Судно – лемб, на котором торговец привез свой товар, – стояло пришвартованным у самого выхода в море. Спустившись в трюм после яркого солнца, Актеон зажмурился. И одновременно скривился: внутри лемба изрядно воняло. Гримаса не осталась без внимания. Сморд усмехнулся и пояснил, что до сего утра попутчиками людей были овцы.

Интересующий Актеона раб лежал на груде тряпья у самого борта. Свет, проникший в открытый люк, на мгновение привлек его внимание. Он повернул давно не чесанную голову и, словно забыв о цели своего движения, замер в неудобной позе. Вошедшие мальчишку не заинтересовали.

Актеон удивленно посмотрел на Сморда.

– Почему ты решил, что этот несчастный обучен грамоте? Похоже, он даже не совсем в себе.

Торговец, сознавая, что за товар, предложенный уважаемому в Херсонесе гражданину, нельзя попросить не то что мину, но и пяти десятков драхм, попытался оправдаться:

– Актеон, ручаюсь, он в уме был. Правда, не мог самостоятельно передвигаться – я же говорил, что раб изможден, – но сложить о себе лживую и весьма занимательную историю он успел. Теперь же малец отказался от пищи, и поэтому сознание его в тумане.

В Актеоне шевельнулся сочинитель, и он, скорее поддавшись любопытству, чем логике, поинтересовался, о чем рассказывал мальчик Сморду.

– О! Он говорил не много, но так, что пока я слушал, начал подумывать, не пожертвовать ли мне той парой мин, которые собирался получить от сделки, и не отпустить ли бедолагу на все четыре стороны.

– И что же тебя остановило?

– Гарантии… Где, Актеон, гарантии правдивости рассказа? Да ты послушай. Во-первых, мальчишка заявил, что происходит из уважаемого рода. Что вместе с семьей жил в своей усадьбе недалеко от Керкинитиды. Тут я, кстати, и узнал о его умении считать и писать.

– Как же он оказался на этом лембе?

– Говорит, усадьбу сожгли скифы. Погибли все. Мать приказала ему идти в Херсонес, к брату. Знатный брат у матери. Тоже врет… По дороге попал к таврам. Те переправили его в бухту Симболон. А дальше, Актеон, я рассказывать не собираюсь: я – торговец, и это моя тайна! – усмехнулся Сморд. – Да, можешь глянуть, у мальчишки на шее висит нитка с ракушками. Говорит – досталась от матери. По ней-то я и догадался, что меня пытаются обдурить. Ожерелье – дешевка. Знатная хозяйка – с украшениями рабыни!

– Сморд, ты не смог убедить меня в необходимости покупать этого раба, – прервал поток слов Актеон и, развернувшись, начал подниматься по трапу, чтобы поскорее вдохнуть свежего морского воздуха. – К тому же нос мой измучен. Давай вернемся на площадку и посмотрим еще раз на твоих здоровых рабов.

– Прости, Актеон, но я заранее предупреждал, что раб болен. Он даже солгать ловко не смог. Только до этого ожерелья дошло, я сказал себе: «Сморд, перед тобой жалкий раб, пытающийся любым способом заполучить свободу». Он, бедняга, и украшений-то настоящих не видел. На нитке – ракушки и камбальи бляшки.

Актеон, глаза которого уже видели небо и доски палубы, остановился и стал задумчиво спускаться обратно в трюм.

– Ты что-то забыл? Или передумал? – оживился Сморд.

– Помолчи.

Поэт подошел к тряпью, на котором лежал в забытьи мальчик, постоял, всматриваясь в его сгоревшее на солнце лицо, потом резко наклонился и дотронулся пальцами до ракушек на грязной шее.

– Алексия!

– Что ты сказал? – переспросил Сморд, с удивлением наблюдавший за действиями покупателя.

Когда Актеон выпрямился, даже в полутемном трюме было заметно, как изменилось, побледнело его лицо.

– Повтори, что говорил тебе мальчик о своей семье.

– Это не составит труда. Их клер, который располагался недалеко от Керкинитиды, сожгли скифы. Погибли все. Затем…

– Достаточно, Сморд. Я покупаю у тебя этого раба.

– Что-о-о?! – Голос изумленного торговца сорвался в верхах. – Покупаешь? Этого?

– Ты плохо меня расслышал? Или туго соображаешь? Тогда давай выйдем на свежий воздух…

– Нет-нет…

– Ну, называй быстрее свою цену. Кажется, речь шла об одной мине?

– Hy-y-y… – Сморд, понимая, что предложенная цена за полудохлого мальчишку достаточно велика и этот случай сбыть с рук порченый товар единственный, – еще пара дней, и продавать будет нечего, – попридержал рвущийся заключить сделку язык. Его наблюдательность подсказывала, что на решение Актеона повлияло бросовое ожерелье с ракушками-гребешками. Значит, россказни о знатном херсонесском родственнике не лживые попытки спасти свою шкуру и родственник этот – Актеон?! Это меняет дело. – Что такое одна мина? – начал аккуратно готовить почву под неслыханную сделку Сморд. – Хороший раб стоит дороже. И тебе известно об этом. А мой мальчишка – хороший раб.

– Раб? Он завтра-послезавтра умрет от голода!

– Ты ошибаешься. Я обеспечу его едой.

– Но ты же сам говорил, что от еды он отказывается.

– Значит, будет накормлен насильно. Грамотный раб – слишком дорогой товар, чтобы им разбрасываться…

– Хорошо, во сколько ты оцениваешь этого больного, полоумного мальчика?

Боясь продешевить и одновременно опасаясь назвать невозможную цену, Сморд молчал.

– Ну же! – заторопил его Актеон, терпение которого иссякло.

– Не обижайся, но именно этот раб стоит семь мин!

– Не слишком ли ты самонадеян, Сморд? Я дам тебе четыре мины. Это вдвое больше того, что ты возьмешь за увальня, которого предлагал мне совсем недавно.

– Четыре – мало! – обнаглел торговец. Согласие покупателя уплатить за падаль целых четыре мины подтвердило его предположения о родственных связях мальчишки с Актеоном.

– Пять. И это моя последняя цена.

– Хорошо. Пусть будет пять. Пять мин за грамотного раба – хорошая сделка для тебя! – Сморд нагло усмехнулся.

Актеон побагровел, но воспитанный ум удержал эмоции. Молча отсчитал полмины.

– Получи задаток. Остальное тебе вручит мой раб, когда придет с повозкой, чтобы забрать этого мальчика. И предупреждаю, Сморд, если с ним что-то случится…

То, что громко называлось улицей Древней, по московским меркам на улицу никак не тянуло – несколько частных домиков и пара-тройка двухэтажек. К одной из них и подкатило такси.

– Слава богу, слава богу! – Тетя Люся сунула водителю деньги и, проигнорировав три тяжеленные сумки в багажнике, бросилась к дородной старухе, с интересом наблюдающей за возвращением соседки. – Марья Гавриловна! Дорогая! Вот, приехали! Племянника привезла! Былиночку мою московскую!

– Уважаемая… – начал водитель, но, оценив важность момента, махнул рукой и обратился к Евграфу: – Давай, парень, выгружаемся.

Когда машина тронулась с места, тетя Люся вспомнила о вещах, подпрыгнула, ахнула, замолотила руками, словно отгоняя мух, но, наткнувшись на сумки у ног племянника, принялась прощаться с только раскочегарившейся Марьей Гавриловной. Через полчаса замлевший от скуки Евграф был введен в квартиру.

– Вот, Графушка, здесь будет твоя комната. У меня не то что в современных многоэтажках. Тут стеночки толстые, температуру в доме держат. Летом не слишком жарко, зимой нехолодно. Вот так занавесочки отодвинешь, вот так в форточку газетку засунешь, чтобы от сквозняка не захлопывалась. Мух нет: море рядом. Зато москиты, зверюги, кусаются. Ну, это ничего, переживешь как-нибудь…

И Евграф остался один. Прошелся по длинной скрипучей деревянной половице. Для человека, выросшего на линолеуме, такой пол был экзотикой. Потрогал полиэтиленовый пакет, насажанный на цветочный горшок. Вот пакет на цветке не удивил: прекрасный способ сохранять растения, если их месяц-полтора некому поливать.

Скоро тетка принесла на тарелке две красные помидорины «не существующих в природе» размеров.