Вторая часть статьи посвящена критическому анализу этической системы Г. Когена. Очевидно, что обращение С. Л. Рубинштейна к этическим проблемам началось гораздо раньше, и не только в период освоения идей Марбургской школы в студенческий период, а еще в юношеском возрасте при его осмыслении идей российской философии, идей Л. Н. Толстого, Ф. М. Достоевского, российского экзистенциализма. Но в данной статье – при неприятии когеновской этической парадигмы – прежде всего осуществляемого Когеном сближение этики и права, этики и закона, Рубинштейн, считая эпицентром этического самого человека, субъекта, опять-таки и в своей этике (о чем свидетельствует далее приводимое нами содержание его «ранних рукописей» и статья «Принцип творческой самодеятельности», 1922) использует термины, понятия, присущие когеновской этике. Это понятия «субъект», его «нравственные поступки» и «нравственные деяния», «свобода». Но в отличие от формализованной, т. е. построенной на сближении этики и закона, когеновской концепции, Рубинштейн формулирует здесь свою позицию: «Этический субъект самоопределяется, и, самоопределяясь, он впервые осуществляется в своих деяниях. Но этическое деяние человека предполагает другого человека как другой этический субъект. Потому что этическое деяние существует только в отношении к человеку как к личности (курсив мой. – А. С.)… Деяние есть лишь в отношении человека к человеку, и в отношении человека к человеку есть только деяние. Итак, деяние предполагает другого человека. Но субъект для своего самоопределения и самоосуществления предполагает деяние…Самооопределение делает абсолютно очевидным, что этический субъект не есть изолированный индивидуум, это был бы абстрактный индивидуум, т. е. абстракция, а не индивидуум. Я не существую без другого, я и другой сопринадлежны» (Рубинштейн, 2003б, с. 446–447). Эту идею С. Л. Рубинштейн излагает в своем последнем труде «Человек и мир», раскрывая ее конкретно в отношении человека к «ближнему» и «дальнему». Но здесь присутствует и другая – более общая идея, которая не найдет своего развития и даже воспроизведения в последнем труде, – идея о том, что этический субъект самоопределяется в своих отношениях не только к другому, но к людям, «к человечеству как совокупности и единству всех людей» (там же). В статье о Когене это единство раскрывается в религиозном монотеизме – единстве человечества как единство Бога, что было, по-видимому, неприемлемо для мировоззрения С. Л. Рубинштейна, как и когеновская идея социализма, построенного на этической основе. В «Человеке и мире» в разделе «Этика и политика» он прямо пишет, вероятно уже не рассчитывая на то, что этот его труд увидит свет, что идеология социализма бесчеловечна, т. е. она отрицает всякое этическое основание. Однако, кроме этих мировоззренческих категорий и суждений, в данной статье есть еще одно – более конкретное понятие, которое затем выйдет в круг идей о единстве этики и психологии, проблем воспитания. Это понятие „задачи“, которую «каждый субъект в каждом деянии должен разрешить вновь» (Рубинштейн, 2003б). И это понятие, будучи обобщено, войдет и в определение субъекта не как представляющего собой нравственное совершенство, а как человека, постоянно решающего широкий круг жизненных задач (К. А. Абульханова)[11].
Не менее существенно в рубинштейновском понимании его определение этического как деяния субъектом добра, а не просто как созерцательного отношения к другому человеку. Здесь важны и действенность этического отношения субъекта, и одновременно связь с деятельностью как таковой. Затем она выступает как самостоятельная категория во взаимодействии субъекта с миром. Рубинштейн не умозрительно утверждает их единство, а раскрывая онтологию этического и всех остальных отношений и проявлений субъекта.
Первоначально – в ранних рукописях – С. Л. Рубинштейн включает в этическое и эстетическое отношение (к другому человеку), понимая его красоту как совершенство, совершенность сущего. Он пишет: «Эстетическое – первый пласт в построении совершенного сущего. Красота – его (сущего. – А. С.) совершенство в организации физико-душевного, которое, как и совершенство в душевно-духовной области – добро, есть совершенство организации. В нем выражается основная его онтологическая закладка и структура, повадки, темп и ритм и архитектоника пластики человеческого существа… Красота – абсолютная завершенность бытийности» (Абульханова, 1989, с. 23, см. сноску 9; курсив мой. – А. С.). Соединяя нравственное и эстетическое отношение, Рубинштейн пишет: «Нравственное деяние не обозначает пользу или счастье человека, оно должно дать бытие человеку. Любовь есть созерцание и утверждение совершенства» (там же).
В этом небольшом отрывке Рубинштейн своим слогом, обозначая проблемы жизни, формулирует глубочайшую философскую идею. Казалось бы, он пишет о человеческом общении, о любви к другому человеку – о чувстве. За этим чувством, за поверхностью или глубиной человеческих отношений он выводит на свет главное – их реальность. В отношениях субъекта к другому человеку он видит не лежащую на поверхности их обыденность: субъект способен реально изменить другого человека. Не просто осудить или одобрить его, не просто поддержать или повлиять. В жизни часто обсуждается вопрос: можно ли и нужно ли изменить другого? Здесь же – не изменить (как ты считаешь нужным), а постичь сущность другого своим отношением, своей любовью укрепить лучшее в человеке, усилить его сущность. Здесь видна прямая аналогия с деятельностью, которая не идеально, а реально изменяет действительность. Но за этим деянием по отношению к другому человеку раскрывается фундаментальнейшая мысль: все – и человек, и его деятельность, и его отношение к другому – реальность. Философски это означает утверждение онтологии, объективности человека как субъекта.
«Поступки мои, – пишет он далее, – и выражающееся в них мое отношение к другим людям (составляющим их внутреннее содержание) ставят других людей в новые условия и новые отношения ко мне (другим людям) – таким опосредственным образом обуславливают изменение жизни, деятельности и отношений других людей, через эту изменяемую их деятельность происходит дальнейшее формирование людей… При этом в формировании как моем, так и другого человека, в процессе моего воздействия на него и его мной обусловленных деяний речь идет о диалектике сущности и ее осуществления (причем в процессе своего осуществления сущность не только осуществляется, но и изменяется: то искажается, то переходит на другую – высшую – ступень, в более совершенную сущность)… Любовь – когда человек в своей индивидуальности становится для меня завершенной реальностью, перестает быть только частью среды, одним из элементов или определенных величин мира, а выделяется как самостоятельная реальность, как завершенное совершенное в себе бытие» (там же, с. 23–24; курсив мой. – А. С.).
Таким образом, уже на самом первом, самом раннем этапе своего творчества Рубинштейн создает совершенно новую онтологическую концепцию. Она противостоит абсолютизации сознания, духа как неких, говоря современным языком, виртуальностей, существующих в отрыве от человека. Ядром его концепции является субъект – деятельный и этически действенно относящийся к другому человеку. Это новая интерпретация философской антропологии, традиционно раздробившей человека на отдельные качества и, главное, лишающей его собственного бытия и способности реализовать в бытии себя, свою сущность и сущность другого.
Много лет спустя совместно с Е. В. Гордиенко мы провели исследование (под руководством К. А. Абульхановой) так называемых экспектаций, т. е. личностных ожиданий отношений со стороны других людей, представлений о том, как относятся ко мне (к данной личности) родители, дети, друзья и т. д. Эти представления, конечно, у многих отличались от того, как реально относились ко мне эти люди. Это были мысли, т. е. идеальные представления об их отношениях, но не реальность последних. Одни типы личностей предпочитали относиться к другим в соответствии с этими своими представлениями, не затрудняя себя выяснением реального отношения – иногда простого, иногда сложного, иногда дружелюбного, заботливого, иногда негативного, завистливого, иногда равнодушного – их отношения к себе на самом деле. И тогда фактически сами относились к ним как бы «с закрытыми глазами»: их представления расходились с реалиями отношений других. Но задайся они вопросом – как соотносятся друг с другом их мысли об отношении к ним и реальные отношения, они имели бы возможность понять и сущность, характер каждого человека (что он скрывает в своем отношении, чего добивается, что оно ему дает и т. д.). И только так, опосредованно, через осознание соотношения идеального и реального, можно, по-видимому, построить свое отношение к другому человеку, стремясь к идеалу, намеченному Рубинштейном.
