владыка не знал женщин. Так с мужчинами и пошло... хотя тот, первый раз было больно...
А этот Савелий потом, в конце перестройки уехал на родину, перешёл в греко-католики вроде бы и карьеру там сделал...
А поп, тот, да, непутёвый был. Болтал много, книги и идеи распространял, что сейчас не приветствуются... Хотя... не о том же ли говорили тогда, в Риме?... Другое время... Много на о. Анатолия стучали, владыка Орест знал, что много было и клеветы. Но парень явно выходил за флажки. Вольный дух, вольные разговоры на разные темы, об архиереях и их месте и власти в церкви много рассуждал, даже на проповедях говорил слишком вольные вещи. Вот и пришёл настоятель храма, где этот молодой смутьян служил, и принёс донос, что о. Анатолий отказался причастить больного и тот так и умер без покаяния. По глазам да и вообще из всего было видно, что врёт настоятель. Но дело надо было решать ради общего спокойствия, да и настоятель был надёжен во многих делах, не подводить же своих... Пришёл о. Анатолий на приём, он уже знал, что запрещён в служении. Можно было его не принимать, хотелось ли владыке видеть, как о. Анатолий будет умолять о помиловании? Наверное нет, хотя... Тот даже превзошёл ожидания епископа: плакал, умолял пожалеть его пятерых детей, больную жену. Стоящие на коленях мужчины владыку частенько возбуждали, но не в этот раз... Брезгливости вл. Орест тоже не чувствовал, не чувствовал ничего, только частью механизма немного ощущал, и этот механизм был не он, но было то, чему он служит, или просто работает... неважно. О. Анатолий тоже часть этого механизма и если хочет остаться, он должен это понять, предупреждали его не раз, без наказания он не понимал. Кто ж теперь виноват?
За о. Анатолия просили многие, младшее духовенство, миряне, местные деятели культуры всякие, но от этого решение владыки было лишь твёрже, чтобы прекратить, он даже объявил, что теперь рассматривает вопрос уже не просто о запрещении в служении, но и о снятии с о. Анатолия сана. Тогда пришёл просить и о. Павел. Владыку всё это уже очень раздражало. Он впервые попытался наорать на о. Павла, но как-то не смог долго гневаться на подчинённого, хотя в этом владыка Орест был более чем опытен. Взгляд деревенского священника, когда-то офицера, остановил поток архиерейской безапелляционности.
- Владыка! Вы же умеете любить. Я знаю, умеете... Вот и о. Анатолий любит своих детей, его любят прихожане, а что может быть важнее любви?
Архиерей остолбенел. Краска бросилась в его лицо. В голове картинкой всплыл любимый Витенька. Вл. Орест уж давно не путался ни с кем, не искал молодых любовников среди церковных мальчиков, многие ему нравились, но он оставил это. А к Витеньке он и впрямь привязался, хотя знал, что тот гулящий и не бескорыстный, и кроме владыки есть у него и другие, но с ним было хорошо и уютно, совсем не одиноко, может именно потому, что Витя не зависел от него и ничего особенного не ждал и не требовал, был лёгок, обворожителен в радости, прекрасен в грусти...
Владыка поднял глаза на о. Павла, он понял, что тот не случайно сказал то, что архиерей не мог себе сказать столько лет, хотя столько сказано было про эту самую любовь с амвона.. .это не догадка, это понимание...
- ВОООН!!! - Заорал седой архиепископ, - Чтоб духу твоего в моей епархии не было!!!
В этот же день вл. Оресту принесли прошение о. Павла о почислении за штат. Он сразу же подписал его.
Через какое-то время владыка узнал, что о. Павел стал носить странное имя Пиндосий и живёт в лесной келье где-то далеко.
- А хорошо бы к нему съездить...- Подумал владыка, но тут же усмехнулся этой своей мысли.
Зазвонил дверной колокольчик, да, время уже вставать. Набросив подрясник вл. Орест отворил.
- Благословите, к вам Виктор, - пряча глаза сказал келейник и быстро ушёл, он всегда был немногословен, лишнего старался не знать, за это владыка и держал его.
- Пусти, - ответил владыка.
Странен был визит Витетеньки, ведь не договаривались, да и вообще обычно не в архиерейских покоях встречались.
- А я тебя как раз вспоминал... Что без звонка? - Спросил архиепископ закрыв за любовником дверь.
- Рождество сегодня, как-то соскучился я по тебе... Решил так зайти...
- Рождество? Нынче не наше, католическое, будто не знаешь... У нас седьмого...
- А разве Рождество может быть не нашим? - игриво улыбнулся Витенька.
- Знаешь, - неожиданно даже для себя сказал пожилой архиерей, приходи именно после седьмого, разговеемся... А сейчас я что-то не могу... плохо себя чувствую...
Красот ада
- Вот так и мается, и нет ему нигде спасения, никакого выхода, - плакала пожилая, похожая на тень женщина только что рассказавшая длинную историю про то, как её сын случайно оказался на пути крепко спаянного монстра власти, полиции и бандитов в их тихом провинциальном городке. Его избивали сначала, угрожали, потом стали расправляться с семьёй, жена с ребёнком сбежала, его посадили, всё как в известных фильмах, без героизма и исхода. Остался только плач матери, тихий, без ропота и ушедших куда-то в прошлое эмоций. Какие там фильмы?...
О. Пиндосий разглядел эту женщину среди пришедших паломников, было их сегодня много, слава о старце растёт, а летом в хорошую погоду пройти к его келье куда легче. Она стояла где-то сзади, её почти не было видно. Отшельник приглядевшись, казалось, как-то даже принюхавшись к толпе, пальцем поманил её и завёл в келью, куда мирян вообще пускал очень редко.
- А я ж к нему и поехать не могу... хоть все письма его слезами промочила, я ж знаю, что он не договаривает много, меня бережёт. ..Ноу меня ж сестра ещё лежит, инвалид детства, а теперь ещё и после инсульта, под себя ходит, не с кем её оставить, на час одну с трудом, а тут через всю Россию ехать к сыночку на зону...
Она продолжала всхлипывать, старец молчал. Женщина продолжила:
- Тут я к ней батюшку вызывала к сестре...так за одно и сама хотела причаститься, а он сказал, что я ходячая и меня на дому нельзя и вообще все беды у меня от того, что я аборт молодая сделала... Может оно и так, но сыночку то моему за что, батюшка Пиндосий?
- Дурак твой поп, - только и сказал старец до этого ни разу не прервавший долгий, с повторениями рассказ женщины.
- Но почему ж тогда... так всё? - Всхлипнула она утирая слёзы.
- А я не знаю.
Такого ответа я от старца не ждал и не смог скрыть удивлённого взгляда.
- А что ты смотришь, отче? - Обратился ко мне о. Пиндосий, - Давай-ка плат подержи. Я сейчас причащать рабу Божию буду.
- Так я же... неготовая... И не исповедовалась. И ела, - удивилась женщина.
- А чтож ты все эти годы делала? И здесь сидючи? Только и делала, что готовилась да исповедовалась.
- Да как же! Я и не пощусь, и телевизор...
- Молчи уж, мать, всё я понял, - ответил лесной отшельник уходя во внутреннюю келью за Запасными Дарами.
Проводив женщину до двери, о. Пиндосий на улицу уже не вышел, я оставался внутри. Келейник затворил дверь, сказав, что сегодня старец больше не выйдет, и ушёл в свою каморку сбоку, а батюшка, посмотрев на меня, подошёл и сел рядом на полено-стул.
- Что? Всё вселенскими скорбями занят? - Чуть прищурился он.
- Да не то что... Но всё же не могу я такие истории слушать, точнее, слушать могу, а чувствовать всё это... Спроси у меня раньше: «как, почему Бог допускает такие скорби, почему столько муки и горя и среди невинных?» я б тысячу одно доказательство привёл про «как и почему», а теперь... Понимаю, что всё это балабольство какое-то...
Я глянул на батюшку, он слушал внимательно, как-будто даже с интересом и я решил продолжать, попытаться выложить всё, о чём молчалось.
- Читал я всю эту критику новомодную атеистическую, Докинза и прочее. Это всё тоже отчасти болтовня, эволюцию, понятно, и Бог мог запустить; а развенчивать всякие глупости, что на буквальном толковании Библии основывают, вещь вполне нормальная, и что не в динозаврах с человекообразными обезьянами проблема, хотя... это тоже камешек в мешочек всего этого скептицизма по отношению к вере и многих это соблазняет. Ведь... Земле сколько лет, и человеку, и не сразу он человеком стал, и не из Эдема изгнан, видимо... Кругом символы, а где -же настоящее?... Но опять я не о том... Дело во зле, точнее, в его окружении... И в том... что Господь медлит, ведь апостолы ещё ждали, а Он всё не идёт...
