Пока отдыхали, Манты спросил, один ли я буду работать с ним. Я объяснил, что через две недели придет экспедиционная машина, приедут мои помощники. В свою очередь, я спросил чабана о его напарнике. Манты махнул рукой по направлению к белой стене. Там, по-видимому, ожидал нас второй чабан — Мурад.
Я приехал в отару, когда ягнение овец уже подходило к концу, закончилась заготовка шкурок. Теперь нарождавшимся ягнятам предстояла долгая жизнь. Конечно, тем, кому повезло с хорошей матерью. Некоторые овцы, привыкнув к жизни в тесноте отары, объягнившись, боялись остаться в одиночестве, уходили вслед за соседками, бросив малыша на произвол судьбы.
Отара все шире разбредалась по пустыне, и Манты поспешил пройти по правому краю, заставляя овец сделать круг влево. А я заинтересовался судьбой недавно народившегося ягненка. Овца, возбужденно мэкая, то убегала вслед за уходившей отарой, то возвращалась, звала ягненка за собой. Встав впереди дочки, она вела ее, искоса следя и заложив уши назад: видно, прислушивалась к каждому звуку малышки.
Видимо, я слишком приблизился, и овца, бросив ягненка, убежала. Пришлось взять малыша за передние ноги и нести следом. Брать под живот или за задние ноги нельзя — их в первую очередь обнюхивает мать, чужой запах может ее отпугнуть. Подошел Манты и помог найти неудачливую мамашу. Она крутилась вокруг меня, но не узнавала ягненка, пока он был поднят над землей. Случайно наткнулась, обнюхала, лизнула, и тотчас опять потеряла из виду, бродила вокруг, тревожно крича. Стоило опустить ягненка на белую землю — узнала, примчалась, приняла, стала кормить. Через полчаса, когда пришлось снова нести малыша, овца неоднократно возвращалась на прежнее место, но идти вслед за плывущим по воздуху ягненком не могла, не видела его. Впоследствии я много занимался вопросом, как распознает овца своего малыша. Для нее главным был. его запах. А внешность ягнят овцы знали очень приблизительно. Они могли принять за ягненка и брошенную на землю шубу, и собаку, подбежать к ним, обнюхать, так же как обнюхивали подряд всех встречных ягнят, пока не находили своего.
Ближе к вечеру мы оказались у белой стены, замыкавшей котловину с блюдцем озерка. Незадолго до моего приезда прошли дожди, наполнившие впадину. У озерка расположился Мурад. Уже вскипятил в кумгане чай, пустил пастись стреноженных верблюдов. Шубы, котел, всякие вещи валялись у огня. Здесь я заметил и мои сумы, доставленные зоотехником прямо на стоянку чабанов.
Я заинтересовался очагом, который соорудил Мурад. Он вырыл продолговатую ямку и накрыл ее сверху двумя обломками рессор, служившими подставками для кастрюль. Топил он сухим навозом и прутиками солянок. И не подумал бы, что такой материал годится для огня.
У озерка чабаны держали что-то вроде овечьих яслей. Здесь паслись те матери, что недавно объягнились и не могли с еще слабыми малышами следовать за отарой. Вот к озерку нахлынула масса овец и коз. Мгновенно семейные пары перемешались, и ягнята, потеряв матерей, подняли крик. У нас было почти восемьсот овец и двести коз, не считая ягнят и козлят. Часть животных забралась в воду, другие пить не стали. Видно, обилие зеленой травы снимало жажду.
Постепенно матери нашли своих ягнят. Вокруг повторялись одни и те же сцены. Встретившись нос к носу, пары на мгновение застывали, а потом, видно, узнав друг друга «в лицо», сближались, овца обнюхивала малыша, а он торопился найти вымя. Многие ягнята были сыты и трогали соски лишь для «проформы», так положено в овечьем этикете опознавания. Вскоре отара легла на отдых. Чабаны принялись за московские конфеты и цейлонский чай, а я подготовил к работе магнитофон, потом лег на шубу и смотрел в белое небо, радовался тишине.
Часа через два, когда первые проголодавшиеся овцы поднялись, и выйдя на край еще лежавшей отары, начали пастись, я проиграл на магнитофоне записанные еще раньше крики ягнят. Что за шум, какую тревогу вызвал мой опыт! Матери тотчас повскакали с мест, осматривались, обнюхивали своих малышей. Не все нашли их рядом, и тогда началась суматоха. Громко «авкали» ягнята. Стоило одному начать сосать, как к его матери с другого бока пристраивался чужак, сзади к вымени просовывался третий, пока беспокойная овца, перешагнув через слишком назойливых сосунов, не отбегала в сторону.
Манты с Мурадом затеяли селтимек — сортировку. Собрав в стороне десяток пар «овца — малыш», они стали присоединять к ним тех матерей, что уже нашли своих ягнят. Вскоре эта группа выросла, овцы в ней вели себя спокойно, тихо паслись. А в оставшейся части отары царили неразбериха и крик: многие овцы хотели бы перебежать в спокойную половину, но Манты преграждал им путь таяком, ждал, пока найдут своего малыша.
В конце концов, только десяток овец не смогли найти своих ягнят. Двух-трех Манты и Мурад поманили и, посоветовавшись, определили их ягнят, заново познакомили эти пары и отправили их пастись. Но некоторые овцы наотрез отказались принять малышей. Чабанов это огорчило — предстояли лишние хлопоты, а мне обещало дополнительные наблюдения.
Двух овец поймали и удерживали, пока ягнята их сосали. Потом отпустили в отару. Еще одна овца неистово сопротивлялась, пришлось ее повалить, чтобы малыш, по предположению чабанов — ее сын, мог поесть. Бедняга все время терял сосок — видно, не привык сосать лежащую мать, приходилось направлять его голову руками.
Вдруг из основной отары, уже разошедшейся по краю озерка, прибежал довольно крупный ягненок, с ходу ринулся к поваленной нами овце.
— Какой умный, не забыл, — смеялся Мурад — Когда без мамы был, все время его так кормили — повалим овцу и даем сосать.
Я вызвался подежурить в «детском саду», и Манты, пожевав губами, решил тоже остаться у озерка. Мне кажется, Манты и не понимал цели моего приезда, и не доверял мне, опасался за своих овец. Как и другие чабаны, он знал примерный круг вопросов, обычно волнующих научных работников, — изучение пастбищ, породных свойств овец, их болезней. Поведением овец, методами работы чабанов до меня здесь не занимались.
Мурад отправился пасти отару. Перед этим мы поймали пять овец и, связав ноги, положили рядком. Предстояло напомнить им родительские обязанности. Для того чтобы поймать их, пришлось вновь собрать отару у озерка. Только в гуще животных можно было близко подойти к нужной овце так, чтобы одним рывком поймать и схватить за заднюю ногу.
Я стал помогать Манты приучать овец к их ягнятам. Мы ослабили веревки так, чтобы матери встали на ноги, делали маленькие шажки, однако ни ударить, ни удрать от ягнят не могли. Ягнята вели себя очень активно. Не обращая внимания на беспокойство своей матери, они вновь и вновь просовывали мордочку к вымени, сильно толкали мать в живот, массируя вымя, требуя, таким образом, молока.
На другой день мы развязали овец, и они увели за собой ягнят, тревожно оглядываясь, не отстают ли те. Материнская привязанность восстановилась.
Хотя ягнят теперь рождалось немного — два-три в день, мне вполне хватало работы. Надо было подкараулить момент ягнения, чтобы наблюдать за малышом с первых секунд его жизни. Чабаны помогали мне, подсказывали, какая из овец готовится к родам. Заметив мое особое внимание, будущие матери пробовали уйти подальше, остаться в одиночестве. Мне приходилось быть осторожным, наблюдать в бинокль. Но когда наступали предродовые схватки, овца делалась более безразличной. С появлением малыша на свет ей вовсе становилось не до меня. Можно было спокойно сидеть в сторонке, наблюдать, фотографировать.
С момента рождения ягненка овца непрерывно час-полтора блеяла. Она словно вдалбливала в его память свой голос. А ягненок отвечал редко, когда мать случайно толкала его ногой или беспокоила носом.
Ягнята на диво быстро крепли, вставали на ноги, начинали ходить вокруг матери, искать вымя. Как видно, они с рождения были голодны, пробовали сосать травинки, шерсть матери. Мне казалось особой загадкой, как малыш без чьей-либо помощи находит вымя матери. Он представлялся маленькой живой машинкой, наделенной несколькими врожденными навыками. Он сосет все, что ни оказывалось у рта, впрочем, быстро запоминая, что камни, травинки сосать бесполезно. Да они и не очень привлекали его — холодные, неподвижные. То ли дело мои руки, лицо. Ягненок с большой живостью тыкался в мою щеку, когда я наклонялся. Другой навык, о котором я уже знал со слов других исследователей, это поднимание головы при затемнении сверху. И наконец, ягненок все время стремился к матери — большой и теплой, все время находившейся рядом. Он, конечно, не мог еще отличить мать от другой овцы или даже человека, охотно бежал к любому, кто оказывался поблизости.
