А вот мирза Кара Бешмет, недавно крещенный, пытается уяснить для себя тайну и премудрость Святой Троицы. И опять же, нет в его вопрошании ни притворного смирения, ни чванства, ни дерзости, прикрывающей невежество, ни елейности, под которой любит прятаться равнодушие.
В углу тихо сидит с рукоделием Мария Курицына, время от времени переводит живой взгляд с одного говорящего на другого. Рядом с ней - ее племянник Михаил, юноша, спасенный из татарского плена. Глаза его горят, дыхание вырывается из приоткрытых губ так, словно это сама рвущаяся к вере душа вылетает, чтобы перехватить на лету слова старших, полные глубокого смысла, живого чувства.
Да, я очень люблю эти наши вечера в уютном доме Ивана Курицына. И кажется мне, что нигде еще не доводилось мне видеть собрание людей, которые так близки были бы к исполнению завещанного апостолом Петром: "Имейте усердную любовь друг к другу... Служите друг другу каждый тем даром, какой получил, как добрые домостроители благодати Божьей".
Прощаюсь с Вами, досточтимый брат, и призываю благословение Господне на вашу обитель.
С. З.
Фрау Грете Готлиб, в Мемель
из Москвы, декабрь 1482
Милая, родная, любимая сестра моя Грета!
Только тебе могу я со всей чистосердечностью поведать о важнейшем событии, потрясшем, перевернувшем мою жизнь.
Помнишь, в одном из писем прошлого года я писал о гибели в бою моего бывшего хозяина Алольцева и его сына. О том, как я отыскал в Пскове его вдову, Людмилу, и увез ее к родителям, живущим в подмосковной деревне. Я надеялся, что покойная сельская жизнь поможет ей постепенно прийти в себя после перенесенного горя.
Родители окружили ее любовью и заботой. Мудрая мать не пыталась держать ее все время под шубой на печи, очень скоро начала давать всякие поручения по дому и хозяйству. В Пскове Людмила славилась умением варить меды, пиво и вишневые морсы с добавкой гвоздики и муската, и вскоре ее семья и соседи, да и все семейство Курицыных - все получили возможность оценить ее искусство. С наступлением весны она стала много времени проводить в саду, готовила парниковые грядки для дынь, прививала черенки к стволам яблонь, сажала капусту, морковь, свеклу. Для всех нас было большим облегчением увидеть, что ее губам вернулась способность открываться в улыбке. На новом месте ничто не напоминало ей о прежней жизни и о горестном событии, разрушившем ее. Господь внял нашим молитвам и дозволил ее душе воссоединиться с земной оболочкой.
Теперь я должен сознаться тебе в том, в чем не сознавался никому: все годы моей жизни в Пскове я был тайно и безнадежно влюблен в Людмилу Алольцеву. Конечно, слово "тайно" не совсем точно. Даже наша матушка подтрунивала надо мной издалека, указывая, что в своих письмах я уделяю Людмиле слишком много внимания. Да и сама Людмила не могла не замечать, как загораются радостью мои глаза при каждом ее появлении. Женщины чувствуют и понимают такие вещи без слов. Все было точно так, как это описано в песнях, поэмах, стихах: от макушки до пяток тело заливает горячая истома, которая непредсказуемо окрашивается то болью, то счастливым ожиданием неизвестно чего, то пронзительной вспышкой благодарности Создателю за мимолетный миг блаженства.
Нежность созревает раньше желания. Не потому ли так часты греховные связи внутри семей? Золовка со свекром, дед с внучкой, теща с зятем... Не верю, что библейский Иуда возлег со своей невесткой Фамарью, не узнав ее. Неосознанная нежность растопила стену, разделяющую в повседневной жизни двух близких людей, осталось только снять ненужную уже никому одежду.
Но в моей судьбе - было ли это грехом? Должен ли человек сознаваться на исповеди в том, что есть одна женщина - жена другого, - рядом с которой ему трудно дышать? Что он может поделать с собой? Ведь я ни словом, ни жестом не дал своему чувству прорваться наружу. Но даже когда судьба унесла меня прочь из Пскова, сердце мое не избавилось от этого наваждения, не вырвалось из плена.
Ты уже, видимо, догадалась, к чему идет мой рассказ. Да, именно так и случилось. В конце лета, когда я убедился, что к Людмиле вполне вернулась способность слышать и понимать обращенные к ней слова, я набрался смелости, напялил свой самый нарядный кафтан, приехал в Малые Мытищи к Корниенковым и постучал в дверь их дома. По местным обычаям, я должен был обратиться сначала к батюшке и матушке. Но судьба так подстроила, что Корниенковых не было дома и дверь мне открыла сама Людмила.
- Радость моя несказанная, - выпалил я, не очень сам понимая смысл своих слов (да и был ли он?). - Радость моя... все эти годы... Ты ведь видела, знала... И вот теперь... Это судьба так решила... Воля Господня... Чтобы нам быть вместе... Согласна ли ты? Пойдешь ли за меня замуж?
Она смотрела на меня расширенными глазами. Прикрыла рот ладонью, отступила назад. Потом стала тихо смеяться.
- Вот насмешил... Вот уважил... Нашел себе невесту... Да ты знаешь ли, сколько мне лет? Пятый десяток пошел. Коли тебе приспичило, поищи среди молодых... За тебя любая пойдет.
- Не нужна мне молодая... Никто мне не нужен... Только ты одна... Сердце мое украла... Сколько уже?.. Почитай, пятнадцать лет...
Тут в дом вернулась ее мать. Людмила побежала к ней, уткнула смеющееся лицо ей в грудь.
- Ох, матушка, погляди-ка на него... Угадай, зачем он приехал?.. К одной старухе свататься решил.
Мать гладила ее по волосам, на смех не откликалась, смотрела серьезно.
- А и что ж тут смешного?.. По-всякому в жизни бывает... То старик на молодухе женится, то молодой постарше себе найдет... И вдовы во второй раз выходят замуж, это церковью разрешено... Был бы человек хороший... А где ты лучше Степана Юрьевича найдешь?
Людмила бросила на меня быстрый взгляд. Потом снова уткнулась матери в грудь.
- Ты, Степанушка, поезжай домой, дай нам тут между собой все обсудить. А сам, если всерьез затеял, присылай дьячка или священника для рукобитья. Чтобы все было по-людски. Отец с матерью у нее живы, надо, стало быть, их согласия для порядку спросить.
Я вернулся в Москву и рассказал все отцу Денису. Он пришел в радостное возбуждение, немедленно стал собираться.
- Никаких дьячков! Я сам к ним поеду! Завтра же! Какое приданое просить?.. Как это "никакого"? Ты же сам рассказывал, что она получила деньги от деверя за проданный дом в Пскове и за лавку и за все оставшееся имущество. На что вы жить будете? У тебя, что ли, клад в тайном месте закопан? Нет, уж доверь мне все рукобитье. В убытке не будешь.
Господи, при чем тут убытки-прибытки?! Я бы взял ее в одном сарафане, какой был на ней. Я боялся, что вдруг переговоры о приданом могут все разрушить. Вдруг она подумает, что я позарился на ее наследство, полученное из Пскова?
Но, слава Богу, все прошло хорошо. Отец Денис вернулся из Малых Мытищ вечером следующего дня очень довольный. Сиял. Да, согласие родителей получено. Да, и невеста вышла к нему и сказала, как заведено в Пскове: "Мое дело кончено, кланяйтесь моему жениху, Степану Юрьевичу". (Так меня зовут здесь теперь.) Нет, была совершенно серьезна. Вот знак согласия - белый шелковый платок от ее родителей в подарок. Сговорились, что свадьбу можно сыграть через месяц. Сам отец Денис взялся нас повенчать.
Милая Грета, ты ведь сама пережила и помнишь все предсвадебные волненья и страхи. Но ты выходила замуж молодой. У тебя жизнь была впереди. Если бы что-то сорвалось, это не было бы крахом всех надежд и упований. Для меня же - пойми - это была единственная, первая и последняя, возможность вкусить семейное счастье. Ибо я сказал Людмиле чистую правду: никто не мог мне заменить ее, никто не был мне нужен.
Месяц прошел, хвала Господу, в заботах и хлопотах, которые отвлекали меня, возвращали сердцу возможность разжиматься порой и возобновлять нужное биение в груди. Заняв денег у Ивана Курицына и Кара Бешмета, я купил домик с садом в деревне Сокольники, на полпути между Кремлем и Малыми Мытищами. Эта деревня тоже стоит на реке Яузе. Поэтому в день свадьбы родители невесты со служанкой Катей, их друзья и соседи спустились от их дома на ладьях и стругах.
