Отказаться, прикинуться больным? На это я не решился. Судьба снова отрывала меня от тебя, любезный сын. Но, по крайней мере, на этот раз мне не грозила немилость сильных мира сего.
Свадебный поезд медленно двигался по зимним дорогам, и в каждом городе нас встречали толпы разодетой литовской знати. Стоя за спиной Елены Иоанновны, я переводил для нее любезности и поздравления литовских дам. Великий князь Александр встретил нас за три версты до Вильнюса. От копыт его коня до полозьев топканы раскатили красное сукно, а у самой дверцы возка постелили камку с золотом. Невеста и сопровождавшие ее боярыни вышли на камку, а Александр спешился, подошел к ним и подал руку своей суженой. Мне довелось поймать первый взгляд, которым обменялись обрученные. Сквозь маску вежливой невозмутимости в нем явно мелькнула искра радостного и благодарного удивления. Ведь эти двое должны были связать свои судьбы, не имея возможности хоть раз увидеть друг друга! Наверное, для каждого из них было огромным облегчением увидеть перед собой молодое приветливое лицо, не успевшее окаменеть под морозом придворного лицемерия.
Венчание состоялось в тот же день, в католической церкви. Вопреки возражениям епископа и жениха, русские посланцы добились, чтобы присланный из Москвы священник Фома читал православные молитвы, а княгиня Марья Ряполовская держала венец над невестой. Свадебный пир во дворце блистал шелками, золотом, драгоценностями. Мать князя Александра приняла невесту ласково, и все вельможи и их жены подходили представиться ей. Но, выполняя наказ своего отца, Елена Иоанновна не допустила к себе русских князей, перебежавших недавно в литовскую службу.
Так началась моя жизнь в Вильнюсе. Дружеское и доверительное отношение ко мне великой княгини очень скрашивало мое существование. Десять лет назад я учил ее, тогда еще совсем юную, иностранным языкам, и она не забыла наши уроки. Московские бояре, включенные в ее свиту, вели себя как надсмотрщики, доносили о каждом ее шаге великому князю Ивану Ва-сильевичу. На людях она старалась не оказывать мне знаков внимания, чтобы не возбудить зависть придворных. Но во время уроков литовского языка мы порой оказывались в комнате с двумя-тремя фрейлинами, не говорившими по-русски, и тогда она делилась со мной своей главной душевной смутой.
- Что я могу написать батюшке в ответ на его последнее послание? - тихо говорила она. - Он требует от моего супруга построить для меня православную церковь прямо на территории дворца. Но он не понимает, что князь Александр не является в своей стране таким самодержцем, как он. Литов-ский князь должен соблюдать все постановления Рады, в том числе и запрещение строить новые православные храмы в больших городах. Я писала отцу несколько раз, что хожу в православную церковь, которая в пяти минутах ходьбы от дворца, и что меня это вполне устраивает. Но отец стоит на своем и огорчает моего мужа всякими придирками и невозможными требованиями.
Присланного священника Фому она не переносила и сознавалась, что не может исповедоваться ему с открытым сердцем.
- Я уверена, что он все доносит батюшке, тайна исповеди для него не указ. А мне так нужно порой поделиться с кем-то своими тревогами. Вы уж простите, что обременяю вас, Степан Юрьевич, не отпускаю в Москву к сыну. Но порой я заснуть не могу, вспоминая последний год в Кремлевских палатах. Вы ведь тоже замечали, что там творилось. Каким взглядом батюшка смотрел на вдову своего сына, какие подарки ей делал. А жену свою, мою мать, открыто ругал при людях за какие-то фамильные драгоценности. Конечно, такое уже бывало в Московии: надоест мужу старая жена, он ее упрячет в монастырь и женится на молодой. Но Елена Стефановна ни за что не согласится, мы-то с вами ее хорошо знаем. И церковь не допустит такого брака.
Откровенность Елены Иоанновны пугала меня. Из печального опыта я уже знал, как опасна излишняя осведомленность в придворной жизни. Но что оставалось делать? Молодая княгиня была так одинока, у нее не было ни одного верного друга на чужбине.
Душой я отдыхал только в те дни, когда мне удавалось вырваться в монастырь отца Владислава, провести с ним вечер в сердечной беседе. Порой мы так увлекались, что засиживались далеко за полночь, и я оставался ночевать в монастырской келье. Старинные манускрипты и новейшие печатные издания, раскопки древностей и последние открытия испанских и португальских мореплавателей, болезни тела и терзания души, движение небесных светил и распускание цветка - казалось, не было такой темы, которая не могла бы дать пищу нашему любомудрию. Отыщут ли алхимики философский камень? Выбьют ли русские шведов из Выборга? Заокеанские земли, открытые гишпанцем Колумбом, окажутся ли восточным берегом Индии или чем-то другим? Удержится ли у власти во Флоренции монах Савонарола? Эти и другие горячие события заполняли наши беседы, прежде чем уплыть в прошлое и застыть скупыми строчками летописей.
Летом 1495 года пришла печальная весть из Мемеля. Внезапно скончался муж моей названой сестры Греты, мейстер Готлиб. К счастью, их старший сын был уже достаточно взрослым и смог унаследовать и возглавить торговое дело отца. Я выпросил у Елены Иоанновны недельный отпуск и поехал навестить сестру, скрасить ей дни траура.
Плавание по Неману заняло два дня. У меня с собой было несколько последних писем от Греты, и я перечитывал их по нескольку раз, любуясь песчаными берегами реки, зарослями цветущего люпина на склонах, бархатными копьями камышей.
Странное чувство охватило меня на улицах Мемеля. Впервые за тридцать лет я снова слышал вокруг себя немецкую речь, читал немецкие надписи на лавках, разглядывал платья немецких модниц, сдувал пену с кружки немецкого пива. И все казалось мне чужим. Был ли это голос моей славянской крови? Или тридцать лет жизни в России смыли память о моей немецкой юности, превратили в настоящего русака?
Наша встреча с Гретой - о, на это стоило посмотреть!
Мы упали друг другу в объятия и не могли оторваться, не могли наглядеться. Траурное платье не старило ее, наоборот, возвращало какую-то грустную моложавость. Ее сын и дочь смотрели на наши нежности с завистливым изумлением. Им пришлось чуть ли не силой отлеплять нас друг от друга, чтобы отвести к накрытому столу.
Сознаюсь тебе: латинские слова благодарственной молитвы о хлебе насущном слетали с моих уст с такой же искренней верой, как и русские. В сердце было так много братской любви, что она легко размывала границу, разделившую земную церковь Христову, заставляла ее оборваться у дверей этого дома. Сознаюсь и в том, что любовь эта незаметно, но быстро окрашивалась новыми, не вполне братскими цветами. Я вглядывался в милые черты родного лица и слышал коварный шепот собственного сердца:
"А что? Вы оба овдовели, оба свободны. Кто сказал, что влюбленность обязательно должна приходить первой и отворять ворота сердечной и душевной привязанности? Как часто бывает, что, наоборот, влюбленность вспыхивает там, где мужчине и женщине дано было сначала слиться сердечно, без всяких греховных помыслов? Может быть, таков уж мой удел и где-то в книгах судеб записано про меня: дано ему будет познать только сорокалетних вдов?"
Конечно, во время того визита я не мог нарушить семейный траур и выразить Грете свои новые чувства. Но мне показалось, что и она испытала нечто похожее, и в ее сердце открылось новое окошко, для одного меня. Всю обратную дорогу я думал только о ней, мечтал, составлял планы новой жизни. Если я решу остаться в Литве...
Должен прервать это письмо - меня срочно вызывает к себе великая княгиня Елена Иоанновна. Закончу завтра.
Ну вот, вот и свершилось то, чего я втайне ждал все последние дни.
Господь послал мне свой знак!
Когда я вошел в покои княгини, она отослала всех слуг и подала мне запечатанный конверт.
- Вот письмо к моему батюшке, - сказала она. - Умоляю доставить и вручить ему в собственные руки. Я не верю, что мои прежние письма достигали его. Никому не могу доверять. Кланяются низко, улыбаются до ушей, но думают только о своей выгоде и корысти. Если же письмо у вас выкрадут или оно пропадет каким-то иным путем, я хочу, чтобы вы передали мои слова батюшке: больше так жить я не могу. Выходя замуж за князя Александра, я мечтала о том, что этот брак принесет мир нашим народам. Что Литва и Россия смогут оставить свой долгий раздор и стать твердо, плечом к плечу, против мусульманского нашествия. А что оказалось? Меня, наоборот, делают яблоком раздора. Батюшка шлет моему супругу нелепые и несправедливые обвинения. Он делает вид, что вступается за меня, и литов-ские придворные думают, что это я шлю ему ложные жалобы, нагнетаю вражду. Как я могу оправдаться перед ними, перед супругом моим, перед вдовами и сиротами литовских воинов, гибнущих каждый день в пограничных стычках?
