Холодно. Градусов двадцать да ещё и ветер. Отец Глеб думал сэкономить и не ловить тачку, но пилить пешком на требу по такому морозу совершенно не хотелось. Поднял руку. Не новая, но чистенькая шестёрка остановилась.

   -  Тэбэ куда? - спросил пожилой водила-кавказец.

«Эх, опять хач... дорогу наверняка не знает и вообще...» - подумал Глеб и хотел даже отказаться, но стоять на холоде не хотелось сильнее, чем ехать с кавказцем.

   -  Да тут по району, N-ская улица.

   -  Дорогу покажешь?

   -  Да... - вздохнул молодой священник.

   -  Ну садыс, давай!

Поехали. У проспекта попали в пробку - авария. Эх, если бы не погода, как хорошо было бы пешком!

   -  Ничего, чта я курыть буду? - достал сигарету водила.

   -  Ваша машина... - без энтузиазма ответил Глеб.

   -  Эй, а что смурной такой? Если тэбэ нэприятно - так скажи! Зачем злышься?

   -  Знаете, я священник, еду на требу... ну, по вызову. Не очень хорошо, если от меня табаком разить будет.

   -  Ну вот! А то ви всэ масквичи такой сложный: и сказать нэ могут, и сидят злой. Нахчывань не так висё...

   -  Ну так, чего ж вам там не жилось?

-Да жили карашо в савэтский врэмя. Я таксист всю жизнь биль. А щас работа нэт, дэньги нада, внуки... Вот адын сын суда приехать, а я и там, и здесь ездюю... А дед у меня тоже, как ты, священник биль...

   -  Священник? Но вы же, кажется... мусульманин...

   -  А какой разница? Бог адын! Я нэ панимаю разница! Зачэм? Вот с армянами у нас война. Наши их убивают, гонят... А они наших. Какому Богу эта нада? Скажи? Как эта висё началось, мы адын жэнщин армянский с ребьёнком в свой квартыра прятали тры день. Патом вывез. Меня астанавиль двое с калашом: «Давай её стрэлять будэм, она сабака!» - гаварят. Я им: «Аллах ^[64] тэбэ кагда эта сказать? Или мама? Ты видишь жэнщина и рэбёнок, а нэ сабак и шэнок! Каго ты стэрэлять хочешь? Вэщи беры её, если совэсть нэт тэбэ, но стэрэлять - тэбэ Аллах накажет!»

   -  И что?

   -  Борзый называть мэнэ. Па рожэ пириклад даль. Сказать, што если ещё армян вазит буду - убьют мэнэ. Ей тоже пириклад в лицо, вещи взяль и ушоль.

   -  М-да... А ты говоришь, у нас народ злой. Нервный - да... Хотя, если до резни дойдёт... Ну, вот мы и подъезжаем... Сколько с меня?

Пятиэтажка, третий этаж, дверь старая, не металлическая, даже номер квартиры ещё тот, советский, по краям чуть заляпанный краской. Дверь открыл пожилой мужичок, на вид не старик, но уже пенсионер, должно быть.

   -  Я священник Глеб. Вы записочку оставляли по поводу освящения квартиры. Я звонил вам.

   -  Ах да, батюшка, проходите. Я тут один живу... Супруга моя по л го да как отошла... Я тоскую очень... Вот, освятить хотел.

Квартирка была под стать двери: скромненько, чистенько, но как-то очень уютно, хотя непонятно из-за чего. Ничего ведь особенного - типичное жильё советских работяг шестидесятых-семидесятых годов.

   -  Вы, батюшка, простите, мы люди-то простые, не учёные... Что делать- то мне надо?

   -  Сейчас помолимся вместе, крестики я наклею. Стакан для святой воды нужен, масло ещё растительное чуть-чуть в какую-нибудь ёмкость небольшую... А иконки у вас есть? - спросил отец Глеб, наклеивая на стены наклейки с крестами для освящения.

   -  Да. Там, на кухне.

На старенькой, крашенной масляной краской полке над столом на крохотной кухоньке стояли разные дешёвые печатные иконки. Некоторые уже почти выцвели, а рядом с ними на той же полке почему-то стояла деревянная кремлёвская башенка, которую к тому же венчала голова Олимпийского Мишки.

   -  Что ж, давайте помолимся.

Отец Глеб начал читать молитвы, поглядывая на иконостас. Он всё время ловил на себе хитрый взгляд символа того далёкого праздника спорта восьмидесятых. Вдруг вспомнился впервые в жизни увиденный Глебом пьяный милиционер, мочившийся под дерево в Сокольниках в то олимпийское лето... Глеб старался отогнать эти мысли и воспоминания и сосредоточиться на молитве, но получалось не очень...

   -  Ну, вот. Всё мы сделали. Целуйте крест. Надеюсь, теперь вам будет лучше здесь жить, но... знаете, надо вам прийти в храм, исповедоваться и причаститься. Вы когда-нибудь причащались?

   -  В детстве, только... У меня больше супруга по этой части была... А вы чайку со мной не попьёте?

На улице было холодно, да и мужичок явно хотел пообщаться, одиноко ведь человеку. Глеб же считал своим долгом объяснить ему что-то о православной вере.

Сели. Хозяин разлил чай. Он стал рассказывать о том, как всю жизнь проработал на ЗИЛе, как любил свою жену, с которой Бог не дал детей. Рассказ его для рабочего был немного странным: много наблюдений и мало осуждения. Просто, но без грубости. Священник же всё пытался объяснить необходимость участия в жизни Церкви через принятие Таинств.

   -  А вот ещё, посмотрите. Видите? - указал мужичок на треснутое и заклеенное ровное отверстие в стекле, на которое отец Глеб уже давно обратил внимание. - Это напротив, в лесопарке, бандиты разбирались, а ко мне шальная пуля и залетела. Следователь приходил, пулю прямо в косяке нашли. Хорошо, я в комнате был, а не здесь, на кухне.

   -  Да, Господь вас уберёг. Ну что ж, спасибо! Пора мне.

Отец Глеб пошёл одеваться, но видел, что хочет пожилой работяга ещё что-то сказать. Наконец решился.

   -  А ведь я знаю, правда это всё у вас...

-Где?

   -  Ну, в Церкви... Я, заболел как-то серьёзно, на операцию меня повезли, я боюсь страшно, прям трясусь весь. А тут эти... у вас на стенах рисуют... Летают ещё... Ну, с крыльями... Вокруг меня, пока везли в операционную, а другие их не видят... ну как их...

   -  Ангелы?

   -  Да, точно!

   -  Да это может вам под эфиром так показалось? Ангелов-то только святые, да и то редко видят... Ну, или когда прелесть бесовская... но это тоже вряд ли ваш случай...

   -  Не знаю, про какие такие прелести, батюшка, вы говорите, но так вот они летают вокруг... может и без крыльев... но, как в церкви рисуют точно, такие же какие-то... а я ж совсем испугался, думаю, чего летают-то? Один мне и говорит по-простецки, так: «Да не бойся ты, брат, чего дрожишь? Всё нормально будет!» И мне как-то хорошо, спокойно стало... А потом мне как раз эфир дали, и я ничего больше не помню, но знаю теперь, оно правда всё, что у вас там, и оно такое... Доброе всё...

Глеб навсегда запомнил эту башенку с головой Олимпийского Мишки. Вспоминался он часто в тяжёлые моменты, и как-то становилось чуть-чуть смешно и немного легче...

Протодьякон

Здесь так одиноко, ведь некого больше пытать.

Дай мне полный контроль

Над каждой живой душой

Ложись рядом со мной, считай, что это приказ.

Leonard Cohen^[65], «The future».

   -  Поисповедуй, Глебушка!

Протодьякон Николай пришёл на службу насупленный. Дочитывали часы^[66] перед литургией. Отец Глеб не любил его исповедовать и отсылал обычно к отцу Вячеславу. Но сегодня бы это не удалось - будничная служба. Никого, кроме них двоих в расписании не стояло.

   -  Чё? Срочно? До воскресенья не дотерпишь?

   -  Давай сейчас... не дотерплю...

   -  Ну, подходи. Что случилось у тебя? Опять нажрался?

   -  Да, и не только, - протодьякон подошёл и наклонился к престолу, - Бабы опять... По пьянке проституток позвали с друзьями... Дорогие. Не халтурщицы-хохлушки из деревни. Я выбрал себе молодую, симпатичную... с задницей такой... ну, да это не в тему... Всё сделали. Ребята ещё кувыркались, а я пошёл её чаем на кухню поить. Поговорили за жизнь. Она студентка, подрабатывает так. Потом, говорит, бросит. Я ей про себя рассказал, что дети есть, что служу... Она меня и давай поучать, что так жить нельзя, что она по молодости на шмотки и хорошую жизнь, это ладно, а мне это всё ни к чему... Бать, представляешь?!

   -  Ты... эта... не знаю... может тебе и вправду сан снять?... Или, нет, просто уйти лучше на время... Прости... Я понимаю... Но...