боевой стойке. Потом усмехнулась:

— Ты в конце концов выжил из ума, Митос. Говоришь, что я ни в чем не виновата, и тут же кидаешься на меня с мечом.

Он поднял меч, тоже принимая стойку:

— Я не говорил, что ты ни в чем не виновата. Но что-то объяснять и доказывать — пустая трата времени… Я просто позабочусь о том, чтобы ничего такого больше не случилось. Мне плевать на твои способы выживания, пока они не пересекаются с моими.

— Наконец-то ты сказал правду! — фыркнула она. — Стоило ради этого потратить немного сил.

— Я говорил правду много чаще, чем тебе кажется. Но теперь это уже не имеет значения. Ничто не имеет значения. Слишком поздно.

— Митос! — возвысила она голос. — Ты помнишь хотя бы, где находишься? Я не убивала твоего ученика!

— Ты не убивала. Ты сломала ему жизнь. Ты заставила его искать смерти… И больше ты такого не сделаешь. Ни с кем. И не надейся, что я спятил от горя.

— Я и не надеюсь. Я в этом уверена!

— Тебе это ничем не поможет.

…Потом, вспоминая этот бой, Митос признавал, что гордиться ему особо нечем. Терять контроль он начал после первого же обмена ударами; слишком много чувств выплеснулось наружу, слишком много эмоций разгорячило голову. Трижды он пропускал удары, и трижды его спасало только превосходство в силе и опыте, а может, простое везение.

Когда стих огненный шторм, он еще долго лежал на холодной земле, бессмысленно глядя на далекие звезды. Лишь когда небо посерело настолько, что звезд не стало видно, он с трудом сел, потом поднялся на ноги. Усталость была такой, что не осталось сил ни на боль, ни на сожаление. А еще нужно было прибраться…

Нет, сначала переодеться. Хорошо, что он захватил с собой запасные джинсы и свитер; те, что были на нем сейчас, оставалось только выбросить.

Он добрался до своей машины, оглянулся на место поединка. Оно оказалось достаточно далеко, чтобы машина осталась цела. Он чувствовал себя опустошенным. Первый раз за очень много лет он позволил себе выместить свою боль и свою тоску вот так, убийством. А была ли Кассандра хоть в чем-то виновата, кроме того, что не отступилась от своей цели, поняв, кто стоит у нее на пути?

*

Придя в аббатство Святого Христофора в поисках покоя и мира, Дункан МакЛауд очень туманно представлял себе путь обретения этого самого мира и покоя. Конечно, прошло всего несколько дней, но он не был уверен, что со временем что-то изменится.

У него не было цели.

Как бы ужасно ни было его состояние после смерти Ричи, он точно знал, чего хочет и что должен сделать. Выжить. Собраться с силами. Отомстить.

А что теперь? Ради чего он цепляется за свою жизнь? Мстить? Кому? Собираться с силами? Для чего? Ничего не осталось.

Хуже всего были ночи. Стоило только лечь и закрыть глаза, как снова подступали видения, накрепко, занозой засевшие в памяти. Видения и воспоминания о недавних днях. Слова Митоса, сказанные не ему, но подслушанные и услышанные. Упреки, на которые нечем было возражать, несмотря на явную их несправедливость. О какой справедливости он мог говорить после всего, что случилось в последние месяцы?

Оставалось терпеть и ждать, ждать, пока что-нибудь изменится. К этому же призывал его Ансельм, который, похоже, очень неплохо разобрался в ситуации. Но ждать было трудно.

Эта ночь не стала исключением. Снова тревожные видения, кошмары… А утром, еще до позднего зимнего рассвета, его что-то разбудило — резко, как толчок под ребра.

Он выбрался из постели, знобко ежась, подошел к узкому окну. Нет, ему не показалось — вдали за темной полосой леса мерцали белые сполохи. Что это — зарницы? Но не в начале же зимы.

Или Игра дотянулась до здешних тихих краев?

А ведь в той стороне как раз дорога, ведущая от большого шоссе к монастырю.

МакЛауд вернулся в постель и до общего подъема пролежал без сна, глядя в небо за окном. Сполохов больше не было. Значит, точно не зарницы. Значит, здесь, совсем недалеко от старинного убежища, сошлись в поединке двое Бессмертных. А победитель может и не пройти мимо монастыря.

Он невольно вспомнил о стоящем у изножья кровати низком сундуке. Там, среди прочих его вещей, лежал меч, к которому он со дня приезда в монастырь не прикасался и прикасаться не собирался.

Вспомнил — и отогнал непрошеную мысль. Игра осталась за стенами обители, и он к ней никакого касательства больше не имеет.

Утром пришли бытовые заботы. Монастырь в смысле благ цивилизации жил вполне по-средневековому, поэтому приходилось и носить воду, и пилить и колоть дрова, и много чего еще. МакЛауд с первых же дней взял себе за правило проводить за такой работой как можно больше времени, в надежде, что усталость тела позволит отдохнуть душе.

Помогало плохо.

Сегодня он закончил обычные дела даже раньше, чем предполагал, и решил отправиться немного прогуляться. Можно было найти и другое занятие, но Ансельм настрого запретил ему превращать свое здесь пребывание в тюремное заключение. Ансельму МакЛауд, конечно, обязан был подчиниться.

Выйдя за калитку на тропинки, которые каждый раз резали кошмарными воспоминаниями о призраке-Ричи, он припомнил, что именно в той стороне утром видел белые сполохи. Он пошел туда, даже не задумываясь над тем, что делает. Просто шел, куда несли ноги, пряча руки в рукава монашеской одежды и почти не глядя по сторонам…