- Посылали за врачом? - осторожно спросил я.

- Был он уже, был. Убежал к себе делать микстуру. Да не больно я верю этим немецким лекарям.

- Помню, меня матушка в детстве при лихорадке сразу поила настоями. - Я говорил тихо, так чтобы не услышал священник. - У нее всегда был запас сушеных цветов липы и ромашки. А еще, я слышал, настой ивововой коры тоже помогает. Залить кипятком, добавить меда для вкуса и все время подносить к губам.

Я понимал, что сильно рискую, предлагая знахарские приемы во дворце, полном доносчиков. Но сострадание к больной пересиливало страх. Кроме того, я знал, что великая княгиня не разделяет местных суеверий.

Разгоревшееся лицо княжны было таким прелестным на расшитой шелком подушке, что любой художник немедленно схватился бы за кисти и краски. Увы, я мог только взглядом пытаться запечатлеть его на холсте памяти.

Вскоре вернулся лекарь. Узнав, что я владею немецким, он стал тихо и сердито жаловаться мне.

- Переведите им... Они делают вид, что не понимают моего русского. Я прекрасно говорю по-русски, они просто притворяются... Переведите им, что я учился в лучших медицинских школах в Салерно и Монпелье. Что прочел всего Галена, Авиценну и Маймонида. Что я переводил на немецкий знаменитый салернский "Путеводитель здоровья". Правда, он написан в стихах, а мы переводили прозой. Но одну - может быть, главную - заповедь перевели с рифмой: "Пусть помнят все, кто хочет быть здоров: Покой, Веселье, Пост - нет лучше докторов". Скажите им, что они должны слушать меня, а не этого попа с его иконами и кадилами...

Я шепотом объяснил великой княгине, что немец просто перечисляет прочитанные им медицинские труды и университеты, в которых он учился. Но счел за лучшее поскорее удалиться. Однако мокрая жаба тревоги уже успела вновь усесться на сердце. Права, права Людмила! Пора мне как-то ускользнуть из дворца, от всех завистливых глаз, от жадно раскрытых ушей. Но как? Куда?

Порой я готов бежать за советом к гадалке или прорицателю, к какому-нибудь черному магу, чтобы узнать, что ждет меня впереди. Вопреки церковным запретам, в Московии гадают и стар и млад. Гадают по зеркалу и блюду, по снегу и полотенцу, у ворот и у проруби, по курицам и петухам, по башмакам и снопам, по березовой лучине и яичному желтку.

О, если бы дано нам было проникнуть в тайну завтрашнего дня! От скольких бед могли бы мы уберечься! Но, с другой стороны, разглядев в черной проруби Грядущего беду неизбежную, а еще дальше - нашу неминучую смерть, мы заранее лишились бы того единственного, что делает нашу жизнь выносимой, заветного цветочка надежды.

На этой философской ноте прощаюсь с тобой, любимая сестра.

С. З.

В Вильнюс из Тарусы,

сентябрь 1487

Любезный брат Владислав!

Полагаю, Вы удивлены и обеспокоены моим затянувшимся молчанием. Увы, я боюсь, что наша переписка прервется теперь надолго. Это письмо доберется до Вас лишь в том случае, если смоленский купец, случайно встретившийся мне здесь, в Тарусе, сдержит свое слово и передаст пакет по назначению. Само собой разумеется, что в таких обстоятельствах я должен воспользоваться нашей тайнописью - эстонским языком. Неделю назад злая судьба нанесла мне свой очередной удар. Или это Господь послал очередное испытание? Ах, не нашему слабому уму пытаться отличить одно от другого.

Вот что случилось.

Когда я утром явился для занятий с Еленой Стефановной, мне сказали, что княгине нездоровится и она предпочла остаться в постели. В Посольском приказе меня никто не ждал, и я решил улизнуть домой, чтобы помочь моей жене в домашних хлопотах, поиграть с сыном, залатать прорехи в заборе и крыше.

Весь день прошел у нас в мирных занятиях. Я рубил капусту для квашения, чинил кадки для моченых яблок и соленых грибов, стучал топором и молотком. Вечером, по своему обыкновению, уселся в саду отдохнуть и полюбоваться на закат. И вот, когда солнце совсем зашло и утянуло с собой все семь цветов радуги (так купец уносит из лавки на ночь самые дорогие товары), оставив ненадолго лишь серую муть, над моим забором возник силуэт человека в меховой шапке. На минуту сердце мне ожгло испугом: не призрак ли это Аристотеля Фиораванти явился - да, в том же самом месте, - чтобы покарать меня за нерасторопность, за то, что не помог ему убежать на родину. Но нет - тихий голос, окликнувший меня, был вполне человеческим и хорошо мне знакомым.

Я отворил калитку и впустил во двор Федора Курицына. Кафтан на нем был темный, простой, сапоги черные, так что по виду его можно было принять за небогатого приказчика - никак не за кремлевского дьяка.

- Что? Что-нибудь случилось? С братом Иваном? С княжной Еленой? - начал было я.

Он приложил палец к губам, подвел меня к скамейке. Мы уселись, склонили головы друг к другу.

- Нет, не с братом, - зашептал он. - И не с княжной. С молодой княгиней, Еленой Стефановной. Знаешь, отчего она осталась в постели утром? Ночью выкинула плод. Девочку. Целый день убивалась.

- Господь Всемогущий, помилуй рабу Твою Елену Стефановну, пошли ей скорое исцеление...

- А в полдень к нам в Посольский приказ явились гости. Два пристава. По твою душу.

- По мою?! Как же это? Почто я им сдался?

- Кто-то нашептал князю Ивану Молодому, что тут не обошлось без злого колдовства. И указал на тебя. И он поверил. Велел провести сыск и дознание.

Сердце у меня сжалось предсмертной тоской. "Вот и кончилась жизнь, подумал я. - Значит, это я в последний раз видел закат. Недаром была такая на душе кручина". Мрак ночи затекал мне в глаза, сливался с мраком в груди.

- Хорошо, что я был на месте, - продолжал шептать Курицын. - И хорошо, что ты улизнул домой, никто тебя в приказе не видел.

- Чего хорошего? Разве от них укроешься? Не нашли сегодня, найдут завтра.

- А вот и не найдут. Уедешь потихоньку ночью - и через неделю забудут про тебя. Отыщут себе другого колдуна для расправы.

- Как? Куда я уеду? Поймают на первой же заставе.

- Слушай меня... Слушай, Степан, внимательно. Помнишь, два дня назад мы отправляли Кара Бешмета с посланием от великого князя в Крым, к Менгли-Гирею?

- Ну?

- Когда приставы явились, я им сказал, что Кара Бешмет взял тебя с собой толмачом. Что он турецкого не знает, а при дворе Менгли-Гирея сейчас полно турок. И что если подьячий Бородин так уж нужен, придется кому-то ехать за ним в Крым. Мол, ты уехал еще до их прихода. Поэтому не подведи меня - отправляйся сразу вдогонку за посольством. Моя лодка тебя довезет до Бронниц. Это верст сорок вниз по Москве-реке. Слыхал про тамошних кузнецов? Делают лучшую броню, крепости необычайной. Кара Бешмету велено там задержаться на несколько дней, отобрать и купить шлемы и кольчуги для хана и его телохранителей. Ты как раз поспеешь. Вот тебе подорожная грамота, помеченная вчерашним числом. Вот деньги. Лишнего не бери с собой, Кара Бешмет тебе все даст. Вот письмо для него. Только больше никому не говори про наш сговор, понял?

- Но как же я?.. А жена, сын?.. Что я жене скажу?

- Так и скажешь: срочное и тайное поручение от великого князя. Когда вернешься - не знаешь. Может, через полгода, может, через год. Деньги я ей буду выплачивать за тебя все время, об этом не тревожься. Все понял? Иди, собирайся. Жду тебя в лодке.

- Федор Кузьмич... Благодетель... Избавитель мой... Как же я?.. Чем, когда смогу?.. Век буду служить вам верой и правдой...

- Ах, Степан, Степан... Думаешь, я только для тебя стараюсь? Это я и свою шкуру пытаюсь спасти.

- Как это?

- Ты полагаешь, что это за тобой неведомые злыдни затеяли охоту?

- А за кем же?

- Уверен, что за твоим начальником. То бишь за мной. Знают, что прямую клевету про меня великий князь и слушать не станет. Я у него весь на виду. А вот зацепить моего приказного, да притащить в пыточную, да задать ему вопрос: "Научал ли тебя твой начальник, Федор Курицын, злым колдовством погубить плод в чреве княгини Елены Стефановны?.. Нет?.. А ну-ка, вгоните ему раскаленный гвоздь под ноготь, освежите память..." На втором, на третьем гвозде все подтвердишь, что от тебя потребуют.