В начале восьмого дверь открывается, и сонливость с меня как рукой снимает.

После появления Дэвиса Люсиль заходила к нам дважды: первый раз, чтобы проверить состояние Брит и ребенка, второй – посмотреть, как проходит кормление. Но на этот раз… это не Люсиль.

– Меня зовут Рут, – объявляет она. – Сегодня я буду вашей медсестрой.

У меня в голове вспыхивает: Только через мой труп.

Мне приходится напрячь всю силу воли, чтобы не вышвырнуть ее из палаты, подальше от моей жены и сына. Но охрана недалеко, любой шум – сразу прибегут, и если меня выставят из больницы, то что в этом будет хорошего для нас? Если я не могу находиться здесь, чтобы защищать свою семью, я уже проиграл.

Так что я просто подвигаюсь на край стула, каждая мышца в моем теле напряжена и готова реагировать.

Брит сжимает Дэвиса так крепко, что, мне кажется, он сейчас закричит.

– Какой милый! – говорит черная медсестра. – Как его зовут?

Жена смотрит на меня, в глазах немой вопрос. Ей хочется говорить с этой медсестрой не больше, чем с какой-нибудь козой или с любым другим животным. Но она не хуже меня знает, что белые в этой стране стали меньшинством, что мы всегда находимся под ударом и нам приходится изворачиваться.

Я дергаю подбородком один раз, так незаметно, что даже не знаю, увидела ли Брит мой знак.

– Дэвис, – цедит она. – Его зовут Дэвис.

Медсестра приближается к нам, что-то говорит о том, что нужно осмотреть Дэвиса, и Брит чуть не отпрыгивает от нее.

– Я могу сделать это прямо здесь, – говорит она. – Не беспокойтесь.

Ее руки начинают двигаться над моим сыном, словно она какой-то безумный знахарь. Она прижимает стетоскоп к его спине, потом втискивает его в пространство между ним и Брит. Она что-то говорит о сердце Дэвиса, и я почти не слышу ее из-за того, что кровь ударила мне в голову и шумит в ушах.

Потом она берет его на руки.

Брит и я настолько поражены тем, что она вот так запросто отняла у нас нашего ребенка – просто чтобы отнести к грелке, но все же! – что на какую-то долю секунды немеем.

Я делаю шаг вперед, туда, где она склонилась над моим мальчиком, но Брит хватает меня за рубашки. Не устраивай сцену.

Мне что, просто стоять и смотреть?

Ты хочешь, чтобы она заметила и потом отыгралась на нем?

Я хочу, чтобы вернулась Люсиль. Куда делась Люсиль?

Я не знаю. Может, ушла.

Как она может уйти, когда ее пациентка все еще здесь?

Понятия не имею, Терк, я не директор больницы.

Я, как ястреб, наблюдаю за черной медсестрой, пока она вытирает Дэвиса, омывает его волосы и снова заворачивает в пеленку. Она надевает на его лодыжку маленький электронный браслет, похожий на те, которые носят сидящие под домашним арестом. Как будто он уже наказан системой.

Я так напряженно всматриваюсь в черную медсестру, что не удивлюсь, если она вдруг запылает. Она улыбается мне, но не замечает моего выражения лица.

– Чистенький, – заявляет она. – Теперь давайте посмотрим, удастся ли его покормить.

Она оттягивает воротник больничной пижамы Брит, и тут я не выдерживаю.

– Отойдите от нее, – говорю я. Голос у меня целеустремленный и убийственный, как выпущенная стрела. – Я хочу поговорить с вашим начальником.

Через год после того, как я попал в лагерь Невидимой империи, Рэйн спросил меня, хочу ли я стать членом Североамериканского эскадрона смерти. Мало было просто верить в то же, во что верил Рэйн насчет превосходства Белой расы. Мало было прочитать «Mein Kampf» три раза. Чтобы по-настоящему стать одним из них, я должен был проявить себя, и Рэйн пообещал, что я пойму, где и когда подвернется подходящий случай.

Однажды ночью, когда я гостил у отца, меня разбудил стук в окно спальни. Я не очень беспокоился, что мои гости перебудят весь дом: отец тогда уехал в Бостон на какой-то деловой ужин и не должен бы вернуться раньше полуночи. Как только я поднял створку окна, Рэйн и еще двое парней, одетые во все черное, как ниндзя, скользнули в комнату. Рэйн тут же повалил меня на пол и зажал предплечьем мое горло.

– Правило номер один, – сказал он. – Не открывай дверь, если не знаешь, кто собирается зайти. – Он немного подождал и, когда я уже начал задыхаться, отпустил меня. – Правило номер два: пленных не брать.

– Не врубаюсь, – сказал я.

– Сегодня вечером, Терк, – сказал он. – Мы уборщики. Мы собираемся очистить Вермонт от грязи.

Я нашел пару черных свитеров и футболку с принтом, которую надел наизнанку, чтобы она тоже была вся черная. Черной вязаной шапочки у меня не было, и Рэйн одолжил мне свою, а сам собрал волосы на затылке в хвостик. В Даммерстон мы ехали на машине Рэйна. В дороге по рукам ходила бутылка «Егермейстера», в динамиках гремел забойный панк.

Я никогда не слышал о «Рейнбоу кэттл компани», но, как только мы туда добрались, сразу понял, что это за место. Там были мужчины, которые шли с парковки в бар, взявшись за руки, и каждый раз, когда дверь открывалась, на секунду становилось видно ярко освещенную сцену и трансвестита на ней, шевелящего губами под фонограмму.

– Что бы ты ни делал, главное – не наклоняйся, – сказал мне Рэйн и хохотнул.

– Зачем мы сюда приперлись? – спросил я, не понимая, для чего они привезли меня в гей-бар.

И тут из бара вышли двое мужчин. Они держали друг друга за талию.

– Вот зачем, – сказал Рэйн и прыгнул на одного из парней.

Тот упал и ударился головой о землю. Его любовник бросился бежать, но был перехвачен одним из дружков Рэйна.

Дверь снова открылась, и еще одна пара мужчин вывалилась в ночь. Они прижимались друг к другу, хохоча над какой-то шуткой. Один полез в карман за ключами, и, когда он повернулся к стоянке, его лицо осветили фары проезжающей машины.

Я должен был догадаться раньше: электрическая бритва в аптечке, хотя мой отец всегда пользовался опасной бритвой; крюк, который он делал каждый день по дороге на работу и обратно, чтобы заехать попить кофе в лавку Грега; то, как без объяснения причин он бросил мою мать много лет назад; тот факт, что дед всегда его недолюбливал… Я натянул на лоб черную шапочку и рывком поднял флисовый утеплитель для шеи, который дал мне Рэйн, чтобы прятать лицо.

Тяжело дыша, Рэйн последний раз ударил ногой свою жертву и наконец разрешил ему, спотыкаясь, убежать в ночь. Потом выпрямился, улыбнулся и наклонил голову: мол, теперь давай ты. Тут я понял: то, что для меня стало полной неожиданностью, Рэйн знал о моем отце с самого начала.

Когда мне было шесть, у нас дома взорвался бойлер. Помню, я спросил страхового агента, который пришел оценить ущерб, из-за чего это случилось. Он сказал что-то о предохранительных клапанах и коррозии, а потом покачался на каблуках и добавил, что, когда собирается слишком много пара, а оболочка недостаточно крепкая, чтобы его сдержать, всегда происходит нечто подобное. Шестнадцать лет во мне копился пар, потому что я не такой, как мой покойный брат, и никогда таким не буду; потому что я не смог удержать родителей вместе; потому что я не тот внук, которого хотел мой дед; потому что я слишком глупый, злой или странный. Когда я вспоминаю ту минуту, она представляется мне раскаленной добела: я хватаю отца за шею и бью лбом о тротуар; заламываю ему руку за спину и пинаю его, пока он не начинает плевать кровью; переворачиваю обмякшее тело, называю его педрилой и бью кулаком в лицо снова и снова. А потом борюсь с Рэйном, оттаскивающим меня в безопасное место, когда раздается вой сирен и парковку наводняет мелькание синих и красных огней.

Эта история начала передаваться из уст в уста, как часто бывает с подобными историями, и по мере того, как она распространялась, случившееся обрастало все новыми и новыми фантастическими подробностями. Дошло до того, что новичок Североамериканского эскадрона смерти – ваш покорный слуга! – якобы сам положил шестерых парней. У меня в одной руке была свинцовая труба, а в другой нож. Одному из парней я зубами оторвал ухо и даже проглотил его мочку.