Перед Генрихом смутно белели в темноте ларцы с резными завитушками. В них покоились атрибуты высшей земной власти: корона, скипетр, держава, копье, священные останки королей-мучеников и кусочек святого древа, вправленный в золотой крест. Рядом с ларцами лежал коронационный меч в бархатном чехле. "Тот самый, - подумал Генрих, - который нес отец. О, позор!"

Отец нес меч перед Лотарем, а сын сторожит для Фридриха императорские регалии, символы власти, которой покорны, как сказал архиепископ, Италия, Германия, Галлия и Славония. Могуча длань кесаря, священно единство империи, но существует же и Польша, существуют Краков и Плоцк, Гнезно, Вроцлав и Галич. Чтобы не уснуть, Генрих принялся вспоминать все польские города да кто в каком городе правит; и вдруг ему подумалось, что тем, кто живет в стенах этих городов, и тем, кто обрабатывает поля в их окрестностях, никакого дела нет ни до кесарской короны, ни до того, что Славония покорна ей.

Фридрих, пожалуй, прав, когда говорит о единстве власти и о едином источнике законов. Но ведь и Евгений III, которому пришлось бежать из Рима, твердит то же самое - должен, мол, быть един пастырь и едино стадо. А меж тем Храбрый и Щедрый, Казимир и Кривоустый не слушали домыслов ученых мужей, радели о своих вотчинах, делали свое дело, расширяли свои владения, раздвигали их границы. Хороша императорская корона, но золотой венчик, что взят Генрихом из гроба и хранится у него, куда милее, ибо это свое, добытое усилиями и неустанной борьбой предков.

Упав на колени, Генрих начал молиться вслух. И тут только он заметил, что между ним и кесаревыми ларцами появились еще два человека - они тоже стоят на коленях. С удивлением посмотрел он на них: то были Лестно и Якса из Мехова. Лица у них усталые, измученные. Итак, они уже приехали, привезли ему людей.

И в этот миг Генрих дал великие обеты: прожить жизнь в чистоте, блюсти рыцарскую честь, поставить в Сандомире монастырь и храм, совершить паломничество в Святую землю. И за это просил он у господа корону Польши в сем мире и вечную - на небесах.

10

Волнующие беседы с Фридрихом Швабским, размышления над своей ролью заложника и, наконец, суматошная жизнь двора, в которую окунулся Генрих в Бамберге и которая продолжалась до наступившей вскоре кончины Конрада III, целиком поглощали Генриха, и на слуг своих он все это время почти не обращал внимания. Находясь в замке Виппо, он лишь краем уха слушал, о чем ему рассказывает Тэли, и не задумывался над тем, откуда у мальчика такие сведения. А Тэли не докладывал князю и половины того, что знал или предполагал. Даже сокольничему Герхо, хотя тот был его ближайшим другом, Тэли сообщал не намного больше. Только и знает этот Герхо, что надо всем смеяться, и ничегошеньки не понимает.

А между тем Тэли с первого дня их приезда в замок Виппо принялся рыскать по всем закоулкам этой огромной берлоги. Ему было досадно, что они не возвращаются в Цвифальтен, - может, удалось бы найти там хоть какую-нибудь вещичку, забытую Рихенцой, на память о ней. А может, Рихенцу вернули с дороги и она снова в монастыре, под крылышком у тетки Гертруды? Но эти мысли не мешали Тэли интересоваться житьем-бытьем в замке, куда их привела судьба. Два просторных двора были там вымощены каменными плитами "еще в те времена, когда здесь жили римляне", как сказал Тэли монах в черной, изодранной дерюжной рясе, стоявший в сторонке и глядевший на приезжих.

"Вечно эти римляне!" - с досадой подумал Тэли и пошел к правому крылу замка, где жили мнимые цыгане. Кавардак там был страшный, шум, возня. Сейчас же за просторными сенями находился узкий маленький дворик, окруженный высокими стенами. Там росли два чахлых дерева - не для красоты, а для удобства: к ним была подвешена веревка, на которой сушились заплатанные сорочки, платки, полотенца. Тэли удивило, что все здесь было по-иному, чем в других частях замка. Казалось, виноградники, леса и широкая река находятся где-то за тридевять земель. А здесь - ободранные деревца, глиняный пол что в сенях что во дворе и какой-то особый душный запах: как будто ты очутился совсем в другой стране.

Во дворике играли дети. Они изображали процессию, шагая вдоль развешанного на веревках белья. Двигались они чинной вереницей, покрыв головы большими тряпками, из-под которых торчали черные кудрявые волосы. В руках у всех были длинные посохи. Тэли сперва не мог понять, что это означает.

- Не так, не так! - крикнула девочка постарше, выбегая из-за веревки с бельем. - Медленней надо идти, а главное, надо петь. Пойте же! - И она зашагала вразвалку, показывая другим, как надо идти. Потом опять скрылась за веревкой с бельем - оттуда тоже доносились ребячьи голоса.

А дети с посохами пошли гуськом и гнусаво запели:

Мы иде-ем,

Мы бреде-ем

Ко Гробу Господню...

Спрятавшаяся было девочка вдруг снова выскочила во главе целой оравы все отчаянно вопили. Они накинулись на процессию, стали тащить детей с посохами. Те вырывались, колотили посохами нападающих - поднялся галдеж, визг, суматоха.

"Вон оно что, - понял Тэли, - они играют в пилигримов и сарацин".

И когда задорная девочка принялась слишком уж рьяно трепать одного малыша пилигрима, Тэли выступил в его защиту. Тут вся орава набросилась на него и давай толкать, дергать за новое платье. Но Тэли изловчился, стряхнул с себя драчунов и закричал:

- Вы что, рехнулись? Разве нельзя с вами поиграть?

Дети смолкли. Теперь они стояли спокойно, обратив к маленькому скрипачу свои длинные горбатые носики. Старшая девочка сказала грудным голосом:

- С нами нельзя играть, потому что мы - евреи.

Тэли попятился на шаг и удивленно спросил:

- Значит, вы - не цыгане?

- Нет, - ответила девочка, - мы евреи.

Голос у нее был низкий, приятный. Она тряхнула головой в копне черных кудряшек - точь-в-точь колечки. Зазвенели ее мониста из дукатов.

- А что вы тут делаете?

- Мы живем у господина Виппо.

И, с минуту помолчав, вдруг сказала:

- Идем! - И взяла его за руку.

- Куда? - спросил Тэли.

- За ворота замка, пока их не закрыли.

Даже не взглянув на своих пилигримов и сарацин, которые в недоумении разбредались по двору, она потянула Тэли за собой. Красивая была девочка, и ростом только чуть ниже Тэли. Когда они вышли на большой двор с римскими плитами, он заметил, что волосы у нее не черные, а с каштановым отливом. Глаза были синие, и брови над ними двумя дугами, как будто она удивлена или чего-то испугалась.

По затененному мостику они прошли к башне, потом, через подъемный мост - на другой берег реки. Спускались ранние сумерки, река казалась совсем синей между порыжелыми деревьями. Остановившись на скалистом берегу у леса, они долго смотрели на воду. Девочка все не выпускала руку Тэли.

- А белки тут есть? - спросил Тэли.

- Ну, конечно, очень много.

- А как тебя звать?

- Юдка, - отвечала девочка, - Юдифь.

- А меня Тэли, Бартоломей. А сколько тебе лет?

- Одиннадцать. Но ты не думай, я ученая.

- Да ну? - засмеялся Тэли. - Чему же ты выучилась?

- Не веришь? У меня, знаешь, какая память! Я все учу наизусть. Отец говорит, я буду ездить по городам и рассказывать истории.

Она вдруг выпустила руку мальчика, сделала два шага вперед и повернулась к нему лицом - уверенным, резким движением. Стоя на фоне реки, кудрявая, синеглазая, она размашисто вскинула обе руки кверху, и брови ее тоже поползли вверх, удивленно округлились.

- И когда Тристан покинул Изольду... - начала она высоким надрывным голосом да при этом так закатила глаза, что Тэли расхохотался, подбежал к ней и рукой прикрыл ей рот.

- Не строй из себя сумасшедшую!

Юдка тоже засмеялась.

- Я уже знаю всю историю о Тристане, - воскликнула она, - от начала до конца! А конец - лучше всего.

- И когда Тристан покинул Изольду... - передразнил ее Тэли. Тогда Юдка толкнула его, побежала, а он погнался за ней вниз по склону, к реке. Там они увидели белок, насобирали грибов и большими друзьями вернулись в замок, когда уже начинали поднимать мост. Разумеется, Тэли, хранивший в памяти образ польской княжны, относился к маленькой еврейке с некоторым высокомерием. Но все равно им было весело и хорошо вдвоем.