Сам являя чудовищный пример супружеской неверности, Распутин, не порывая с женой, учил той же хлыстовской этике и своих поклонниц вкупе с их мужьями. ("Я принадлежала ему и считаю это величайшей благодатью", хвасталась полковница Б. - "Но, ведь вы замужем, как же муж?" допытывалась Е. Джанумова. - "Он знает это и считает это великим счастьем. Если отец пожелает кого, мы считаем это величайшей благодатью, и мы, и мужья наши, если у кого есть мужья" 166; таков был ответ "обращенной" Распутиным полковницы).

Как в брачном вопросе, так и в других вопросах сексуальной этики, Распутин являл себя самым ревностным последователем хлыстовского учения и хлыстовских повадок; - даже такие сравнительно пустяки, как хорошо многим памятные обязательные лобзанья Распутина, при встрече его с женщинами, не свободны от подозрения в хлыстовстве. "Видел я, - рассказывал покаявшийся хлыст Балабанов, - что Трифон (Богомолов, древнейший распространитель хлыстовства в Оренбургской губ.) и все спутники его... женщин и девиц, при всяком свидании, всякий раз, непременно целуют, называя это духовным лобзанием и толкуя, что через это лобзание, как бы через духовный союз, они... привлекают к себе любовь духовных последователей, которые после лобзания, как связанные чем-то, охотнее слушают их. Даже иногда видел я, как эти окаянные юроды дают некоторым сосать свой мерзкий язык" 167.

Во всех остальных своих блудодеяниях Распутин повторяет до некоторой степени "житие" предшественника своего Радаева (Василия Максимовича Миронова), - знаменитого в 50-х годах прошлого столетия арзамасского хлыстовского пророка. "Дух, во мне находящийся, - говорил Радаев, - имеет влечение ко мне привязывать и притягивать людей". Его требованиям и внушениям ученицы его подчинялись беспрекословно. "По произведенному следствию оказалось, что Радаев был в прелюбодейной связи с 13 женщинами и девками; и все эти женщины единогласно показали в допросах: "склонил он меня на прелюбодеяние, говоря, что это сделать должно по воле божией, а не по его, ибо в нем своей воли нет, чему веря, я и согласилась". Сам Радаев объяснил насчет девушек: "Сила, во мне действующая, так с ними поступати сильно нудила, так что никак не мог противиться ей, хотя и видел, что преступаю заповедь божию... Я так понимал сей поступок: хотя я с писанным законом творю и несходно, но с волею божией сходно" 168.

О гипнотическом влиянии хлыста Радаева, особенно на женщин, свящ. Минервин доносил, в 1850 году, Нижегородской уголовной палате, как о влиянии исключительной силы. "И столько сильны действия его обольщения, что оными пораженное сердце впадает в крепкое страдание тоски, и не могут с ним переносить разлуки, в особенности женского пола. Если они удерживаются силою наказания или какою бы то ни было строгостью воспрещения от свидания с ним, то впадают в какое-то безумие и начинают юродствовать" 169.

Не стоит останавливаться дольше на этом самом уязвимом месте "жития" Распутина: "свальный грех" у хлыстов и блудный "грех" Распутина слишком хорошо известны просвещенному читателю.

Распутин был хлыст, по-видимому, малеванского толка. - Таково заключение, к которому мы приходим на основании ряда сопоставлений характерных черт его жизни и учения с таковыми же у хлыстовских "пророков", именовавшихся, как и Распутин, "божьими людьми".

Если бы бывш. императрица Александра Федоровна была более просвещенной в истории русского мистического сектантства, она, конечно, скоро сорвала бы мифологическую маску со своего учителя и, имея пред собой пример Радаева и прочих религиозных эротоманов, не считала бы клеветой обвинение Распутина (устами В. И. Гурко и других) в принадлежности к хлыстовской секте.

Если б вообще при дворе не чурались "бонтонно" таких "неприличных" книг, как "Половая психопатия" Краффт-Эбинга и "Половой вопрос" проф. Авг. Фореля, быть может Распутина и на порог дворца не пустили бы, а пустив, раскусили бы и с позором выгнали бы. Но в Царском Селе, к сожалению для дома Романовых, читали больше "священное писание", чем книги научного содержания, и наука жестоко отомстила "высоким" невеждам за пренебрежение к своим мудрым дарам.

У того же Авг. Фореля Николай и Александра Романовы могли бы легко убедиться из многих примеров, что Распутин далеко не новое явление, что история происхождения подобных "пророков" почти буквально порой повторяется 170 и что прославленный "отец Григорий" отличался от своих предшественников лишь сочетанием с "одержимостью" того здравого у него "мужицкого" смысла, которое дало ему возможность "обворожить" Романовых и, ценою их позора, занять в истории России страницу, какой, при всем желании, не найти в истории других государств.

В самом деле!

В том же 1906 году, когда Распутин появился на Романовском "горизонте", в одной из местностей Венгрии рабочий, душевнобольной и помешанный на религиозных представлениях, но вместе с тем и сексуально-извращенный, имел "откровение" и повел за собой большое число женщин. Эта новая община должна была совершенно оголяться и т. п. 171. "Однако, - сообщает Форель, приведший данный случай во II томе своего капитального труда, - история эта скоро раскрылась и таким образом была пресечена в корне". - "Я лично наблюдал в кантоне Цюриха, - говорит тот же ученый двумя страницами дальше, последовательниц секты пастора Целлера в Меннедорфе. Пастор этот олицетворяет собою род пророка, берущего на себя излечение больных и силящегося подражать Христу и Иоанну Крестителю. Благоприятные случаи действительного исцеления, легко объясняемые внушением, он, однако, ставит в связь с чудом. Истерические женщины массою окружали этого пророка, при чем личность, его, как таковая, и заключала для них главные мотивы обаяния. Бывшие у меня на лечении в больнице некоторые из его поклонниц в восторженных отзывах о нем исходили исключительно из плотских побуждений. Приходится вообще сделать вывод, - заключает Форель, что отречение человека от своей природы и стремление к чистой святости нередко дают в результате одну только грубую чувственность, хотя и прикрывающуюся возвышенными фразами" 172.

Во всех этих и им подобных случаях у народов, управлявшихся психически-нормальными властями, "пророки", "святые", "христы" и прочие религиозные авантюристы, проявлявшие так или иначе delire erotico-religieux, сажались не в царские палаты, а в психиатрические лечебницы.

Григорий же Распутин - истеро-эпилептик, страдавший явной эротико-религиозной манией, - в результате гипноза своей "мифологической маски" покоривший больную волю "самодержавного" дегенерата (и лишь отчасти благодаря практической смётке, проявлявшейся этим хлыстом в lucida intervalla y "кормила правления"), был в России допущен "властями" к положению, совершенно исключительному не только в летописях нашей краткой "отечественной" истории, но, можно смело сказать, и в летописях всемирной, многовековой истории.

Что сказать о нем в заключение? Что сказать вообще о "распутинском" периоде царства Романовых?

Мне вспоминается торжественный гимн, распевавшийся так непонятно долго в нашей обширной стране.

"Боже, царя храни!" - умильно надсаживались глотки миллионов верноподданных императора Николая II.

Какая поистине страшная ирония судьбы звучала в словах этого тягучего гимна!

"Боже, царя храни!" - пел народ, не подозревая, какой земной "бог" перехватывал самоуверенно эту мольбу, относя ее всецело к себе!

"Сильный, державный", - славословили, словно в насмешку, Николая II - эту исключительно жалкую, слабовольную личность, всецело подчиненную действительно державному сектанту.

"Царствуй на славу, на славу нам!" - повторяли верноподданные "царя-батюшки", словно слепые к тому позору, каким покрывал Россию с каждым годом всё больше и больше несчастный "папашка", как звал царя пренебрежительно подвыпивший Распутин.

"Царствуй на страх врагам", - внушал хор "истинно-русских" своему "обожаемому монарху", пока тот, как нарочно, готовил ряд поражений и перед "внешними", и перед "внутренними" врагами.