Вдоль берега ютились деревянные постройки – они цеплялись за твёрдую землю тонкими ногами, как пауки, при этом дальние сваи были погружены в воду. Мошкара облачками вилась над рыбацкими лодками. Берега были отмечены полосой иссиня-черного леса; Алёна вдруг очень ясно представила, как к вечеру оттуда срываются одна за другой стаи ворон и кружат над водой, издавая призывные крики. Ни намёка на набережную, бетонные кандалы, в которые так любят заковывать естественные водоёмы провинциальные градоначальники. Воды были настолько спокойны, что, казалось, любое усилие способно пустить по ним трещину.
Юра остановился на обочине, чувствуя, что выжат как лимон. В голове шумело. Пахло водорослями, размокшей древесиной, болотом и солёной рыбой: её кто-то продавал, установив в двадцати метрах дальше по дороге каркас из веток. Самого продавца не было видно; его заменял большой ценник (окуни шли очень дёшево по городским меркам, а сомы – и того дешевле) и пластиковый таз, в который полагалось складывать деньги, прижимая их от ветра камнем. Владелец бизнеса, похоже, целыми днями торчал посреди озера и появлялся только по вечерам, чтобы забрать деньги и обновить ассортимент.
Юра увидел босого мальчишку, который, неся в руке сандалии, шёл по другой стороне дороги. Махнув рукой, он вылез из машины.
– Эй, привет!
– Здрасьте, – беззаботно ответил парнишка.
На вид ему около десяти лет. В обрезанных до колен, несмотря на прохладную погоду, джинсах, в растянутой кофте с длинным рукавом. Нестриженные светлые вихры свободно падали на переносицу. В одной руке он сжимал сразу два велосипедных колеса, с которых капала вода.
– Не подскажешь, как отсюда в город проехать?
Мальчишка разглядывал их, приложив ко лбу козырьком ладонь, хотя солнце пряталось за облаками. Во рту у него ходила ходуном травинка. На той стороне улицы тоже были какие-то деревянные строения, больше похожие на склады или бараки, одна их сторона неизменно тонула в колючем кустарнике. Ягоды шиповника краснели среди ярко-коричневой листвы, а где-то нет-нет, да и проглядывала гроздь красной смородины. Дальше – метрах в восьмистах, насколько позволял оценить глаз, – чернели городские строения.
– Вы ведь только приехали, да?
– Точно! Меня зовут Юрой, а это моя жена, Алёна.
– Есть короткая дорога в центр. По основной трассе надо было проехать между двумя зелёными столбами, а вы свернули на грунтовку. Ну и кругаля же вы дали, дядь Юра!
Юрий помнил эти столбы; дорога меж ними выглядела старой и заброшенной.
– Что поделать, – он улыбнулся, чувствуя, как дёсны, которые он расцарапал сосательными конфетами «для водителей», начинают кровоточить. – Так отсюда можно проехать в город? Нам нужна гостиница… или, может, домик у озера? Так будет даже лучше.
Мальчишка оглянулся. Откуда-то с мяуканьем прибежали две кошки, и он, опустившись на корточки, потрепал их по головам. Алёнку что-то заинтересовало, она любопытно выставила лицо из окна машины, но по-прежнему не произносила ни слова. Выглядела она неважно, но всё же лучше, чем несколько часов назад.
– Нет, дом – без вариантов, – сказал мальчик. – Здесь кто живёт? Рыбаки да старухи, которые сети чинят. Смотрите, как меня вчера комары покусали!
Засучив рукава, он показал локти, и даже на расстоянии Юрий смог заценить красную сыпь на коже.
– У меня отец рыбак, – с удовольствием сказал мальчик. – А вы, городские, так не сможете. Езжайте вот по этой дороге, а на первом повороте свернёте направо. Въедете в город. Там вам любой подскажет, гостиница у нас всего одна, – он улыбнулся. – Я бы проводил, да по мне видно, что я не городской. Поколотят ещё. Только у местных мальчишек не спрашивайте. Они все злющие, как бешеные лисы.
Он отпихнул от себя морду наглой рыжей кошки, закинул на плечо колёса (они уже успели запылиться) и, махнув рукой, зашагал дальше. Потом вдруг остановился – Юрий как раз садился в машину. Повернулся и рысцой подбежал к ним. Стукнул кулаком по багажнику, привлекая к себе внимание, и громким, свистящим шёпотом сказал:
– Эй, дядь! Слышите меня? Вы это, ухо востро держите.
– Из-за городских мальчишек? – спросил Юрий.
– К чёрту мальчишек… хотя они тоже не сахар. Ваша жена, тётя Алёна, она… – он помолчал, переминаясь с ноги на ногу, а потом выпалил: – Глаз с неё не спускайте! Хорошо? Здесь, бывает, пропадают люди. Приезжие. Или случается что-то страшное, но все держат языки за зубами. И я буду. Потому что иначе…
Он оборвал себя, характерным жестом застегнув на замок рот, повернулся и побежал прочь. Юрий хотел его окликнуть, но глядя, как мелькают икры ног, как бьются в бок надоедливые покрышки, промолчал.
– Ты слышала? – спросил он, не глядя на жену. – Мне велено глаз с тебя не спускать.
– Да нет, я уже в порядке, – сказала Алёнка, рассеянно дёргая себя за мочку уха – один из «фирменных» её жестов, как бы говорящих: «Я тебя не слышу – я целиком на своей волне». – Я и правда была сама не своя. Но знаешь, что-то начало происходить. Словно кто-то рисовал всё это время мой портрет, и сейчас только поставил заключительные штрихи.
Блог на livejournal.com. 17 апреля, 00:09. Путешествие в ванную, и разные мысли.
…Сижу, смотрю в окно. Раньше я не знал, что такое меланхолия, теперь же могу по праву считаться доктором меланхолических наук. Когда хочется посмотреть на людей, крадусь к дверному глазку и, затаив дыхание, караулю соседей (только потом понимаю что это глупо; меня ведь всё равно никто не слышит). Больше не колочусь о дверь, как пойманный в капкан зверёк; но когда кто-то проходит, неосознанно хватаюсь за ручку.
Хоть бы одним глазком взглянуть, что там, в ванной. Пытался спать, но пять или шесть раз пробуждался от видения: что-то багровое мелькает там, под решёткой слива. Вроде языка, или…
Свои естественные надобности я справляю теперь в раковину на кухне – по крайней мере, те, что поменьше, – а большие, кажется, с некоторых пор просто разлагаются до полного исчезновения в моём организме.
«Как тебе это нравится?» – спрашиваю я Чипсу, сам не понимая, что всё-таки имею ввиду.
Пока я бродил по квартире, кое-что из знакомых вещей пропало. Например, стул с резной спинкой. С круглого книжного столика исчез будильник, несколько книг валяется под ногами, словно подстреленные дробью птицы. Может быть, это я их скинул. Не помню. Зато точно помню, что я не курил уже много дней. Так откуда же берутся эти кучки пепла, словно кто-то неслышно крадётся за мной, смоля одну сигарету за другой, и, издевательски ухмыляясь, стряхивает пепел себе под ноги?
Таскаю с собой за пазухой длинный кухонный нож, обёрнутый для безопасности шарфом, и хватаюсь за оружие при любом, самом маленьком шуме.
Только теперь заметил, как оглушительна тишина без тиканья часов. Где же этот чёртов будильник?
…
О чём это я? Почему меня вдруг начала заботить такая ерунда? Единственное, что я по-настоящему хочу – выбраться отсюда, уехать прочь из этого дома, с этой улицы, из города, где всё равно меня ничего не держит. Да уж, самое время задать себе вопрос, для чего я жил здесь всё это время? Какие цели преследовал?
Ответов нет. Среди стен городских строений, облицованных пыльным камнем, мне становилось легче, все тревоги и бремя прошлой жизни уплывали вместе с грязной водой по стокам. Смешно! Я обсасываю эти мысли, как виноградные косточки, в то время как задуматься об этом надо было хотя бы несколькими неделями раньше.
Когда исчез последний звук, прочно связывающий меня с реальностью, стали возникать другие. Услышав в повседневной суете, их легко списать на ветерок, кота, соседей или возраст перекрытий. Например, где-то раздавались тихие, но явственные шлепки, будто кто-то лопает во рту ягоды крыжовника. Хотел бы я сказать, что это всё проказы Чипсы. Последнее время попугай почти перестал вылезать из своего логова. Часто я видел её спящей, с головой под крылом, и огромная тень, которую полуденное солнце рисовало на стене за клеткой, казалась безголовой.
