— Вот в чем все дело, — понимающе улыбнулась Кедвин. — Экий ты, оказывается, собственник! Дункан, это чушь. Ничего он нам специально не рассказывал. Он сообщил решение Трибунала, потому что Митос присутствовал на том заседании.

— Что? — изумился МакЛауд. — Митос? На заседании Трибунала Стражей? Какого черта он туда сунулся?

— По приглашению Верховного Координатора. В качестве потерпевшей стороны в деле Шапиро. Джо тогда приехал к нам вечером и рассказал, чем закончилось заседание. Вот и все. И никакого урона вашему взаимному доверию в этом нет.

— Да… наверно, — сказал МакЛауд. — Знаешь… у меня такое чувство… будто я последнее время жил с завязанными глазами и заткнутыми ушами. Оказывается, столько всего прошло мимо меня.

— Только не говори, что тебя не предупреждали, — вздохнула Кедвин.

— Да в том и дело, что предупреждали, и не раз, — мрачно отозвался он. — От этого еще мерзее.

Кедвин глянула на него с укором:

— Дункан, перестань видеть всюду напоминания о своих грехах. Сделанного не воротишь, думай о будущем, а не о прошлом.

— О каком будущем? — скривил губы МакЛауд. — Нет у меня будущего.

Кедвин не успела ничего ему возразить, на дорожке показался Ансельм.

— Доброе утро, — произнес он, подходя. — Похоже, сегодня настроение у вас немного получше.

— А что, на то есть основания? — спросила Кедвин.

— Трудно сказать, — вздохнул Ансельм. — Друг ваш выглядит лучше, чем тогда, в Париже, но не просыпается. С ним постоянно находится кто-нибудь из братьев, но ничего не меняется.

— А письмо, Ансельм?

— Как ты просила, лежит на видном месте. Но я думаю…

Из-за кустов послышались торопливые шаги. Все трое оглянулись.

Их, шумно отдуваясь, догонял монах, невысокий и очень полный. Близко подойти он не решился, встал у поворота дорожки и умоляюще уставился на Ансельма.

Настоятель, кивнув Кедвин и МакЛауду, подошел к монаху, и тот, косясь в сторону гостей, торопливо что-то зашептал.

— Что? — донесся до Кедвин ответ Ансельма. — Когда?.. Вы сказали ему, что здесь его друзья?

Сердце Кедвин гулко стукнуло. Она оглянулась на МакЛауда. Он напряженно прислушивался к разговору.

Монах снова что-то сказал, и Ансельм, кивнув, вернулся к гостям.

— Ваш друг пришел в себя. Только что.

— О боги! — Кедвин порывисто вздохнула.

— Можно к нему? — спросил МакЛауд

— Не знаю. Он сказал, что сначала хочет поговорить со мной. Я пойду к нему.

Ансельм торопливо ушел. Кедвин и МакЛауд, переглянувшись, тоже отправились к своему дому, не в лесу же ждать известий.

— Что с тобой, Дункан? — спросила Кедвин, усаживаясь на скамейку возле крыльца. — Ты как будто и не рад.

МакЛауд по-стариковски тяжело сел рядом и потер переносицу:

— Я сам не знаю… То есть я рад, конечно. Но почему он не захотел увидеться с нами?

— Дункан, ты превращаешься в параноика. Сначала Джо, теперь Митос. Все тебя игнорируют! Потерпи немного, скоро все узнаем.

Прошло немногим больше четверти часа. Зов обозначил присутствие Бессмертного, и возле домика для гостей появился Ансельм.

Кедвин и МакЛауд разом встали. Что-то было странное в выражении лица Ансельма, как будто он принес новость не столь хорошую, как собирался.

— Что? — кинулась Кедвин ему навстречу. — Ну, как он?

— В порядке, — улыбнулся Ансельм. — Еще слишком слаб, чтобы куда-то идти, но вполне в сознании. Просил тебя немного подождать. Скоро он сможет к тебе выйти.

— Ансельм, а я? — нетерпеливо прервал его МакЛауд. — Я-то не женщина! Можно мне к нему?

Настоятель помолчал, но наконец произнес:

— Тебя он видеть не хочет.

МакЛауд еще пару мгновений смотрел на него молча, потом медленно опустился на скамейку и глянул на Кедвин снизу вверх:

— Ты все еще считаешь меня параноиком?

*

…Было сияние. Не было ничего, кроме сияния. Лишь яркий свет — вверху, внизу, со всех сторон.

Свет менялся, и становилось заметно, что он состоит из мириадов искр, и каждая мерцает собственным светом и издает хрустальный звон, тот самый, постоянно разлитый вокруг. Это было и немного страшно, и безумно притягательно. Невероятно хотелось стать одной из этих искр, навсегда забыть о той, иной жизни!

Ослепительная вспышка разорвала тихое мерцание, наполняя его звоном разбитого хрусталя и разгоняя сонное наваждение. Восхитительное чувство парения в невесомости сменилось нарастающей жутью падения…

…Он вздрогнул и открыл глаза. Долго смотрел на темный балдахин над кроватью, пытаясь вспомнить, где находится. Да, у себя в замке, где же еще! Но почему он проснулся?

Он приподнялся и с удивлением увидел Роберта. Тот сидел на краю постели.

— Роберт? Что ты здесь делаешь? — спросил он недоуменно.

Роберт улыбнулся робко:

— Жду, когда ты проснешься.

— Ну… я проснулся. Если хочешь поговорить, подожди меня в зале.

— Извини, — покачал головой Роберт. — Я не смогу… Мне нужно спешить.

— Ты уезжаешь?

— Да.

Митос сел на кровати, чувствуя, как сжимается сердце от предчувствия беды.

— Мне нельзя больше здесь оставаться. Я не послушал тебя… Прости.

— Роберт, — Митос еще передвинулся на кровати. — Нужно ли уезжать? Я уверен, мы все уладим.

— Нет, — тот медленно покачал головой. — Слишком поздно…

Подозрительно все, — снова толкнулось в сознании Митоса. — И выражение глаз Роберта, и манера держаться. Все.

Митос окинул взглядом его фигуру. Роберт сидел на кровати, но перина под ним не прогибалась, будто его тело ничего не весило. Митос обмер.

— Роберт.

Ученик покачал головой, затем поднял руку, несмелым жестом потянувшись к Митосу. Тот, не задумываясь, повторил его жест. Их ладони соприкоснулись; мгновенная ослепительная вспышка боли погасила сознание Митоса.

…Он задохнулся и открыл глаза. Теперь по-настоящему. Поморгал, привыкая к свету.

Постель была чужая. Митос приподнялся, осмотрелся и снова опустился на подушки.

Монастырь Святого Христофора.

Как он здесь оказался? Последнее, что сохранилось в памяти: он сидел на своем любимом диване и разговаривал с Мишель, потом ему стало плохо — и все. Дальше было ощущение парения в пустоте и яркая вспышка. А потом странный сон, в котором к нему приходил Роберт, чтобы дождаться его пробуждения.

Митос прислушался к себе. Никаких неприятных ощущений, только усталость — будто ворочал тяжелые камни.

Он приподнялся и попробовал сесть. Как раз когда он понял, что рановато взялся за такое дело, дверь открылась, и на пороге появился низенький толстый монах. Его добродушная физиономия расплылась в улыбке:

— Слава Богу! Наконец-то, сэр! Как вы себя чувствуете?

— Как я сюда попал? — напряженно спросил Митос.

— Вас привезли друзья. Они и сейчас здесь…

— Друзья?

Если одна из них Кедвин, то кто еще? Роберт?

— Могу я поговорить с отцом Ансельмом?

— Конечно, — закивал монах. — Я его позову. А вам ничего не нужно?

— Пока ничего. Позовите Ансельма.

Монах исчез.

Митос вновь прилег на кровать; слабость не прошла полностью. Ничего, наверно, ему просто нужно поесть…

Глянув в сторону, он заметил на столе возле кровати белый конверт. Дотянулся, взял в руки и осмотрел. Никаких надписей не было, но конверт оказался не запечатанным. Митос, подумав секунду, извлек несколько свернутых листов бумаги. Тревога царапнула его сразу, едва он разглядел почерк.

Он торопливо развернул листы.

«Дорогой учитель, надеюсь, ты простишь мне столь неудобный способ давать объяснения, но другого выхода у меня нет. Мне нельзя встречаться с тобой, но просто исчезнуть, не попытавшись объясниться, я тоже не могу.

Поверь, я искренне сожалею обо всем, что случилось, и мне пришлось потратить много времени, чтобы разобраться в собственных воспоминаниях и своих подозрениях на твой счет. Мне это удалось.

Позволь сначала рассказать тебе кое-что о событиях восьмисотлетней давности…»