Евгений Иорданишвили

РУБИН БОГДЫХАНА

Граждане, без четверти четыре, сейчас будем проветривать помещение. Немногочисленные в этот день посетители библиотеки Академии наук, радуясь внеплановому перекуру, покидали читальный зал. Я не вышел и, нарушая правила, украдкой начал курить в форточку. Вот уже вторую неделю не давала мне покоя эта старинная карта Памира. Она была необычайно правильна, намного лучше классических карт своего времени. И видно было, что делал ее не картограф и не путешественник, а просто хороший охотник или умный воин, проведший там, может быть, большую часть своей тревожной жизни. Но дело было совсем не в карте. Мало ли их хранится в архивах картографического фонда одной из крупнейших научных библиотек мира. На обороте карты аккуратно тушью и, по-видимому, кисточкой был нарисован восьмиконечный православный крест и написано: "Дай силы, господи, рабу твоему Степану дойти до места намеченного, помочь друзьям страждущим, испепелить гнездо змеиное. Лета от сотворения мира 7133-го"*. Карта имела реестровый номер и приложенную к ней объяснительную записку: "Найдена оная 1894 года июня 17-го дня в языческом святилище Эли-Су, что в восточной части Памира, в 45 верстах от укрепления Пост Памирский, экспедицией Императорского Русского Географического Общества". И подпись: штабс-капитан Серебренников. А ниже приписка витиеватым департаментским почерком: "В свертке из пергамента вместе с оной обнаружен рубин чистой воды весом 118 карат, каковой был сдан в казну Его Императорского Величества". Какими неведомыми путями попал на Памир в конце средних веков русский Степан? Какая цель была у него, кто его страждующие друзья и, наконец, что за змеиное гнездо? А непонятный знак в углу? Все это были праздные вопросы. Карта не летопись и не дневник, она ничего не скажет. На этой карте черным пунктиром был нанесен чей-то путь, может быть, им и шел Степан. Он начинался на Восточном Памире, в верховьях реки Каразоксу, и проходил через место, где и сейчас еще стоит одно из древнейших святилищ Памира - Эли-Су. А дальше карта была оборвана, и путь упирался в ее полуистлевший край. Он шел к югу. Может быть, в Индию? Бесполезные и беспочвенные гадания... Я сдал в архив случайно попавшую ко мне папку с картами "Ханств Бухарского и Хивинского" и продолжал готовиться к кандидатскому экзамену по этнографии и истории племен пушту. Прошло два месяца. Экзамен я сдал, но карта так и не выходила из ума. Мне удалось узнать, что в верховьях реки Каразоксу несколько столетий назад были рубиновые копи - тайные разработки правителей Синьцзяна. Теперь ясно было, где начинался пунктир на карте и почему у Степана был с собой рубин. Непонятен был пририсованный зигзаг - отклонение от намеченного пути почти в двести километров. И это в обход мест, где вполне можно было пройти даже в те времена. Но обход - это мелочь. Покров неизвестного по-прежнему висел над всей этой историей. Древнеиндийские философы утверждали, что силой воображения можно по малому числу фактов воссоздавать события прошлого. В наше время за решение этой полуфантастической задачи берутся историки в содружестве с электронными машинами. Вероятно, способность производить десятки тысяч комбинаций в секунду и поможет машинам выбрать наиболее логичный вариант разгадки нераскрытых тайн древности. И все же трудно поверить, что двоичный код положит на перфокарту миллионы безвестных судеб и трагедий. У меня нет машины. Но мне надо попытаться проследить всего одну судьбу. Мой мозг неуклюж перед гудящими блоками электронного гиганта. И все же я могу потягаться с ним. Я могу поставить себя на место того человека и приложить его факты к себе. Скупые факты и суровая тонкая тропка водораздел между жизнью и смертью, по которой шел он, - помогут мне сделать попытку заглянуть в неведомое. Я сижу у стола. Глубокая ночь. Передо мной копия обрывка карты и современная схема ущелья Каразоксу. Здесь начинался его путь... Пачка сигарет почти опустела... Сизый дым плотными волнами ходит по комнате, превращаясь постепенно в мокрый холодный туман...

...Мокрый холодный туман опустился над ущельем. Беснующиеся грязно-серые воды реки лизали края рваного облака, и весь мир, казалось, погрузился в один гигантский котел, где нет границы между воздухом и водой, между водой и скалами, между скалами и людьми. Да, людьми. Как и везде в мире, здесь тоже есть люди. Высоко над уровнем реки в почти отвесной скале зияют темные дыры. Из некоторых тонкой струйкой стекает в реку мутная вода. Узенькая тропка, искусно спрятанная в складках ущелья, ведет к этим кротовым норам. Это тайный рудник богдыхана Срединного царства*. Раз в год маленький караван из трех верблюдов и нескольких особо доверенных людей, пройдя древней караванной тропою через Таримскую впадину и головокружительные кручи Гездарьи, останавливается на пороге голубых льдов. Молчаливые люди спускаются сверху. Один из них несет небольшой ящичек. Два начальника показывают друг другу фирманы с тайными знаками. Затем содержимое ящичка бережно перекладывается в несколько карманов, незаметно сделанных под кожей верблюжьих горбов. Через полчаса в полном молчании караван уходит обратно в свой тяжелый многомесячный путь. Молчаливые люди недолго провожают его взглядами. Они поворачиваются и, ловко помогая себе копьями, начинают подъем по леднику. И снова остается равнодушное солнце на синем небе, и белые льды, переходящие в черные камни. Тихий, монотонный звон раздается внутри скалы. Позеленевший от сырости колокол возвещает о конце двенадцатичасовой смены. Почерневшие согнутые фигуры выползают из дыр и, пересчитываемые надсмотрщиками, медленно, стараясь хоть лишнюю минуту побыть на вольном воздухе, двигаются и более широкой дыре. За ее черным зевом три выдолбленные пещеры. В самой дальней проходят следующие двенадцать часов их жизни. Когда-то великий богдыхан повелел ссылать на этот рудник (откуда еще ни один человек не возвращался) опасных преступников и вольнодумцев. Но преступники и особенно вольнодумцы часто бывали отважны и не хотели заживо умирать, добывая богатства богдыхану. После двух или трех дерзких побегов, когда с большим трудом удавалось настичь и убить беглецов, было решено использовать рабов, купленных на знаменитых базарах в Самарканде и Бухаре. Шли годы, десятилетия. Иногда из корзины, в которой спускали пустую породу в реку, выбрасывался длинный предмет, завернутый в лохмотья. Это не грозило раскрытием тайны рудника. Бешеные воды реки, дробящиеся о камни, уже через три-четыре километра превращали труп в ничто. И снова колокол звал на работу, и темных согнутых фигур было уже на одну меньше. Раз в год приходила новая партия рабов с завязанными глазами, восполняя убыль... Но и в этих грязные холодных штольнях, где никогда не разводили огня из-за сырости и недостатка кислорода, горели искры свободы. Наутро готовился побег. Это был необычный побег, когда, обезумев от невыносимого труда и медленного угасания, человек бросался в реку, тщетно надеясь выплыть ниже по течению, или пытался подкупить часового на тропе бесценным рубином, утаенным от надсмотрщика. Нет, это был смелый и продуманный побег, когда убежавший должен был добыть свободу для всех. Поэтому в подготовке принимало участие много рабов. Необычен был не только замысел побега, но и человек, который шел на это. Это был чужой человек из далеких северных стран. Он поклонялся чужому богу, чей непонятный символ всегда висел у него на груди. Неверный! Но у него была большая и светлая душа и исполинская сила, которую он еще не растратил, несмотря на восемь месяцев каторжного труда. А самое главное он знал искусство, которым не владел ни один дехканин Хорезмских и Мервских оазисов, ни один охотник и пастух суровых гор. Он умел плавать. На пути его побега будет много бурных и опасных рек, начиная с этой, что глухо стонет, сотрясая стены пещеры. И он сказал, что сможет их одолеть. Все было готово, обсуждено и спрятано. Зоар-хан - сын могущественного правителя Северного Кашмира, для которого уже шесть лет мир сосредоточился на двух стенах ущелья, - дал ему карту с нанесенным на ней путем побега и тайным знаком в углу, знаком, увидя который, его отец подымет лучших своих воинов и заоблачными тропами придет сюда, чтобы разгромить рудник и дать свободу рабам. В руки Степана передано огромное богатство - мешочек с темно-вишневыми камешками, невзрачными, пока их не коснулась волшебная рука гранильщика. Каждый из рабов в этих темных норах был богачом. Иногда удавалось утаить рубин, который прятался в тайнике, известном лишь хозяину. С годами тайник становился все больше, а надежда увидеть свободу - все меньше. Потом раб умирал, завещая, как правило, тайник своему ближайшему другу. У многих нынешних узников были тайники, сменившие несколько хозяев. Сейчас оттуда доставались лучшие камни. Это дар воинам отряда, который освободит их. Все верили в успех и честность Степана, ведь он дал клятву на чужом языке перед символом своего бога. Два самых больших рубина были положены в шкатулку вместе с картой. Один - для аллаха, он будет оставлен в древнем родовом святилище ханской семьи, другой - подарок правителю от давно исчезнувшего сына. Этот рубин мог бы составить гордость сокровищницы богдыхана, но Зоар-хан поклялся, когда нашел его, что лучше выбросит в воду, чем передаст в руки надсмотрщика. Последнюю ночь проводил Степан в пещере, и грустные мысли теснились в его голове. Небогатый итог подводил он своей прошедшей жизни. Сегодня ему исполнилось тридцать шесть лет. А что оставил на грешной земле ты, раб божий Степан, перекати-поле? Помнишь, как морозным утром вышла благодарная Москва к своим избавителям, ты стоял у стремени Козьмы Минина, как самый храбрый его лучник. А потом ссора с боярином - донос, опала. Бегство на юг в вольницу к яицким казакам, а вместо воли татарский аркан в плавнях под Астраханью. Снова побег и снова плен, деревянное ярмо на шее и невольничий базар в Ургенче. Убийство хозяина и отчаянная попытка уйти на север, к родным местам, а судьба несет тебя все дальше. Бухара, Коканд и скользкий, как угорь, одноглазый агент-вербовщик. - Хорош рус, горы не видел? Увидишь. Работы много будет.... Завтра снова ты бежишь. Теперь уже на юг. Там, кажется, свобода ближе. А потом как, если даже и дойдешь? В Индию? Эх, Степан, Степан, не слишком ли много для одного человека выпало тебе путей-дорог... Утром стражник на тропе был привлечен горестными криками двух рабов, упустивших корзину с породой в реку. Указав выскочившему надсмотрщику на провинившихся, он безразлично отвернулся... Ледяная вода обожгла тело. Корзина на секунду погрузилась в кипящие струи и понеслась по течению, кренясь и крутясь. Надутый бурдюк под Степаном поддерживал его на воде. Руки судорожно вцепились в тонкую корзину. Еще немного, вот поворот ущелья, за которым скроется стражник. Теперь два рывка к берегу. Уже освобождаясь от корзины, Степан увидел, что берега не было. Были две стены, справа и слева, и слепая стихия, бушевавшая между ними. Как все нелепо. Ведь никто не знал, что там, ниже по течению, но всем хотелось думать: будет осыпь, а может быть, даже плес. И все-таки руки судорожно держались за бурдюк. Дважды его перекидывало через валуны, но удачно, на сильной струе воды. А впереди совсем черно. Обе скалы нависают и сближаются. На правой какое-то светлое пятно. Это же солнце! Значит, слева щель. Только бы успеть. Раз, два, еще гребок. Вот осыпь. Ну еще. Не успел! Пальцы царапнули по мокрым камням и сорвались. Но впереди скала. Это выступ. Его занесло между конусом осыпи и выступом скалы. Здесь течение намного слабее. Медленно выносит бурдюк снова в основное русло... Он гребет изо всех сил и все-таки стоит на месте. Нет, кажется чуть-чуть ближе, еще ближе. Выдержи, голубчик. Выдержал! Ноги еще были в воде, но Степан выиграл последний шанс у смерти. Руки совершенно занемели от ледяной воды. Скорее вверх, к солнцу. Он полез по темным камням, по щебню, постепенно приходя в себя. Осыпь, вначале такая пологая и приветливая, сужаясь, постепенно переходила в каменный желоб. Мешал бурдюк, Степан спустил его и спрятал в мешке за спиной. Здесь же был маленький самодельный лук и три стрелы, украденные у стражников. Немного сухарей в промасленной тряпке, горсть соли и нож, сделанный из наконечника кайлы. А желоб все лез вверх, казалось, нет ему конца. Но вот сверкнуло солнце и показалось голубое небо. Небо и солнце, которых он не видел восемь месяцев. Зеленый склон неширокой террасой уходил к западу. Туда ему и идти сегодня. Вот вдали снег, это первый его перевал. Солнце уже клонилось к западу, когда он вступил на плоскую вершину черной горы. Где-то в ее глубине, в двухстах саженях ниже, товарищи долбят скалу, увеличивая чужое богатство и сокращая свою жизнь. На этой высоте ему нечего было бояться стражи, но с замиранием сердца прошел он несколько сот шагов. Растительность постепенно исчезала, уступая место осыпям. Уже решив остановиться на ночлег, Степан заметил какие-то странные загородки. То ли камни так скатились, то ли кто-то стеночку от ветра сложил. И ведь правильно сложил, от снежных склонов отгородился. Осторожность взяла свое, и Степан прошел еще с полверсты, прежде чем устроился по-звериному, в камнях, на свой первый вольный ночлег. Что-то разбудило его. Он не мог понять что. Над головой было черное небо, усыпанное неподвижными, немигающими звездами. Знакомые рисунки созвездий, сильно сдвинутые к горизонту, напоминали о далекой завьюженной стороне, где, покосившись к обрыву, стоит маленькая изба. А может, и не стоит уже... Сон не возвращался, и Степан решил сделать поглубже свою ямку в камнях. Внезапно странный печальный крик вошел в тишину гор. Начинаясь на глухих, вибрирующих тонах, он постепенно переходил почти в песенное причитание, затем снова мужал, приобретая металлический отзвук, и внезапно обрывался. И еще дважды звучал этот неведомый зов. Казалось, кричавший хотел высказать что-то большое и грустное, но не мог. Прижав к себе ноги, с бешено колотящимся сердцем сидел Степан, глядя в ночь. Это не был голос человека, он мог поручиться. И в то же время что-то человеческое было в его тембре. Зоар-хан много рассказывал ему о страшных и диковинных зверях, населяющих его страну. Но она была еще невообразимо далеко, за горами и пустынями. Самое страшное, что крик донесся с юга, куда ему предстояло идти. Спать теперь было невозможно. Скорее бы рассвет. Солнце показывало полдень, когда Степан почувствовал, что кружится голова и не хватает дыхания. Никогда он не забирался так высоко. Снежные пустыни простирались окрест. Справа, верстах в сорока к северу, неприступной ледяной крепостью высился горный хребет. Его вершины, как белые призраки, тянулись в облака, прорезая их. Сверху нестерпимо жгло солнце, слепя глаза, снизу мороз уже схватывал пальцы ног. Помня советы друзей, Степан еще затемно обвязал глаза куском конского хвоста. Его хорошо снарядили, предусмотрев даже это. И все же глаза болели. Эх, скорее бы перевалить, а то ведь сердце может лопнуть без воздуха. Солнце уже начало растапливать снега. Глубоко вязнут ноги. И спать хочется, в ушах звон, зевота. Это ту-тэк - болезнь гор. - Берегись ту-тэка, - вспомнил он советы Заор-хана, - не поддавайся сну, думай о нас, о родине дальней, о тех, от кого беды имел. Злой будешь - не возьмет болезнь, добрый будешь - в снегах останешься. А мысли путаются в голове; пять шагов - остановка, три шага - остановка... Вот наконец и гребень. Выше облаков забрался русский. Вон пелена их ползет по ущелью. И вся страна впереди как на ладони. Далеко на юг уходят хребты, продольные и поперечные, степи сухие между ними. А там, где глаза не различают землю от неба, снова стеной незыблемой белые горы стоят, небо подпирая. Поднял руку Степан, и тень исполинская, в сотни верст, пала на земли далекие - до самых гор белых, до Индии. Туда и путь тебе держать, человек! Уже затемно спустился к зеленым лужайкам. Непуганые жирные птицы разбегались из-под ног. Не пришлось даже стрелять из лука. Степан набил их камнями на сегодня и на завтра. Наломав сухого колючего кустарника, он, все еще опасаясь погони, развел маленький костерок в яме и испек на угольях жирное, с горчинкой темное мясо. На этот раз уснул крепко и до самого рассвета. Весь следующий день под палящими лучами солнца он шел к западу. Необычный блеск появился на окружающих валунах и скалах. Словно облитые темно-коричневым блестящим медом стояли они. Неужто солнце так плавит их вот еще диковина заморская! К вечеру, иссушенный горячим ветром, изнывая от жажды, Степан вышел к огромному озеру. Вбежав, прямо как был в одежде, в холодную воду, он окунул в нее лицо и глубоко глотнул, но тут же выплюнул обратно. Горько-соленая влага обожгла горло, вызвав спазму. - Горше, чем в море Хорезмском*, вода-то! Где же питье найти? Так и умереть недолго. Желая хоть как-нибудь освежиться, он разделся и поплыл вдоль берега к белой кайме, выступавшей невдалеке, у воды. Это был ноздреватый лед, прикрытый сверху камнями и землей. Крупные волны долбили в нем причудливые гроты, и ледяные сосульки с тихим звоном рушились вниз. С наслаждением прижав голову к ледяной стене, он вдруг почувствовал на губах вкус пресной воды. Лизнул лед, взял в рот сосульку. Да, лед был пресный. Пресный лед в соленой воде! Это было непонятно и страшно. Но льда все же наломал. Снес на берег, на теплых камнях растопил его и напился. Потом лег у обрыва и с тоской смотрел на черные волны, набегавшие на берег. Ветер крепчал, и росли белые барашки у волн, сливаясь в полосы пены. Серые тучи узким клином спустились к середине озера и где-то там встретились с водой, поднявшейся им навстречу. Последний луч солнца, прорвав облака, осветил радугу над черной бездной и бушующее месиво воды и пара. Потом луч ушел, и от всего мира остались только тяжелые удары волн о берег да угасающее розовое пламя на далеких снежных вершинах... Еще двое суток шел он на юг, сначала вдоль озера, а потом по горячей земле, изборожденной извилистыми, как змеи, трещинами. Уже скрылись за перевалом далекие белые хребты на севере и казавшееся отсюда небесно-синим озеро. Новые, еще более дикие и угрюмые картины вставали перед воспаленными глазами. Черная пустыня лежала внизу, зажатая меж двух хребтов. На восток, в сторону Срединного царства, уходила чуть заметная тропа, присыпанная белым налетом. Спустившись вниз, Степан увидел, что это кости. Бесчисленные скелеты лошадей, ослов, верблюдов усеивали тропу. Мертвые караваны веками лежали вдоль древнейшего пути, соединявшего Запад с Востоком. Здесь было очень сухо, и часть трупов не разлагалась, а высыхала. Странные мумии с оскаленными зубами безнадежно смотрели пустыми глазницами вдаль, на миражи оазисов, до которых им уже никогда не дойти. Тонкий пронзительный звук заставил тревожно поднять голову. Пел черный песок, перекатываясь по земле, собираясь в маленькие вихри. В небе солнце затягивалось тусклой багровой пеленой. Чувствуя, что надвигается нечто страшное, непоправимое, Степан побежал к скрывающимся в мареве склонам. Он бежал не обратно, а вперед, хотя обратно было значительно ближе. Безжалостный ветер плетью стегал раскаленную пустыню. Вот под этими ударами возник черно-серый крутящийся волчок, разросся в ширину и высоту, вбирая в себя все новые массы песка, и громадный черный смерч заплясал по камням, понесся к далеким скалам, упираясь в дымное небо и раскачиваясь во все стороны своей расходящейся вершиной. На этой же полосе возник второй, за ним третий, и грозный строй черных исполинов справлял теперь тризну по всей долине. А человек с развевающимися волосами все бежал вперед, уже ничего не понимая и ничего не боясь. Потом упал. Сил больше не было. Оставалось ощущение чего-то горячего и плотного, бьющего по голове... Когда он открыл глаза и, повернувшись, освободился от небольшого бархана, наметенного перед ним, было уже тихо. Дорога смерчей пролегла в полуверсте от него, и он понял, что и на этот раз избежал смерти. Теперь снова впереди был снежный хребет, и обломки скал больно терзали ступни даже сквозь шкуры архара, в которую были обернуты ноги. В этих краях было сытно. Толстые неповоротливые сурки ростом с мелкую собаку отличались изрядным любопытством и сами лезли под стрелы. Что-то похожее на чуть хоженую тропку проглядывало меж камней. Или это кажется? Больно ты, Степан, боязлив стал. Заходя за выступ скалы, чутьем охотника он понял, что не надо было делать последнего шага, но было уже поздно. Зверь стоял на камне, нависающем над подобием небольшой берлоги. Он стоял на задних лапах и был коренаст, как дуб. Длинные узловатые лапы спускались ниже колен. Темно-рыжая шерсть, особенно густая на ногах и животе, к плечам редела. Сплюснутый в лепешку нос и круто уходящий назад лоб делали морду его беспощадно лютой. Он стоял неподвижно, и большие, широко посаженные глаза внимательно и настороженно смотрели на пришельца. Будь это вепрь или шальной после спячки медведь, Степан не дрогнул бы, честно приняв бой. Но это был не зверь, это был оборотень в образе косматого человека. Тонко просвистела над головой зверя-человека стрела, посланная дрожащей рукой. И тогда зверь закричал. Протяжный крик был теперь уже не печален, а грозен. Дойдя до высокой ноты, крик оборвался, и зверь начал бить себя кулаком в грудь. Гулким барабаном загудели удары. Отражаясь от стен ущелья, они проникали в мозг человека, лишая его мыслей и воли. И человек забыл себя, забыл страшную клятву в пещере. Он бросился бежать назад к своим палачам. А победный рев зверя вознесся к ночному небу и затих, затерялся в светлых облачках, окружавших диск луны. Человек бежал, шел и снова бежал. Когда забрезжил рассвет, он далеко впереди над темными еще холмами увидел черное щупальце, уходящее в небо. Смерч лениво двигался к востоку, навстречу светилу. Человек сел на камень и заплакал. Уже солнце дошло до зенита, а Степан все сидел и думал. Он потерял не только два дня. В этом ночном бегстве он потерял бесценный мешочек с рубинами, бурдюк, две оставшиеся стрелы - словом, почти все содержимое мешка за спиной. Особенно угнетала потеря рубинов. Но никакая сила не заставила бы его пойти назад. Посмотрев на карту, он решил делать обход страшного места с запада. Ведь хребет шел поперек пути, и не все ли равно, в каком месте он перейдет его. А стрелы он бы сделал, да не из чего. Ни одного дерева не растет на этой чужой земле. Остались у него лук и нож да шкатулка на груди с двумя рубинами и картой. Он может пробыть без пищи три-четыре дня, за это время он должен сделать хоть одну стрелу во что бы то ни стало. С этой мыслью он встал и пошел вдоль отрогов хребта на запад, вслед за солнцем. Только на третий день после страшной ночи перебрался Степан через хребет. Лишь небольшой снежник был на перевале, но, измученный голодом, он чуть не скатился по нему на гладкие, будто отполированные камни, обрывающиеся в пропасть. Теперь он шел по дну высохшего озера, испещренному следами зверей. Вот архарьи копытца, а рядом осторожные петляющие следы большой кошки - снежного барса. С тайным трепетом оглядывался Степан, ища один след. Только бы не здесь, не сейчас. Он не видел никогда этого следа, но чувствовал, если увидит - узнает сразу. Ущелье, по дну которого текла ничем не примечательная речка, спускалось все ниже и ниже. Остались наверху пышные луга с неведомыми и пряными цветами, снова пошли осыпи и скалы. Осыпи были живые и коварные, но Степан уже научился обманывать их. Как можно быстрее проскакивал он опасные места, а вслед за ним уже безвредные сыпались сверху камни, и вся грузная масса осыпи сползала в реку. Сейчас тяжело бежать, голод подтачивал силы. Все чаще он присаживался отдохнуть. Встав однажды с камня, Степан посмотрел вперед и закрыл лицо. Начинался мираж, хорошо знакомый ему еще со времен побега в хорезмской пустыне. Смочив лицо водой из реки, он решительно глянул вперед - мираж не исчез. Тогда он осторожно, боясь спугнуть видение, пошел вперед. Он подошел вплотную, и мираж не дрогнул, не рассеялся, а приветливо кивнул ветвями. Давно покинутая, но не забытая родина стояла перед ним в образе стройной кудрявой березки. Как она родилась в этом суровом краю, какими ветрами занесло сюда родное семя? Степан гладил ее тоненькие веточки, слизывал сок, светлыми каплями стекавший по стволу, смеялся и плакал. Потом, мысленно попросив прощения, вырезал из ее веток две хорошие стрелы, заботливо перебинтовав нанесенные березе раны кусками своей полуистлевшей рубахи. Уже через малое время он пожалел об обиде, нанесенной березке. Появились другие деревья, более высокие, с шумящими, как в настоящем лесу, кронами. А вот целый куст берез, пять их растет из одного мощного корня, свисающего со скал над водой. Скоро стены ущелья раздвинулись, и долина широкой реки открылась перед ним. Это была сказочная страна, спрятавшаяся за снежными горами и черными пустынями. Полоса деревьев тянулась вдоль реки, перемежаясь изумрудными заливными лугами. Кусты шиповника, усеянные розовыми и белыми цветами, соперничали по росту с вечнозелеными деревьями, отдававшими запахом лавра. Крупный заяц выскочил из-под ног и уселся в пяти шагах, почесывая бок. Тут же он стал жертвой березовой стрелы, и Степан по-волчьи жадно хлебнул теплой крови зверька. Потом запалил костер и впервые за четыре дня наелся дотемна в глазах. Утром проснулся от шелеста крыльев над головой. Большая, нестерпимо синяя птица сидела на ветке, кося на него бусинку глаза. Улыбнувшись, он хлопнул в ладоши и вскочил. Солнце было высоко. Лес шумел, соперничая с гулом реки. Он знал теперь место по карте. Знал эту реку. Уже недалеко святилище, ему теперь надо забирать влево, ведь сделан большой обход. Он вздрогнул, опять вспомнив ту ночь и залитый светом луны облик оборотня. Пройдя по лесу, подстрелил еще двух зайцев, выбежавших прямо на него. В одной из мелких проток заметил какое-то серебристое сияние в воде. Это был густой косяк рыбы. Завалив камнем узкую горловину протоки, Степан начал прямо горстями выкидывать на берег живую рыбу. Он никогда не видел такой. Ее брюхо было шире спины, и большая голова составляла почти треть туловища. Рано утром завтра он двинется вверх по реке и переплывет ее выше. Там, у святилища, она должна быть менее полноводна и опасна. Убив еще одного зайца, Степан двинулся к своему ночлегу. И тут на мокром песке он увидел следы. Это были его следы. Он владелец этих мест. Волосы зашевелились на голове Степана. Первая мысль - в реку, на тот берег. Но он поборол себя на этот раз. У места ночлега кресало и огниво. Озираясь по сторонам - за несколько секунд он из хозяина превратился в жалкого вора, - бросился Степан к дереву. Запихав в мешок зайцев и рыбу, плотнее притянув лук, он без оглядки выскочил на берег и, не думая об опасности, ждущей его в холодных желтых волнах, прыгнул в реку... С любопытством, смешанным с гордостью, смотрел Степан на маленькую хижину в тени деревьев у родника. Вот оно святилище. Это первые следы рук человека, увиденные им за восемнадцать дней скитаний. С некоторой опаской вышел он из-за укрытия. И не напрасно. Что-то белое шевельнулось у родника, и рука Степана, сжимавшая нож, напряглась. Высохший старик с реденькой бородой в зеленой богатой чалме лежал на коврике. Его тусклые глаза скользнули по настороженному лицу пришельца. Степан опустился рядом. - Откуда ты, ференги? За годы скитаний Степан подучил персидский язык - язык невольничьих базаров Азии. Он промолчал, хотя знал, что так называют европейцев на Востоке. Видно, старик тоже издалека. - У тебя темные мысли в голове или плохие дела в жизни, почему ты молчишь? - Я иду далеко, чтобы выполнить просьбу людей твоей веры, - сказал Степан. - Они просили поклониться этому святилищу, а теперь я пойду дальше за помощью для них. - Я верю тебе, ференги, послушай моего совета. Оставь аллаху какую-нибудь драгоценность в этом святилище и своему богу оставь что-нибудь. Оставь добрые подарки, и они оба помогут тебе. У меня сохранилась еще тушь и кисточка, напиши им что-нибудь. Степан взял тушь и кисточку и вошел в прохладный полумрак святилища. Чистые белые стены, крохотный родничок в углу. А в середине на полу огромная груда монет. Большие и маленькие, круглые и бесформенные, золотые и медные. Века и народы проходили этим краем, оставляя свои дары. Степан осторожно оторвал часть карты - путь, уже пройденный им, - и написал на обратной стороне: "Дай силы, господи, рабу твоему Степану дойти до места намеченного, помочь друзьям страждущим, испепелить гнездо змеиное. Лета от сотворения мира 7133-го". Потом, подумав, вынул один, меньший рубин из шкатулки и завернул все в кусок пергамента, взятый вместе с тушью у старика. Осторожно раскопав гору монет, он положил дар обоим богам в середину. Уходя, хотел оставить пищу старику, но тот отказался. - Меня принесли сюда из далеких земель умереть на святом месте, но вот уже десятый день аллах не хочет взять меня в свои сады. Иди, ференги, не думай обо мне. Да будет легким оставшийся тебе путь. А путь действительно, по рассказам Зоар-хана, отсюда был уже легок. Да и сам Степан скоро понял это. Мрачные ущелья, черные пески, снега и пропасти сменились травянистыми равнинами. Плоские холмы окаймляли широкие сухие долины. По утрам появлялась изморозь на травах, а к полудню все оживало под лучами солнца. И все же было холодно и не хватало воздуха, особенно по ночам. Это действительно был Памир, подножие неба. Одежда на Степане совершенно истрепалась, он походил в ней на огородное пугало. Отросла лохматая борода. Теперь основной пищей его были сурки. Не всегда удавалось найти сухого хвороста для костра, и Степан приучился вялить мясо на солнце, вешая куски сурка на день себе за спину. Как-то в облаке пыли он увидел вдали трех всадников в островерхих белых шапках. С тех пор двигался только по ночам. Он отдал слишком много, чтобы теперь, когда свобода была близка, вновь потерять ее. Он стал очень осторожен, но все же однажды чуть не погиб. Перевалив небольшой хребет, он увидел чудесное лазурно-синее озеро. Решив обойти его с востока, он дошел почти до края, но уперся в скалы. Другой берег был в каких-нибудь ста локтях, и Степан, не раздумывая, бросился в воду. Когда оставалось плыть совсем немного, резкая боль свела ноги. Чувствуя, что они не повинуются ему, Степан отчаянно заработал руками и, уже теряя последние силы, почувствовал тугой толчок в онемевшие ступни. Дно. Задыхаясь, он выполз на берег из мельчайшего песка и замер. Потом начал щипать и колоть ножом ноги, пока не вернулась чувствительность. Повернув случайно голову, он заметил неподалеку в камнях струйку пара, поднимавшуюся в небо. Никаких признаков человека не было в этой пустынной местности, и все же он с большой опаской подполз к камням. Горячая вода била прямо из-под земли, образовав большую яму и весело сбегая через ее края. Дно и берега ямы были покрыты слоем красно-желтого ила. Пахло серой. Вода была горяча, но Степан, не раздумывая, разделся и плюхнулся в яму, подняв облако красной мути. Он так и заснул в теплой воде, утомленный пережитым. Проснувшись, почувствовал необычную бодрость и силу. Вечерело. Быстро одевшись, Степан снова направился на юг, к теперь уже близким снеговым хребтам. Этим вечером ему попались какие-то особо ленивые и нерасторопные сурки, он заколол одного прямо ножом и подивился, до какой лени может довести зверя обжорство. Еще раз ему повезло: нашелся сухой куст какой-то колючки. Скоро он о наслаждением уплетал заднюю ногу сурка; такого вкусного мяса давно не попадалось. Всю ночь он шел, ободренный целебными водами. Уже на рассвете заметил сурка, дремавшего возле норы. Это было странно. "С женой, что ли, поссорился?" - пошутил он про себя и легонько пнул зверька ногой, спеша насладиться его испугом. Но сурок тяжело поднял голову, сделал попытку встать и не смог. Растерянно подняв глаза, Степан увидел неподалеку еще одного сурка, лежавшего у норы. Теперь он хорошо видел все пространство вокруг. Сурки были везде; иные чуть шевелились, большинство же лежало неподвижно. Страшная догадка мелькнула в голове. Сурки чем-то отравлены, а он ел их мясо. Сунув пальцы в рот, Степан опорожнил содержимое желудка и в ужасе бросился бежать, наступая на трупы сурков. Он бежал, пока не попался на пути ручеек. Напившись, он снова сунул пальцы в рот, пытаясь промыть желудок и хорошо понимая, что уже поздно. Потом, не ложась спать, прошел целый день в какой-то безнадежной апатии, ожидая смертельных схваток. К вечеру снеговой хребет заметно вырос, разделился на вершины, обозначились ущелья и перевалы. Болей не было, и Степан понемногу стал приходить в себя. Кажется, на этот раз оба бога выручили его. Через два дня исполинский хребет уже упирался в небо совсем рядом. Но впереди должна быть еще река, последняя река и озеро. Так говорил Зоар-хан. Вот местность пошла под уклон. Скальные стенки появились как-то незаметно сбоку, а вниз вела узкая темная щель. Раздумывая, не поискать ля более спокойного и открытого спуска, Степан стоял у щели, как вдруг сзади он услышал топот коня и гортанный крик. Не оглянувшись, даже, он бросился вперед и вниз, в темноту. Это было ущелье, даже крохотный ручеек полз под ногами, но ширина его была не более сажени. Степан шел, держась руками за оба его края. Отвесные скользкие стены уходили вверх, где сияла голубая щель - небо. Постепенно свет наверху мерк, стены становились все выше, дно все круче уходило вниз. Иногда сверху валился камень, оглушительным гулом наполняя пространство. Степан не знал, сам ли он упал или сброшен рукой того, кто кричал сзади. Вскоре щель наверху совсем исчезла. Наверное, искривились стены. Настала почти полная темнота. Степан шел, стиснув зубы, вперед. Внезапно нога не встретила опоры, и он поехал вниз. Ступенька была невысока - метра три, но, встав и попробовав рукой камень, он почувствовал, что назад пути уже нет. И он снова пошел вперед с упорством обреченного. Невозможно было поверить, чтобы такой ручей мог пропилить в скале эту дьявольскую щель. Он уже не чувствовал, сколько прошло времени, когда ему показалось, что тьма впереди как-то поблекла. Еще через несколько десятков шагов явно забрезжил свет. Выход. Там солнце, небо и, кажется, река. Да, это река. Последняя. За ней владения того, к кому он идет за помощью. Он подошел к берегу и оценил силу реки. Вспомнились слова Зоар-хана: "Если реку не перейти вброд, иди влево к востоку до озера; если она мала, иди вправо. Переправляйся у озера, оттуда есть тропа". Река была трудна для брода, и он понял, что слишком забирал к западу в последние дни. Теперь Степан стал особенно осторожен. Вдоль реки шла старинная тропа и, по словам сиахпуша*, одного из пленников рудника, были даже крепости. На исходе второй ночи он наконец вышел к озеру. Весь его южный берег был основанием гигантской горы, целиком от подножия до вершины закутанной в снега. Ее холодное дыхание морозило щеки. Голубоватые льдины плавали в спокойной воде озера. Не надеясь на свои уже раз отказавшие в холодной воде ноги, Степан лег на льдину и, гребя руками, объехал устье реки, где она сразу же уходила вниз водопадом. Он сошел на берег и медленно сел на камень. Вот и все. Озеро как бы отгородило весь огромный путь, пройденный им за последние тринадцать лет. Впереди была неизвестность, а за ней путь вокруг света к родным берегам. Но радости не было. Какая-то смутная тоска сидела в нем. Сегодня ему вообще было не по себе. Почему-то болело под мышками... Тропа показалась скоро. Это была давно нехоженая тропа. Но опытные глаза Степана хорошо ориентировались в ее изгибах. На другой день удалось подстрелить молодого орла, и снова у него была пища. Еще через два дня тропу перегородил синий плоский камень. Это было, по-видимому, надгробье. Незнакомая вязь покрывала полированную сторону. Степан достал карту. Письмена совпадали. На следующее утро он проснулся от сильной боли. Болело в паху и под мышками. Холодный пот покрывал лицо и грудь. И все же он встал и, шатаясь, побрел вперед. А что ему было делать? К полудню тропа исчезла, начинались овринги. Ему говорили на руднике об этой последней опасности в пути. В отвесные скалы кое-где были забиты прогнившие деревянные клинья, от клина к клину, где подвязанные ссохшейся веткой, где просто свободно лежали бревнышки. Иногда они опирались на выступы скал или на подложенные камни. Степан чувствовал себя так плохо, что, боясь упасть, пополз по оврингам, повернув лицо к прохладной, местами поросшей рыжим мхом скале. К полудню появился последний ориентир - гигантский острый пик в окружении трех меньших братьев. Оставалось верст пятнадцать. Слева от пика в начале зеленого ущелья он увидит крепость. Там ждут его признательность, удивление окружающих и покой. А покой был нужен сейчас. Каждое движение отзывалось в голове и груди. Начало сводить спину. Внезапно один из кольев затрещал. У Степана не хватило сил перескочить на следующее бревно, и он пополз вместе с клонившимся бревном вперед, потом соскочил с него и упал, тяжело ударившись грудью, на выступ скалы метрах в трех ниже овринга. Бревно поехало дальше и, перекатившись через край уступа, скрылось в пропасти. Звук упавшего бревна донесся через продолжительное время. - Высоко, - безразлично подумал Степан. К оврингу вела небольшая щель. Несмотря на слабость, он сможет проползти по ней. Вот только полежать надо, отдышаться. Он распахнул рубаху, чтобы немного освежиться, и увидел на груди и животе как бы идущие изнутри светло-красные величиной с вишню пятна. Судорожно сдернув одежду, осмотрел подмышки. Там тоже были пятна, они казались уже багровыми и чуть выпуклыми. Картина мертвого поселения сурков на мгновение мелькнула перед глазами и исчезла. Это был красный мор! От него подохли сурки, заразив и его. Теперь он был обречен. Доползи он даже до крепости, первый же воин или крестьянин убьет его. И он ничего не успеет сказать, не зная языка. Беспощадный закон стран, где знают эту болезнь, требует немедленного убийства любого чужеземца, даже посла, занесшего красный мор. Иначе погибнет все государство, десятки и сотни тысяч людей. Теперь можно было отдохнуть... Еще два-три дня, и его труп сам свалится вниз от порыва ветра. С начала и до конца побега он был один в этом чужом и суровом мире. И не было ни свидетелей, ни судей его подвигу и его вине. Он не сдержал слова, данного во тьме пещеры. Своей неосторожностью обрек на смерть три десятка людей. А ведь они всю жизнь будут ждать помощи... Еле слышное цоканье копыт возникло из забытья. Далекие неясные тени показались в ущелье. Вскоре они исчезли, и снова все стало тихо. Только чуть слышно пел ветер в скалах, да еле видные в синеве продолжали свой бесконечный брачный полет орлы. Туман снова пеленой покрыл глаза и сознание. Потом зрение вернулось. Трое людей, держащиеся за хвосты лошадей, стояли перед разрушенной частью овринга. Один из них, с черной курчавой бородой, в белоснежной чалме и дорогой одежде, видимо кто-то из местных военачальников, встал на колени, внимательно всматриваясь в лицо лежащего Степана. Несколько секунд Степан колебался. Что делать?.. Надо передать карту, но как велика опасность заразить встреченных страшной болезнью, и кто эти люди? В чьи руки может попасть карта и судьба пожизненных рабов рудника? Глаза незнакомого военачальника были суровы, но благожелательны. Смуглое лицо без признаков монгольской крови красиво и надменно. Решение пришло неожиданно. Страх исчез вместе с болью в груди. Воин и руководитель воинов не мог не понимать карт. Но понять карту - еще не значит понять смысл ее: знак в месте тайного рудника. И все же это был последний шанс, последний и для Степана, и для пославших его людей. Медленно - страшная болезнь уже тронула мышцы рук - Степан начал расстегивать рубаху, добираясь до спрятанного на груди мешочка с картой и рубином. Резкий, гортанный вскрик наверху полоснул как удар плети. Вздрогнув, Степан глянул на овринг и понял - конец. Искаженное страхом и гневом лицо военачальника и один из его спутников, снимающий с плеча лук. Они заметили красную смерть, запятнавшую его тело. Степан лихорадочно разворачивал карту, молча глядя на натягивающуюся тетиву лука и поблескивающий вороненой сталью наконечник тяжелой стрелы. Все решали доли секунды. - Стой! - отчаянно крикнул Степан, расправив карту и и выставив ее вперед, точно щитом заслоняясь от дрожавшей стрелы. Глаза военачальника равнодушно скользнули по карте, лицо еще более потемнело, отрывистые слова приказа как приговор глухо прозвучали в тишине. - Зоар-хан! - крикнул Степан, прощаясь с теми, кто послал его, и видя медленно разжимающиеся пальцы лучника. Тонко свистнула стрела, оцарапав плечо. В последний миг неуловимо быстрое движение рук старшего сбило прицел лучника. - Зоар-хан?! Столько надежды и боли было в крике военачальника, так стремительно встал он на колени, чтобы быть ближе к карте, что Степан понял - этот человек знал Зоар-хана. Отрывочные слова сверху приказывали, просили, умоляли. Степан не понимал их, но чувствовал - человек спрашивает: где Зоар-хан, что с ним, жив ли он? - Здесь он, здесь, - твердил Степан, - показывая на знак в верхнем правом углу карты, и слезы катились по его исхудавшим заросшим щекам. Радость одержанной победы, огромное, ни с чем не сравнимое чувство выполненного долга затмило недавний страх умереть не дойдя, предав тем самым товарищей. Еще что-то спрашивал его человек с овринга, но Степан уже плохо слышал, неумолимая черная стена забытья росла перед глазами. Собрав последние силы, он показал жестами работу с лопатой и кандалы на руках пленников рудника. Взволнованные голоса наверху затихали, как бы отдаляясь, хотя Степан по-прежнему видел возбужденные лица почти рядом... ...Вечерние тени скрыли ущелье, когда сознание вернулось к Степану. Рядом лежала расшитая золотом сумка с пищей и маленький бурдюк. Люди исчезли. Овринг был пуст. И овринг был уже не тот. Около десятка саженей его было разрушено. Выдернуты даже клинья из скал. Уходя, незнакомые люди надежно обезопасили свой край от алой смерти. Без овринга этих скал не сможет одолеть и полный сил охотник. Глаза Степана равнодушно скользнули по гладким скалам. Он не осуждал ушедших людей. Смертельная опасность, которую представлял он для живущего в этих ущельях племени, делала их поступок единственно правильным. Никакая благодарность со стороны военачальника к умирающему не могла пойти дальше оставления продуктов и воды, которые, впрочем, и не понадобятся ему. Постепенно боль в мышцах затихала, состояние мира и покоя овладевало Степаном. С таким, наверное, чувством умирали на его невообразимо далекой родине смертельно раненные на поле боя люди, глядя вслед уходящему с победой войску. Пройдет два-три дня, и топот копыт разбудит сонное ущелье. Отряд вооруженных людей промчится другой горной тропой на выручку далеких пленников. И лишь немногие посвященные окинут быстрым любопытным взором дальнюю скалу у разрушенного овринга, приметив маленький, сливающийся с ней неподвижный силуэт...