- А это почему?

- Прежде всего потому, что вы рискуете жизнью!

- Какое это имеет значение?

- И еще по другой причине.

- По какой же?

- Ваши ночные прогулки, - сказал Дюбуа ханжеский тоном, - не могут быть одобрены церковью.

- Ступай к черту!

- Вот видите, монсеньер, - сказал Дюбуа, поворачиваясь к де Трессану, - среди каких повес и закоренелых грешников мне приходится жить. Надеюсь, ваше преосвященство не будет ко мне чрезмерно сурово.

- Мы сделаем все, что будет в наших силах, монсеньер, - ответил де Трессан.

- Когда же состоится церемония? - спросил Дюбуа, не желавший терять ни минуты.

- Как только у вас будут все необходимые бумаги.

- Мне нужно на это три дня.

- Значит, на четвертый день я буду к вашим услугам.

- Сегодня суббота. Итак, до среды.

- До среды, - ответил де Трессан,

- Только, аббат, я хочу заранее тебя предупредить, - сказал регент, - на церемонии посвящения тебя в сан не будет присутствовать одна довольно влиятельная особа.

- Кто посмеет так оскорбить меня?

- Я!

- Вы, монсеньер! Ошибаетесь, вы будете сидеть на своем обычном месте.

- А я тебе говорю, что не буду.

- Держу пари на тысячу луидоров, что будете!

- Даю тебе честное слово, что не буду на церемонии!

- Держу пари на две тысячи луидоров, что будете!

- Наглец!..

- Итак, до среды, господин де Трессан… А с вами, монсеньер, мы встретимся на церемонии, - сказал Дюбуа и покинул кабинет регента в отличнейшем расположении духа. Он хотел поскорее разгласить весть о своем будущем назначении.

Но в одном Дюбуа ошибся: он не добился согласия де Ноайля. И угрозы и посулы оказались бессильны. Дюбуа никак не мог заставить кардинала подписать аттестацию о добрых нравах, которую он рассчитывал получить у него любой ценой. Правда, то был единственный прелат, посмевший оказать святое, благородное сопротивление опасности, угрожавшей церкви. Орлеанский университет присудил Дюбуа ученую степень лиценциата. Архиепископ Руанский Безон подписал рекомендацию, и к условленному дню все документы были собраны. В пять утра, переодетый в охотничий костюм, Дюбуа выехал в Понтуаз, где встретился с епископом Нантским, и тот, верный своему обещанию, посвятил его в сан.

К полудню со всеми церемониями было покончено, а к четырем часам, успев предстать перед советом регентства, который из-за кори, свирепствовавшей, как мы говорили, в Тюильри, заседал в Старом Лувре, Дюбуа вернулся домой уже в облачении архиепископа. В кабинете его ждала Фийон. Будучи одновременно агентом тайной полиции и хозяйкой веселого заведения, эта дама имела в любой час доступ к Дюбуа. Даже в этот торжественный день Фийон не посмели не впустить, так как она заявила, что у нее есть сообщение чрезвычайной важности.

- О, черт возьми, вот это встреча! - воскликнул Дюбуа, увидев свою старую знакомую.

- Черт возьми, куманек, - ответила Фийон, - если ты настолько неблагодарен, что забываешь старых друзей, то я не так глупа, чтобы забывать своих, особенно когда они идут

- Послушай, - сказал Дюбуа, снимая свое облачение, - ты и теперь, когда я стал архиепископом, намерена по-прежнему называть меня кумом?

- Еще бы! Теперь-то уж только кумом, и никак иначе. Я даже готова попросить у регента, когда с ним увижусь, сделать меня настоятельницей какого-нибудь женского монастыря, единственно, чтобы не отстать от тебя.

- А этот распутник по-прежнему посещает твое заведение?

- Увы, теперь уже не ради меня, куманек. Пролетели счастливые деньки. Но я надеюсь, что они вернутся и что на судьбе моего заведения сразу скажется твое повышение.

- Бедная моя кума! - сказал Дюбуа, наклоняясь, чтобы фийон отстегнула ему крючок на мантии. - Ты же сама понимаешь, что теперь положение изменилось и я больше не могу навещать тебя, как прежде.

- Что-то ты больно загордился. Ведь Филипп ко мне приходит по-прежнему.

- Филлип всего лишь регент Франции, а я архиепископ. Понимаешь? Мне нужна любовница, имеющая дом, куда я мог бы приходить, не опасаясь скандала, например госпожа де Тансен.

- Да, да, та, что обманывает тебя с Ришелье?

- А кто тебе сказал, что она наоборот, не обманывает Ришелье со мной?

- Матушки мои! Она, случайно, не совмещает ли несколько должностей, служа разом и любви, и полиции?

- Может быть. Да, кстати о полиции, - сказал Дюбуа, продолжая раздеваться. - Знаешь ли ты, что твои агенты ни черта не делают последние три-четыре месяца и что, если так будет продолжаться, мне придется прекратить тебе выплату жалованья?

- Ах ты, подлец! Вот как ты обращается со своими старыми друзьями! Ладно же, я пришла к тебе с важным сообщением, а теперь ничего не скажу.

- С сообщением? О чем?

- То-то, о чем! Ну-ка, отними у меня жалованье!

- Уж не об Испании идет ли речь? - спросил новоиспеченный архиепископ, нахмурив брови, так как инстинктивно чувствовал, что опасность грозит оттуда.

- Речь идет, кум, всего-навсего об одной девице, с которой я хотела тебя познакомить. Но раз ты становишься отшельником, прощай.

И Фийон направилась к двери.

- Ну ладно, будет, иди сюда, - сказал Дюбуа и направился к своему секретеру.

И старые друзья, вполне достойные друг друга, остановились и, встретившись глазами, расхохотались.

- Вот так-то лучше, - сказала Фийон. - Я вижу: еще не все потеряно; с тобой все-таки можно иметь дело. А ну-ка, кум, отомкни свой секретер и поделись со мной его содержимым, а я открою рот и поделюсь с тобой кое-какими сведениями.

Дюбуа вынул сверток, в котором было сто луидоров, и показал его Фийон.

- И чем же набита эта колбаска? - спросила она. - Ну? Только не ври; впрочем, я все равно для верности после тебя пересчитаю.

- Тут две тысячи четыреста ливров; неплохие денежки, мне кажется.

- Да, для аббата; но не для архиепископа.

- Ах ты, негодяйка, - сказал Дюбуа, - разве ты не знаешь, до какой степени наше казначейство обременено долгами!

- Ну и что? Почему тебя это беспокоит, шут ты этакий? Ведь Ло наделает вам еще миллионов!

- Хочешь вместо этого свертка десять тысяч ливров акциями миссисипской компании?

- Спасибо, любовь моя, я предпочитаю сто луи, давай их. Что поделать, я добрая женщина, а ты когда-нибудь станешь щедрее.

- Ну хорошо. Так что же ты хотела мне сказать? Я слушаю.

- Прежде всего, куманек, ты должен мне обещать одну вещь.

- Какую же?

- Поскольку дело касается одного моего старого друга, ты должен обещать, что с ним ничего дурного не случится.

- Но если твой старый друг - негодяй, заслуживающий виселицы, какого черта тебе надо его спасать от наказания?

- Это уж мое дело. У меня свои принципы.

- Отстань! Я ничего не могу тебе обещать.

- Что ж, тогда прощай, кум. Возьми свои сто луидоров.

- О, да ты, я вижу, стала недотрогой.

- Вовсе нет, но у меня есть свои обязательства перед этим человеком. Он вывел меня в люди.

- Тогда ему есть чем похвастаться. Он оказал обществу неоценимую услугу.

- Я тоже так думаю. И ему не придется об этом жалеть, поскольку я ничего тебе не скажу, если ты мне не обещаешь сохранить ему жизнь.

- Ну ладно, мы его не казним. Я даю тебе слово. Теперь ты довольна?

- Какое слово?

- Слово честного человека.

- Кум, ты хочешь меня обмануть?

- Ну, знаешь, ты мне надоела.

- Ах, надоела? Отлично! Тогда прощай.

- Я велю, кума, арестовать тебя.

- Думаешь, я испугалась?

- Я велю отвести тебя в тюрьму.

- Плевать я хотела на твою тюрьму!

- Я тебя там сгною.

- Не успеешь - сам раньше сдохнешь.

- Ну, послушай, что же ты в конце концов хочешь?

- Я хочу знать, что капитану не угрожает смерть.

- Хорошо.

- Ты даешь слово?