– Ты веришь в эту чушь? – спросила меня стоявшая рядом прекрасная девушка. Голос ее был совершенно спокоен. Это было похоже на какой-то подвох.

Кто-то из «Власти белых» был последователем Христианской идентичности, кто-то не был. Рэйн был. Фрэнсис был. Я был. Мы верили, что являемся истинным Домом Израиля, Божьими избранниками. Евреи – самозванцы и должны быть сметены с лица земли во время расовой войны.

Я усмехнулся:

– Когда мне было столько лет, как им сейчас, я от голода украл хот-дог на заправочной станции. Из-за самого воровства я не особо расстраивался, но целых две недели был уверен, что Бог накажет меня за то, что я поел свинины.

Когда она встретилась со мной взглядом, это было как мгновение между тем, как зажигаешь газ в духовке, и тем, как он вспыхивает голубым обжигающим пламенем и ты боишься, что сейчас все может рвануть прямо тебе в лицо.

– Папа, – громко произнесла она. – Твой гость пришел.

Папа?

Фрэнсис Митчем взглянул на меня, отвернувшись от группы детей, которые тоже посмотрели на меня.

Потом он хлопнул меня по плечу:

– Терк Бауэр. Хорошо, что пришел.

– Это честь для меня, – ответил я.

– Вижу, ты уже познакомился с Бриттани, – сказал Фрэнсис.

Бриттани…

– Неофициально. – Я протягиваю руку. – Здрасьте!

– Привет, – отвечает Брит со смехом. Руку она держала чуточку дольше, чем следовало бы, но не настолько, чтобы кто-нибудь это заметил.

За исключением Митчема, который, я полагаю, замечал все.

– Давай пройдемся, – сказал он, и мы пошли обратно во двор.

Мы поговорили о погоде (весна в этом году поздняя) и о поездке из Хартфорда в Нью-Хейвен (вся I-91S в дорожных работах). Когда мы дошли до угла двора, рядом с яблоней, Митчем сел в шезлонг и жестом предложил мне сделать то же самое. Отсюда открывался прекрасный вид на игру с пиньятой. Именинник снова размахивал битой, но конфет пока что не выбил.

– Это мой крестник, – сказал Митчем.

– Я вот подумал: зачем меня пригласили на детский праздник?

– Люблю разговаривать со следующим поколением, – признался он. – Это помогает чувствовать, что ты все еще при деле.

– Не знаю, сэр. Я бы сказал, что вы очень даже при деле.

– Кто бы говорил… – улыбнулся Митчем. – Ты недавно здорово отличился.

Я только кивнул. Почему Фрэнсису Митчему захотелось со мной встретиться, все еще было непонятно.

– Я слышал, твоего брата убил ниггер, – сказал он. – А твой отец – гомосек…

У меня закружилась голова, щеки вспыхнули.

– Он мне больше не отец.

– Успокойся, парень. Мы родителей не выбираем. Важно то, чем мы их делаем. – Он посмотрел на меня. – Когда ты в последний раз его видел?

– Когда ребра ему ломал.

И снова я почувствовал себя так, будто меня подвергают какой-то проверке. Я, должно быть, отвечал правильно, потому что Митчем продолжил:

– Ты собрал собственную команду, и люди говорят, что ты лучший вербовщик на восточном побережье. Ты пошел в тюрьму вместо своего помощника и, как только вышел, преподал ему урок.

– Просто сделал то, что нужно было сделать.

– Что ж, – ответил Митчем, – в наши дни таких, как ты, не так уж много. Я-то, честно говоря, думал, что честь – товар, вышедший из употребления.

Как раз в это время один из мальчиков, не именинник, рубанул битой по шее пиньяты, и на траву посыпались конфеты. Дети бросились на землю, набирая полные руки сладостей.

Из кухни выплыла мать именинника с горкой кексов на блюде.

– С днем рождения тебя… – начала петь она, и дети столпились вокруг стола для пикника.

На крыльцо вышла Бриттани. Ее пальцы были синими от глазури.

– В те дни, когда я держал свой отряд, – сказал Митчем, – в Движении не было никого, кто стал бы иметь дело с наркошами. Теперь, видит Бог, арийские мальчики снюхиваются с краснокожими, чтобы готовить метамфетамин в резервациях, где их не достанут федералы.

С днем рождения тебя!

– Они не снюхиваются, – сказал я Митчему. – Они объединяют силы против общих врагов – мексиканцев и черных. Я не защищаю их, но понимаю, зачем нужен такой неожиданный союз.

С днем рождения, милый Джексон!

Митчем прищурился.

– Неожиданный союз… – повторил он. – Например, старик с опытом… и молодой парень с самыми крепкими яйцами, какие я встречал. Человек, который знает прошлое поколение англосаксов, и человек, который может возглавить следующее. Человек, который вырос на улицах… и парень, который вырос в век высоких технологий. Да, это был бы всем союзам союз.

С днем рождения тебя!

Брит на другом конце двора поймала мой взгляд и покраснела.

– Я слушаю, – сказал я.

После похорон все возвращаются в дом. На столе запеканки, пирожки, нарезка, но я ничего не ем. Люди продолжают говорить, как они сочувствуют нашей потере, как будто им есть до этого какое-то дело. Фрэнсис и Том сидят на крыльце, еще усеянном кусочками стекла после моего оконного проекта, и пьют виски из бутылки, которую принес Том.

Брит сидит на диване, как сердцевина цветка в окружении подруг-лепестков. Когда слишком близко подходит кто-то, кого она не очень хорошо знает, они смыкаются вокруг нее. В конце концов они уходят, говоря что-то вроде «Звони мне, если что» и «С каждым днем будет легче». Другими словами, лгут.

Я провожаю последнего гостя, когда перед домом останавливается машина. Дверь открывается, и появляется Макдугалл, полицейский, который принял мою жалобу. Он засовывает руки в карманы и поднимается по ступенькам ко мне.

– Пока не могу сообщить ничего нового, – говорит он напрямик. – Я пришел, чтобы выразить соболезнование.

Я чувствую, что Брит подошла и встала у меня за спиной, как тень.

– Детка, этот человек из полиции нам поможет.

– Когда? – спрашивает она.

– Ну, мэм, расследование таких вещей обычно занимает некоторое время…

– Таких вещей… – повторяет Брит. – Таких вещей… – Она выступает вперед и оказывается лицом к лицу с копом. – Мой сын не вещь. Не был, – поправилась она сдавленным голосом. – Не был вещью.

Она разворачивается и исчезает в чреве дома. Я смотрю на полицейского.

– Сегодня был тяжелый день.

– Я понимаю. Как только со мной свяжется прокурор, я сразу же…

Он не успевает закончить, потому что в эту секунду позади меня раздается страшный грохот.

– Мне нужно идти, – говорю я Макдугаллу и, не дожидаясь ответа, закрываю дверь перед его носом.

Прежде чем я добегаю до кухни, снова что-то грохочет. А как только я вхожу, мимо моей головы пролетает блюдо с запеканкой и разбивается об стену.

– Брит! – вскрикиваю я, и она швыряет мне в лицо стакан. Он попадает мне в бровь, и на секунду у меня перед глазами вспыхивают звезды.

– У меня что, от этого настроение должно подняться? – кричит Брит. – Я ненавижу макароны с сыром.

– Детка! – Я держу ее за плечи. – Они пытались быть вежливыми.

– Я не хочу, чтобы они были вежливыми, – говорит она, обливаясь слезами. – Мне не нужна их жалость. Я ничего не хочу, кроме той суки, которая убила моего ребенка.

Я обхватываю ее руками, хотя она и не пытается вырваться.

– Ничего еще не закончено.

Брит отталкивает меня так сильно и так неожиданно, что я чуть не падаю.

– А должно быть закончено, – говорит она, и в ее словах столько яда, что меня припечатывает к месту. – И закончилось бы, если бы ты был мужиком.

У меня дергается щека, я сжимаю кулаки, но не отвечаю. Фрэнсис – я не заметил, когда он вошел в комнату, – подходит к Брит и кладет руку ей на талию.

– Тише, тише, мышка. Пойдем наверх. – Он выводит ее из кухни.

Я знаю, что она имеет в виду: хреновый воин тот, кто воюет за компьютером. Да, уход нашего Движения в подполье – идея Фрэнсиса, и это был блестящий, коварный план, но Брит права. Есть разница между мгновенным удовлетворением, которое приносит хороший удар, и запоздалой гордостью, пробуждающейся в тебе, когда ты сеешь страх через интернет.