Но её надежда, похоже, на сей раз не оправдывалась: два огонька не только не исчезали в лесной чаще, но и приближались. Смертельный холодок коснулся лопаток Невзоры, и она положила ладонь на рукоятку своего охотничьего ножа, готовясь при необходимости выхватить его из чехла. Возможно, это и стало роковой ошибкой. Нападение, по-видимому, не входило в намерения оборотня, он подошёл просто из любопытства, но движение Невзоры воспринял как угрозу. В сумерках сверкнули огромные – больше медвежьих! – клыки, и охотница оказалась придавлена к земле тяжёлой мохнатой тушей. Руку с ножом она успела откинуть, но удар нанести из такого положения нечего было и пытаться: не осталось ни возможности, ни пространства для замаха. «Ладушка, – стучало из последних сил сердце. – Что же будет с тобой, если я сегодня не вернусь домой?» Зверь хрипел и рычал, вознамерившись, видно, раздавить Невзору в лепёшку под своим весом, но слева на него наскочил другой оборотень – помельче размером и с шерстью более светлого оттенка. «Волчица», – мелькнуло в голове Невзоры. Толчок был такой силы, что первый оборотень не удержался на месте и откатился, но его клыки успели до крови зацепить руку Невзоры.
Она не сразу заметила свою рану: её взгляд был прикован к стычке двух Марушиных псов. Волчица яростно налетала грудью на огромного самца, а тот даже толком не оборонялся, только пытался увернуться. А через мгновение на его лохматые бока и сутулую спину обрушился град ударов, наносимых человеческими кулаками. Уже не волчица, а стройная нагая женщина, окутанная только плащом светло-русых волос, мутузила зверя и кричала:
– Что ты наделал, Борзута! Что ты натворил! Дурень... Дурень! Перекинься! Перекинься сейчас же, чтоб она видела, что мы – люди! – И женщина, обернув к Невзоре красивое, отчаянное лицо, влажно сверкнула серовато-зелёными выпуклыми глазами: – Люди мы, ты видишь?
Марушин пёс перекувырнулся по траве и поднялся на ноги ладным и статным молодцем с тёмными кудрями и голубыми глазами. Косая сажень в плечах, могучая мускулистая шея, узкая талия и длинные, сильные ноги – красивый парень. Одёжи на нём было не более, чем на женщине-оборотне – то есть, ни клочка.
– Дык она ж первая за нож схватилась, – сказал он в своё оправдание, насупившись.
– И много вреда она нанесла бы тебе тем ножом? Дурак... дубина! Вот что ты наделал, а?! – И женщина отвесила молодцу затрещину, а тот виновато съёжился, прикрывая голову руками. – У тебя матушка с батюшкой остались по тебе плакать, у меня – детушки, а у неё – сестрица! Доколе горе будет плодиться и множиться? Доколе слёзы будут литься?
– Да я не хотел... Она сама, – пробурчал парень, смиренно перенося тумаки и тычки.
– «Сама»! Дурак безмозглый! Уйди с глаз моих, пень безголовый! – И женщина, отвесив парню последнюю оплеуху, отошла к дереву, чтоб перевести дух. Её плечи вздрагивали.
Оборотень некоторое время переводил угрюмый взгляд с неё на Невзору и обратно, потом тяжко вздохнул и бесшумно исчез за деревьями. Незнакомка, совладав с собой, утёрла глаза и присела возле охотницы. Её золотистые волосы густым водопадом окутывали её, спускаясь ниже пояса. Хороша она была: изящна, как длинноногая лань, и сильна, как волчица, но в больших светлых очах застыла неизбывная, неутолимая печаль. Они казались вечно плачущими, даже когда ни единой слезинки не висело на длинных загнутых ресницах. А может, такое впечатление создавал жалобный изгиб её бровей.
– Задел он тебя, – глухо молвила она, когтистыми пальцами дотрагиваясь до глубокой кровавой борозды, оставшейся на предплечье Невзоры. – Ничего уж теперь не сделаешь...
До охотницы не сразу дошло, чем эта царапина чревата. Её сейчас гораздо более удивляло другое:
– Откуда ты знаешь про мою сестрицу? Ты её раньше видела?
Женщина-оборотень изогнула губы в горьковатой улыбке.
– Раньше – нет. Сейчас увидела, в глазах твоих, когда Борзута на тебя напал. И в душе твоей любовь твою прочла...
– Мне домой надобно, – встрепенулась Невзора, подбирая свой мешок с подарками. – Я же для Ладушки столько всего купила!..
Рука женщины-оборотня опустилась на её плечо и сдавила его крепко, а в глазах влажно мерцала горечь.
– Нельзя тебе домой, – покачала она головой. – Ты ещё не поняла, что с тобой случилось? На царапину свою посмотри!
Ледяной змеёй обвилось вокруг сердца осознание произошедшего... Эта кровавая полоска провела черту в жизни Невзоры, отделив человеческое прошлое от будущего в зверином обличье, обещавшего ей мало хорошего. Она застыла каменным изваянием, а лес печально вздыхал о её судьбе, и в чистом небе чудилась скорбь... Так вот отчего так тих, так торжественно прекрасен был этот вечер! Последний вечер её человеческого бытия.
– Я должна повидать сестрицу, – процедила Невзора, не узнав собственного голоса, прозвучавшего глухо и низко, безжизненно. – И отдать ей подарки...
Женщина-оборотень снова покачала головой, глядя на охотницу с глубокой печалью.
– У тебя осталось три дня в человеческом облике. Через три дня ты станешь Марушиным псом. Ты ведь не хочешь, чтоб это случилось на глазах у твоих родных? Не стоит тебе идти домой, поверь мне...
Невзора закусила губы до крови. Слёз не было, но душа стонала и корчилась в ледяном пламени, кричала без голоса, и не могли утешить её старые мудрые деревья вокруг, повидавшие немало на своём веку. Лес мог лишь стать её домом, и это было не худшее из пристанищ. Невзора любила лес. Но сердце её рвалось к сестрице...
– Я должна увидеть Ладушку хотя бы в последний раз, – повторила она, сжимая горловину мешка с гостинцами.
– Ты можешь с ней повидаться, но покинуть дом тебе лучше как можно скорее, – вздохнула женщина-оборотень. – Я подожду тебя на окраине леса. Сходи домой и сразу возвращайся.
Невзора поднялась на ноги и сделала несколько шагов, но остановилась.
– Я даже имени твоего не спросила, – сказала она.
– Размирой меня зовут, – ответила новая знакомая.
– А я – Невзора, – кивнула охотница.
Она замотала рану платком. Рукав прикрывал повязку – может, никто ничего и не заметит... Уйти придётся без объяснений, потому что не находилось слов в её помертвевшей душе. «Матушка, батюшка, я скоро превращусь в Марушиного пса, прощайте. Больше мы не свидимся». Немыслимо. А Лада? Как сказать ей?.. Очевидно, тоже никак.
Дорога домой тянулась целую вечность – сквозь сумрак, шелестящую лесную тоску и бессилие. Невзоре приходилось заставлять себя идти, каждый шаг отзывался глухой болью в груди. Рана под повязкой давала о себе знать жарким биением, а зверя внутри Невзоры будто лихорадка трясла. Клацали зубы, щетинилась шерсть, ноздри раздувались, тяжёлое дыхание вырывалось из пасти... А ведь ничего, по сути, не поменялось: сколько она себя помнила, зверь всегда жил в ней. Сначала волчонок, потом волк, а теперь в ней ворочалось и росло огромное чудовище, едва ли не разрывая человеческую оболочку.
Порог дома Невзора переступила уже в густо-синих сумерках. Ужин прошёл без неё: матушка с Добрешкой уже убирали со стола, а Вешняк перебирал гусельные струны. Хорошим он был певцом, много песен знал, а также складывал свои собственные; семья любила слушать его вечерами – какое-никакое, а развлечение. А чем ещё заняться, когда дневные труды окончены? Иногда Вешняка сменял Выйбор – тот сказки рассказывал. Уже служа в лесном ведомстве, выучился он грамоте и прочёл несколько книг; среди них-то и оказался сборник сказаний разных земель, а так как память у брата отличалась крайней цепкостью, то он её содержание с одного прочтения и запомнил почти слово в слово. Порой пересказывал он сказки, как в книге писано, а иногда его воображение отправлялось в буйный полёт, и он такого мог насочинять, что старый рассказ шёл за новый.
– Сколько раз тебе говорено было: возвращайся засветло, – проворчал Бакута Вячеславич, когда Невзора вошла в горницу.
– Так уж вышло, батюшка, что задержаться пришлось, – проронила та.
Она старалась держаться как обычно, но то ли голос её выдавал, тихий и глуховато-печальный, то ли в лице что-то изменилось, а может, и всё вместе. Как бы то ни было, отец, глянув на неё, нахмурился.