– Красиво говоришь, – покачал головой Арсений Александрович. – Да больно любите вы все о собственном-то достоинстве. Собственное у них есть, не волнуйся. А вот есть ли у них чувство чужого достоинства, интересно знать… Сдается мне, они про такое и не слыхали…

– Да откуда ж, если вы, взрослые…

– Стоп! – сказал Арсений Александрович. – А себя-то ты куда относишь, Александр?

– Никуда! – запальчиво ответил Саня. – Я – просто человек!

– Та-ак… – даже растерялся директор школы. – А мы, по-твоему, кто?

Саня вызывающе молчал.

– Слышь, Матвей, мы и не люди, оказывается… Мы – так… Взрослые… – Арсений Александрович грустно посмотрел на сына. – Погляжу я, Александр, что ты об этом лет через десять будешь говорить…

– Если я когда-нибудь почувствую, что мне хочется сказать ученику: «Придурок, выйди вон из класса!» – я сразу застрелюсь! – хмуро ответил сын.

– Ну-у! – удивился Аристотель. – Зачем же так сразу?.. Лучше просто сменить работу…

– Может быть, да только никто не меняет.

– Послушай, Александр, а что, у учителя не бывает оснований выйти из себя? – рассердился Арсений Александрович. – Он ведь не железка – он живой, ему обидно бывает, больно…

Саня убежденно сказал:

– Основания бывают. Только права у него такого нет. Во всяком случае, если он действительно учитель. Он учить должен – работа у него такая. А из себя пусть выходит в свободное от работы время.

– Браво! – пробасил Аристотель.

– Матвей! – сморщился Арсений Александрович. – Уймись! Можно подумать, что он сказал что-то новое и оригинальное!

– Ну, миленький Сеня, все основательно забытое приходится открывать снова и с большими муками. А эта простая мысль забыта настолько основательно, что в ней действительно есть прелесть новизны… Пусть этот славный юноша продолжит!

– Интересно, в Царскосельском лицее, – продолжил Саня, – мог учитель позволить себе обратиться к ученику, к князю Горчакову, например, так: «Выйди из класса, бестолочь, и без родителей не появляйся»?

Арсений Александрович с интересом взглянул на сына.

– А ты демагог высокого класса! – похвалил он. – Но только эта твоя сногсшибательная, но, извини меня, совершенно дурацкая аналогия не убеждает.

– Почему это?

– А потому! Лицей был закрытым дворянским пансионом. Братьев царя, если помнишь, там планировалось обучать. Так что это было нетипичное учебное заведение…

– А если у нас не закрытый дворянский пансион и учим мы не братьев царя, а просто детей, то давайте будем хамить друг другу?! – закричал Саня. – Уважение, понимание, обыкновенная вежливость – это необходимо, когда воспитываешь братьев царя, значит? А нам – что? Нам не надо – у нас типичное учебное заведение!..

– Хорош, ох хорош сынок вырос! – хлопнул в ладоши Аристотель. – Ты смотри, Сенька!

– Матвей, не лей масло в огонь! Повторяю: у меня тут не Царскосельский лицей…

– Чем хвалишься, безумец!.. – вздохнул Аристотель.

– Ты мне лучше скажи, что теперь делать! Лола их почти утихомирила, а этот поборник справедливости, этот великий педагог вмешался и все испортил! Так что я совершенно официально поставлен в известность, что, пока перед Соколовым не извинятся, они посещать биологию не будут.

– Так, значит, надо извиниться, – пожал плечами Аристотель. – Сеня, каковы ж мы будем, ежели черное назовем белым? Нам верить не будут.

– Легко сказать – извиниться! Ты что, Лялю не знаешь?

– Знаю я Лялю! – осерчал вдруг Аристотель. – И знаю, что это с ней не в первый раз. Ты вот что… Не вмешивайся, я сам с ней поговорю. А то ведь самолюбие какое!

– Свое бережет! – сердито сказал Саня. – А других унижает.

– Ох, замолчи! – сморщился, как от зубной боли, Арсений Александрович. – Глаза бы мои на тебя…

На столе зазвонил телефон.

– …не глядели, – договорил директор уже в трубку. – Нет, это я не вам, здравствуйте! Да, это я. Слушаю… – Судя по выражению лица, ничего приятного ему не говорили. – Знаете что, – вдруг сказал он, явно не желая больше это неприятное слушать, – я им занимаюсь. Но кроме него у меня еще три тысячи учеников! И не пытайтесь переложить свою работу на школу. Нет, именно ваша! А я говорю – ваша! Не волнуйтесь, я свои обязанности знаю, чего и вам желаю. Семнадцать. А я вам говорю – семнадцать у меня трудных подростков! Опомнились: Яцкевич и Анисимов весной школу закончили. Вот именно! Нет, уж пусть их теперь по месту жительства учитывают, до свидания.

– Поздравляю тебя! – повернулся Арсений Александрович к другу. – Вчера этот твой скинхед Шамин опять побывал в милиции. Учинил в парке драку. Сделал ты мне подарок, Матвей, спасибо! Ведь не хотел я его в одиннадцатый брать, а ты!.. Шпана лысая!..

– Он не шпана, Сеня, и не скинхед, – нахмурился Аристотель. – Он – талант, и мы еще гордиться будем, что он у нас учился!

– Ага, если не сядет, – язвительно отозвался директор. – Не школа, а черт знает что: панки, эмо, скинхеды и эти, как их?., все в черном, по кладбищам бродят… готы! Да еще этот педагог-новатор на мою голову! – Директор хмуро глянул на сына. – Уйдите с глаз, Александр Арсеньевич, не злите меня!

Саня подчинился. И не без удовольствия. О чем еще говорить с этим ретроградом?

– Ты домой, надеюсь? – спросил в спину Арсений Александрович.

– Домой.

– «Мамину каторгу» захвати, если нетрудно. Я-то, верно, поздно вернусь…

«Маминой каторги», тетрадей по русскому и литературе, тоненьких – малышовых, и толстых, старшеклассников, накопилось много. Аристотель взялся помочь своему юному другу.

– Матвей, останешься на ужин! – решительно заявила Елена Николаевна. – А пока займись воспитанием Сашки…

Саня против этого ничего не имел и утащил Аристотеля к себе. Но не прошло и пятнадцати минут, как Елена Николаевна появилась на пороге, расстроенная, сердитая, и протянула Аристотелю оранжевую общую тетрадь.

– Полюбуйся!

Тетрадь принадлежала Шамину.

– Что опять? – насторожился Аристотель.

– А я тебе прочитаю… Я просила их написать, что они думают о гибели Пушкина… – И она прочитала: – «23 сентября. Самостоятельная работа. Дуэль и смерть Пушкина. Дуэль происходила у Черной речки на окраине Петербурга. Утром 27 января 1837 года. На месте дуэли прочистили дорожку на расстоянии 20 м. Секундантом Пушкина был Данзас. Дантес стрелял первым. Он попал А. С. Пушкину в живот. После дуэли Пушкина привезли домой и положили на диван. Александр Сергеевич Пушкин умер 29 января 1837 г.».

– Всё… – сказала Елена Николаевна и закрыла тетрадь. – Матвей, как же так?..

Аристотель молчал и мрачнел.

– Да ладно вам! – пожал плечами Саня. – Нашли из-за чего расстраиваться… Это же Шамин, чего от него ждать.

Сам Саня от Шамина не ждал ничего хорошего. Они недолюбливали друг друга – учитель и ученик. То есть, пока Саня не был учителем, отношения их складывались вполне доброжелательно: в детстве Шамин Юра был толстым беззащитным мальчиком. Во дворе его почему-то постоянно били. А Саня за него заступался. Ну, не то чтобы лез в драку – он никогда не дрался, – а просто разгонял малышню, кричал: «А ну отстаньте от него!» – и уводил к себе домой… Потом, когда Шамин принялся бегать из дома, Саня часто прятал его у себя (дома Шамина тоже били), подкармливал… И вдруг в одно лето Шамин вытянулся, раздался в плечах, и его вечно пьяный отец стал жаловаться во дворе: «На родителя, щенок, руку поднимает!» Саня тогда заканчивал институт, а Шамин – девятый класс, каждый был занят своим, но, встретившись во дворе, оба в ту пору еще улыбались друг другу: «Привет, Саня!» – «Привет, Юрик!..»

Отношения испортились в прошлом году. Испортились беспричинно, вдруг, когда Саня пришел вести географию в десятый «А». Поначалу Шамин не доставлял Сане хлопот, на уроках сидел тихо, слушал внимательно (чем немногие учителя могли похвалиться) и даже не отказывался отвечать, когда его спрашивали (что тоже, в общем, было редкостью). Но потом вдруг почувствовал Саня на себе его внимательный, наблюдающий взгляд. Пристально, недобро смотрел Шамин и даже предпринял попытку сорвать у Сани урок. Класс его не поддержал: к новому учителю относились с симпатией.