Кроме собственной дочери. Как это получилось, она не понимала.

Собственно говоря, Илайда ей никогда не нравилась, если можно так назвать отношение к собственному ребенку. Почему-то слепая, нерассуждающая материнская любовь была не свойственна Джан – этой толстой, и милой, и любезной, и общительной, и приятной, и всеми любимой женщине. Почему? Кто знает… Почему ей была так неприятна первая беременность, хотя, теоретически говоря, ей хотелось иметь детей? Почему новорожденная разочаровала ее сразу, всем своим видом?

Джан делала все, что положено примерной матери, и даже более того, но дочь необъяснимым образом ощущала никому не заметную фальшь и была и все больше становилась не тем ребенком, которого мечтала иметь ее мать. Все-таки детей надо любить слепо. Они не принимают рациональной подмены: «Ты некрасивая, но это не главное, это вообще не важно, ты же умница», – им надо, чтобы хоть родители говорили: «Ты у нас красавица», – и верили в это. Без поправок, подсказываемых разумом.

Но Джан все как-то не удавалось без них обходиться. Дочь была слишком худа, и нос у нее такой неудачной формы (слава богу, это в наше время поправимо), а вот волосы у нее, как у отца, и этого уже не исправить, и она не похожа на миленькую улыбающуюся девочку из рекламных клипов, и почему-то она так неряшливо ест, а с возрастом стала дерзить, и одевается она нелепо и несуразно, и … В общем, претензий к дочери у нее было немало.

Илайда между тем росла, и дерзила, и одевалась нелепо, но есть стала аккуратней, волосам придумала прическу, нос оставила таким, каким он был, и оставалась худой, и ела мало, и не была похожа на миленькую девочку из рекламных клипов, но училась нормально и вышла замуж в девятнадцать лет. Отчасти это было продиктовано желанием стать самостоятельной и уйти из шумного, наполненного смехом и вечной болтовней душечки Джан дома и жить с теми, кто принимает ее такой, как она есть, без оговорок.

– Это, мам, мой муж, а не твой, ты немножко спутала, – по привычке дерзко ответила она на почти незамаскированный выпад матери против ее мужа. Муж Илайды, как ее нос, волосы и одежда, тоже не дотягивал до идеала. Ездил, например, в командировки и имел массу других недостатков. – Я приеду на ваш дурацкий золотой день, если тебе непременно надо что-то всем доказать.

– Что доказать? У меня родился внук, и было бы просто невежливо…

– Невежливо, по-моему, навязывать своих родственников с грудными младенцами посторонним людям. Я же виделась с твоими подружками меньше года назад, и кто-то из них вроде и на свадьбе у нас был – разве нет? А потом ты еще некоторых ко мне водила и демонстрировала мою квартиру. Что мне там делать? Слушать ваши сплетни?

– Илайда, – мать решила подойти с другой стороны, – малыш подрастает, и надо приучать его к людям. Ты же не сможешь вечно сидеть дома. Скоро ты отвыкнешь даже нормально одеваться. Обязательно надо куда-то выходить, хоть для поддержания формы.

– Мам, я же сказала: я приду. Только на машину не рассчитывай, Энвер на ней уехал.

– Я и не думала о машине! Почему ты всегда подозреваешь меня в каких-то корыстных мыслях? – Джан искренне огорчилась.

Отчасти оттого, что дочь попала в точку: ей до ужаса хотелось подъехать к дому Лили на машине. Во-первых, машина зятя не относилась к его недостаткам, она была новой и дорогой, и ей, как ни странно, нравилось – причем нравилось без всяких оговорок! – видеть свою дочь за рулем; во-вторых, в доме Лили был подземный гараж, и ей хотелось, чтобы Илайда увидела шикарный дом во всей красе. Опять же: человек, поднимающийся на лифте из гаража, – это, согласитесь, совсем не то, что человек, просто вошедший в подъезд. Джан всегда мечтала выглядеть как можно респектабельнее и богаче, неразумно, по мнению мужа и дочери, тратила деньги на украшения и новые вещи, иногда отказывая семье в самом необходимом. Главное – внешний лоск, а не то, что мы ели вчера на ужин, считала она. Илайда бунтовала. Наотрез отказывалась соврать по просьбе матери, в какой школе она учится, – а как было бы мило, если бы все думали, что она ездит в частный дорогой лицей, а не в бесплатную государственную школу! Они же совсем рядом, тебя никто не поймает на лжи, все равно тебе ехать в ту же сторону… и Илайда как-то особенно любила сообщить ее гостям, а дом Джан всегда был полон соседок и приятельниц, как дешево удалось купить приличные джинсы на распродаже или переделать старую юбку матери в нечто модное и коротенькое.

Ее брат никогда бы так не поступил.

Между Джан и сыном царило полное взаимопонимание и единодушие. Тимур был всего на полтора года (точнее, год и восемь месяцев, но кому нужна эта точность, когда детям уже за двадцать?) моложе сестры, но при всем внешнем дружелюбии настоящей близости между братом и сестрой не было. Джан никогда бы не пришло в голову, что в этом виновата она. И если бы кто посмел сказать ей, что она любит сына больше, чем дочь, она бы возражала и верила собственным возражениям. Как можно такое подумать!

Просто сын был именно таким, как ей хотелось.

Кудрявый прелестный ангелочек, он превратился в озорного симпатягу годам к пяти, вырос в самого заметного и шумного в школе мальчишку к десяти, оставался заводилой и кумиром местных девчонок лет до шестнадцати, а потом посерьезнел и стал задумываться о своем месте в жизни. Место это он искал там, где можно много заработать, прикладывая минимум усилий, и Джан вполне его одобряла.

Впрочем, его, как и мать, одобряли все: у него была такая же располагающая улыбка, и умение понравиться, и доброжелательность, и разговорчивость. А если он всегда неохотно учился и не захотел поступать в университет, то что же в этом плохого? Мальчик чувствует, что его призвание не в этом. В чем оно было, Джан затруднилась бы сказать, но очевидно же, что Тимур умен, привлекателен, общителен, и рано или поздно он займется нравящимся ему делом. Он же еще так молод!

И уж, конечно, Тимур никогда бы не сказал, что его джинсы куплены на распродаже. Наоборот, показал бы фирменный ярлык и назвал фантастическую цену. Если у него не было денег на дорогие сигареты, он не ленился переложить дешевые в эффектную коробку из-под «Мальборо». Такой примитивный обман было проще простого разоблачить, но Тимур, даже если он никого не угощал сигаретами, не вызывал ни малейшей обиды и никогда разоблачен не был.

«Охота тебе пускать пыль в глаза», – осуждала его Илайда.

«У него с детства вкус к хорошим вещам», – поддерживала сына Джан.

Уже два с лишним года Тимур вел невразумительный, по выражению сестры, образ жизни. Взяв деньги у родителей, он арендовал крошечное фотоателье в Анталье и в первый же летний сезон заработал вполне приличную сумму.

«Ну, ты же понимаешь, мамуль, если я не вложу все эти деньги в дело, в следующем году мне столько не заработать. Надо расширяться. Я возьму помощника, и помещение хорошо бы отремонтировать, и три отеля обещали разместить мою рекламу. А это все деньги. Если я верну вам с отцом долг, то опять буду начинать с нуля…» – «Конечно, конечно», – понимающе кивала мать. Отец молчал, в любом случае его голос в семье ничего не решал. Да никто почти никогда и не слышал этого голоса.

«А о чем ты, интересно, думал, когда брал этот долг? Только о том, что его можно будет не отдавать? – приставала недовольная сестра. – Ты же заработал больше, чем брал, разве не так?» – «А на что я, по-твоему, буду жить до следующего сезона? Там есть смысл работать только в летние месяцы. Или мне торчать на пустом курорте всю зиму?» – «Разумеется, нет. Но ты можешь найти какую-нибудь работу в Измире…»

Но брат не горел желанием следовать скучным советам, снова уехал на юг в середине мая и не появлялся до конца сентября. Вернувшись, жаловался на растущую конкуренцию; на расчетливых немцев, не желающих оставлять на чай и никогда не забывающих взять сдачу; на практичных русских, привозящих фотопленки с собой и увозящих их домой непроявленными, потому что у них в России фотоуслуги намного дешевле; на хозяина ателье, решившего повысить арендную плату; на жару, вынуждающую туристов спать до обеда и выползать на прогулки к вечеру, когда фотографу приходится использовать более дорогое оборудование… Но Илайда, в отличие от матери, замечала и его новую одежду, и запах французского одеколона, и браслет из белого золота на руке. Значит, не так плохи его дела. Что ж, если родителям нравится безвозмездно ссужать его деньгами – пусть. Илайда давно излечилась от ревности к младшему братику и не вмешивалась в его жизнь. У нее теперь своя семья и свои заботы.