Афанасий Нагой, конечно же, надумал выбрать для пира второй обряд. Все гости будут уже на большом подгуле, тут и племянницу самая пора показать.
Но вначале гости уселись за стол, занимая место соответственно своему общественному положению. Самым почетным считалось место по правую руку от хозяина. Затем по нисходящей степени следовали остальные места, подразделяясь на высшие, средние и низшие.
Пир начинался с того, что хозяин разрезал хлеб на ломти, кои вместе с солью подавали гостям. Вручение хлеба-соли знаменовало собой выражение гостеприимства и уважения со стороны хозяина дома.
Во время пира перед хозяином ставилось особое (опричное) блюдо, с коего он брал куски и, положив на тарелку, отсылал со слугами гостям в знак своего дружеского расположения.
Слуги подносили гостям посланное хозяином угощение с поклоном и со словами: «Чтоб тебе государь кушать на здоровье».
На пирах у зажиточных людей кушанья и напитки подавались в изобилии. Чем больше подносили слуги кушаний, тем больше было чести для хозяина.
Среди всех яств первое место занимали всевозможные пироги, а затем лебедь, кой торжественно вносился на блюде в разгаре пиршества.
На пиру было принято выпивать чару вина «единым духом», а не пить «по-куриному» - глотками. «Пей до суха, чтобы не болело брюхо», - гласила пословица. Отказываться от еды или питья значило обидеть хозяина.
Быстро опьянеть считалось неприличным, благоразумные гости не забывали, поэтому поговорки: «Пей, да не упивайся». Однако приличия того времени требовали, чтобы к концу пира гости всё-таки опьянели и, по крайней мере, в угождение хозяину, притворились опьяневшими.
Впрочем, когда «пир шел горой», то иногда случалось, что принуждали пить насильно, прибегая даже к побоям. Выпивая заздравный тост, хозяин оборачивал чарку верх дном в доказательство того, что она выпита до капли. Провозглашая тост, гость выходил на середину комнаты, после чего все пели многолетие тому, за чье здоровье пили.
Начинаясь обычно в полдень, пиры затягивались до вечера. После пира полагалось подносить хозяину подарки, чем не редко злоупотребляли в городах воеводы, зазывая к себе в гости зажиточных людей.
Пиршества у набожных людей носили своеобразный характер. Самые почетные места отводились духовным лицам, за стол садились с молитвой и за трапезой пели духовные песни; вино выпивали сначала во славу Божию, затем в честь царя и уж потом за здоровье гостей.
Совсем по-другому являлись пиры для людей разгульных. Здесь не чурались женского общества. Мужчины и женщины не только угощали друг друга напитками и целовались, но и занимались развратом. Приглашенные хозяином гусляры и скоморохи (что было запрещено церковью) веселили гостей пляской, песнями и шутками, зачастую непристойными.
В дни особо чтимых праздников иногда устраивались пирушки черных посадских людей и крестьян, для чего несколько хозяев, следуя древнему обычаю, объединялись в «братчину» и вносили свою долю продуктов на общие расходы для варки пива и заготовки «насадки» (закуски). Участники братчины выбирали особого «пирового старосту» для руководства хозяйственными приготовлениями и самим пиром в специально назначенных для этого «пировых избах».
Оберегая братчины от вторжения неизвестных, «лихих» людей, власти строго наблюдали за тем, чтоб на такие пиры «не зван не ездил никто». Веселье на братчинах нередко принимало бурный характер, так что учинялся «бой» на пиру, и тогда возникшие столкновения обычно разбирались самими участниками братчины, кои старались достигнуть примирения «не выйдя из пира». В противном случае подобные ссоры разбирались местной властью на суде.
Такие разнообразные пиры проводились в описываемый период. Но вернемся к нынешнему пиру, редкому пиру, когда не великий государь принимал именитых гостей, а сам оказался в качестве гостя.
Пока всё происходило по издревле заведенному порядку. В разгаре пира Афанасий Нагой глянул на своего родного брата, отца Марии, Федора Федоровича, кой, как окольничий (далеко еще до боярина!) сидел почти в самом конце стола. Федор, мужчина лет тридцати пяти, черноголовый, с широким лбом и с окладистой дегтярной бородой, легонько кивнул. И тогда Афанасий поднялся с кресла и вскинул руку.
- Лебедя великому государю и гостям моим любезным!
Лебедя внесли на большом серебряном подносе и поставили на столе перед Иваном Васильевичем, и тотчас в столовую палату вошла хозяйка терема, Марфа Даниловна с дочерью и служанками, кои держали в руках подносы с кубками вина.
«Господи! - взмолился Афанасий Федорович. - Только бы Марфа не заробела, и Марию царь заприметил. Помоги, Спаситель!»
Марфа Федоровна, преодолевая страх перед грозным государем, всё выполнила так, как требовал обычай. Не подвела-таки хозяина!
Мария же, как и было раньше обусловлено, встала с подносом супротив стола, за коим сидел Иван Васильевич, и тот не мог не заприметить красивую девушку. Еще как зариметил!
После поцелуя дебелой, округлой хозяйки, царь сразу же вперил свой хмельной взор на сенную девку с подносом. Хороша, чертовка! Рослая, гибкая, с высокими грудями. Но почему одета как боярышня? В легком атласном летнике, червчатого21 цвета с длинными рукавами, украшенными серебряным шитьем и жемчугом. К вороту летника пристегнуто шейное ожерелье, унизанное золотом и жемчугом. На голове девушки - изящный венец, к коему прикреплены жемчужные подвески с драгоценными каменьями; на прямую спину спускались густые распущенные волосы с вплетенными в них алыми лентами. А глаза? Крупные, лучистые. (Стояла, потупив очи, но иногда возьмет да и метнет на царя улыбчивый взгляд).
- Как звать твою служанку? - наклонившись к Афанасию, спросил Иван Васильевич.
- Прости, великий государь. То - моя племянница Мария, дочь окольничего Федора.
- Добра, добра, - пощипывая поседевший ус, многозначительно протянул Иван Васильевич.
Афанасий Федорович скромно промолчал, но сердце его охватило ликование. Кажется, получилось! Ишь, каким зорким взглядом проводил царь Марию до самых дверей. Отныне он вряд ли ее забудет. Дело, почитай, сделано… А Борис-то Годунов как в лице изменился. Он-то быстрее других скумекал, что означают слова великого государя.
Любимцу царя явно не по нутру пришлись неожиданные «смотрины» Марии Нагой. Она для него - значительная соперница. Не дай Бог, если Иван Грозный выберет ее в жены. Тогда Нагие заполонят весь дворец и оттеснят от трона его, Бориса Годунова. А то, что это может произойти, Борис Федорович догадался по оживившемуся лицу царя и его внезапно теплым словам, высказанным в честь хозяина терема:
Иван Васильевич поднялся и, подняв кубок, громко молвил:
- Желаю испить за боярина нашего Афанасия Нагого, и пожелать ему доброго здравия. Да пусть процветают дела его неустанные во благо царства Московского!
Все гости встали и осушили кубки за хозяина дома. После выпитой мальвазеи государь еще больше развеселился, и пошел пир на весь мир!
Глаза же Бориса Годунова оставались холодными и трезвыми. Начальник «Двора» становился его смертельным врагом. Но он должен смести Нагого со своего пути.
Г л а в а 5
БОРИС ГОДУНОВ
Летели сани.
Маленький чернокудрый Бориска, ухватившись за кузов, звонко смеялся.
- Добро, Исайка. Гони!
Мимо мелькали ели да сосны, приземистые заснеженные избы, раскиданные по увалу.
Солнце, заиндевелый лес, звон бубенцов, ярый бег коней!
- Борзей гони, Исайка! Борзей!
Верхом - молодой дюжий мужик в бараньем полушубке; оглянулся на барчука, задорно крикнул:
- Гоню!
