Кто-то включил музыку. Начались танцы. «Перпендикулярчик» оказалась в центре танцующих и двигалась, кружилась, скакала совершенно восхитительно! Класс! Супер! Даже торчащие уши придавали ей своеобразное очарование.
Леха с удивлением и восхищением наблюдал за танцем, если только это можно было назвать танцем — скорее коллективное одиночество, когда все — партнеры, но нет партнера.
Лиля хотела присоединиться к ребятам, но поскольку Леха отказался танцевать, она наклонилась к нему, шепнула на ухо:
— А давай уйдем отсюда.
— Давай, — сразу согласился он, поднялся с продавленного кресла, и они вышли из комнаты. Он пошел провожать ее.
Лилька жила с матерью в двухкомнатной квартире старого дома, построенного в тридцатые годы на задворках еще более старой фабрики, когда-то чьей-то собственности, позже экспроприированной и национализированной. Прежде здесь жили работники фабрики, потом дом стал ведомственным, а нынче перешел в муниципальную собственность. Вопрос о сносе или капитальном ремонте дома вот уже пятнадцать лет решался, но так и не решился — отложили на будущее. Будущее, как известно, безразмерно, все туда можно впихнуть, отправить и ждать, ждать, ждать… Чего? А светлого будущего.
И жильцы ждали, ну, те, кто не успел помереть. Многие разъехались, кто женился или вышел замуж, кто приобрел в собственность новую квартиру, а кто и покинул родину в поисках новой, лучшей доли. Но никто не выписывался из своих квартир, их сдавали приезжим или просто запирали, «консервировали», как говорила Лилькина мать, до лучших времен, то бишь до самого что ни на есть светлого будущего.
Родители Лили расстались давно, когда она еще училась в третьем классе. Отца она видела не чаще двух раз в год, когда он приезжал в Москву в командировку «выбивать запчасти». Вскоре переселился в Крым, в маленький поселок, где жил с новой семьей, работал автомехаником, присылал небольшие деньги, а через несколько лет после развода тихо скончался на пляже. Все думали, что он просто лежит, загорает, а вечером его обнаружила там жена. Она и написала о случившемся в Москву.
Лиля не просто дружила с Танькой, но привязалась к Александре Михайловне и Дмитрию Андреевичу, как к родным людям. Здесь она часто бывала после школьных занятий, здесь она «образовывалась», слушая беседы и высказывания Ореховых, брала книжки, много читала, делилась впечатлениями, словно губка впитывала каждую мелочь быта, речи, оценок фильмов, спектаклей, манеру взаимоотношений в семье. Таньку она любила искренне, доверяла ей во всем и сама пользовалась ее безграничным доверием.
Мать, инженер-электрик, выбиваясь из сил, сумела защитить кандидатскую в своем НИИ, но после распада, или, как она называла этот процесс, расчленения, страны диссертация оказалась никому не нужна, институт, где она работала, не вписался в рыночную экономику и тихо умирал, существуя в основном на деньги от сдаваемых в аренду помещений.
Лилина мама огляделась по сторонам и ринулась, как многие представители технической интеллигенции, в «челноки». Погрубела, стала языкастой, решительной, нахрапистой — иначе нельзя. Появились деньги, но вместе с тем и трещина в отношениях с дочерью. Лилю тянуло к семье подруги, к милым, мягким, дружным Ореховым, где Александра Михайловна всегда выслушает, а Дмитрий Андреевич обязательно пошутит или прочитает стихи и будет хитро улыбаться, предоставляя возможность догадываться, его ли это вирши или какого-нибудь поэта.
Поднимаясь к себе на третий этаж — в старом доме лифта не было, — Лиля не думала, как это может сказаться на ее отношениях с Танькой. Она искоса поглядывала на Леху, а тот мерно переступал своими длинными ногами сразу через одну-две ступеньки, нарушая согласный ритм шагов и, казалось, ни о чем не думал. Лиля даже рассердилась на него: она ведет его к себе домой, где нет мамы, которая сейчас скупает в Китае всякий ширпотреб, а он… Потом подумала: он же не знает, что мамы нет дома, что и отца в помине не существует, он вообще ничего не знает, дуралей длинноносый, не знает, что она два года бешено ревнует его к Таньке, а сегодня вдобавок приревновала еще и к «перпендикулярчику», что еще в прошлом году назло ему и самой себе закрутила роман со смазливым однокурсником, и внезапная близость после вечерней затянувшейся репетиции открыла ей мир чувственных наслаждений, но не излечила от безнадежной любви к Лехе…
И вот она ведет его к себе, в ней подрагивает каждая жилочка, безумно колотится сердце, а этот баран кучерявый шагает себе через ступеньки и ни о чем не догадывается, ни капельки не волнуется и, может быть, даже думает в этот момент о Таньке.
Леха не думал о Таньке.
Он просто пытался разобраться в себе — почему, проводив Лильку до дома, он так бездумно ответил согласием на ее предложение подняться в квартиру, посидеть, попить кофейку. В голову приходил только один ответ — ему так хотелось.
Девушка, с трудом поспевающая за ним по крутой стертой лестнице, такая привычная, такая обыкновенная, ничем не отличающаяся от многих других знакомых ему девушек, сегодня вдруг раскрылась перед ним необычной гранью, имя которой — талант.
Но Леха по молодости лет не понимал этого, не подозревал, как дьявольски привлекателен талант в женщине, и тем более не знал, что женщина, поднявшись на сцену, становится особенно желанной для мужчин. Он еще не скоро сможет постичь эту тривиальную истину так же, как и тысячи неистовствующих поклонников и фанатов, толпящихся у подмостков своих кумиров, своих идолов с букетами цветов.
Пока Леха оглядывался в квартире и бормотал что-то про то, как у них уютно, Лиля вытащила из холодильника початую бутылку вина, салаты с рыбой и с мясом, ветчину. Продукты мать заготавливала с избытком перед каждой поездкой, чтобы Лиля не отвлекалась на магазины и стряпню. Не умея найти с дочерью общий язык, чувствуя, как ее деятельность шокирует Лилю, она тем не менее обожала ее, гордилась и буквально выпрыгивала из себя, только бы Лилечка не чувствовала себя ущербной от этой проклятой безотцовщины. Никогда, ни разу она не допустила, чтобы дочь застала ее с каким-нибудь мужчиной — ни дома, ни на улице. А девочка воспринимала это как само собой разумеющееся — ведь мама пожилая. Даже повзрослев, она и мысли не допускала, что ее сорокадвухлетняя мать может иметь личную жизнь, что ей может понравиться мужчина или, что еще более невозможно, в нее может кто-то влюбиться.
Однажды, когда Лилька была в девятом классе, мать собралась с подругой в театр. Принарядилась, причесалась в парикмахерской, сделала макияж, глянула перед самым выходом из дому в зеркало и вдруг услышала Лилькин восторженный возглас:
— Ой, мама! Какая ты красивая! Ни за что не скажешь, что пожилая!
«Вот он, жестокий эгоизм молодости», — подумала мать и, еле сдерживая слезы, проговорила:
— Спасибо, доченька…
Лиля достала из горки два хрустальных бокала, поставила на стол, поглядывая на Леху.
— Ты отлично играла сегодня, — сказал он, разливая вино.
— Спасибо, я рада, что тебе понравилось.
— И ты такая красивая…
Они выпили вина. Есть не хотелось — в общаге набили желудки бутербродами, и теперь даже мамины заготовки не привлекали.
— Где я тебе понравилась больше — в первом отделении или во втором? — спросила Лиля.
— Конечно, в первом. Хотя и во втором ты зал завела. Я по КВН хорошо знаю, всегда чувствую, когда зал заводится. А в первом у тебя вдруг такая глубина открылась, что мне за тебя страшно стало… ну-у… не за тебя, а за твою героиню.
— Правда?
— Что ты спрашиваешь, не веришь, что ли?
— Не знаю… — смутилась Лиля, — просто неожиданно услышать от тебя…
— А где твои родители, спят? — Леха кивком головы указал на смежную комнату.
— У меня только мама, она сейчас в отъезде.
— Бедная, одинокая примадонна, — произнес Леха и ласково прижал к себе Лильку.
Она ткнулась ему носом в ямку над самой ключицей, вдохнула запах его кожи, потом задрала голову и вопросительно посмотрела в глаза. Леха приподнял ее, прижал к себе и поцеловал в губы. В голове у Лильки все поплыло. Не разжимая рук, он опустил ее на тахту и, нависая над ней, начал раздевать, скидывая все на пол, туда же полетела и его одежда…
