Вот в такой обстановке крымчане, севастопольцы, моряки-черноморцы готовились избрать своего первого президента. И уже в самом начале предвыборной кампании становилось ясным, что все четыре кандидата в президенты от блока «Россия», от Русской партии и других пророссийских движений по популярности, по всеобщему доверию к ним имеют наибольшие шансы добиться победы. Из них особенным героем — долгожданным, готовым на подвиг, способным увлечь за собой, казался Юрий Мешков — боксёр, юрист, парламентарий и, главное, лидер русского патриотического движения за крымскую государственность, за её отделение от Украины и вхождение в Содружество независимых государств и прежде всего, конечно, с Россией.
— И пусть только попробуют нам помешать, — в очередной раз выступая на митинге, пригрозил с трибуны Мешков, — тогда мы как в песне: грудью дорогу проложим себе! — и вскинул увесистый боксёрский кулак. — Не Киев — Москва нам указ!
Вот так же страстно, напористо выступал он всегда — и это прочно оседало в душах крымчан, в русских, истосковавшихся по Родине душах.
Что же касается главных, вне блока «Россия», соперников Мешкова, то ни Грач, ни Багров, ни нынешний, ни бывший предводители крымских коммунистов-интернационалистов, то они и рта не смели раскрыть, чтобы осудить своих, преобразившихся в украинских национал-коммунистов, товарищей. А между тем это они заодно с западенцами, самостийщиками насмерть вцепились своими загребущими лапами в исконно российские Севастополь, весь Крым, жадно позарились на самые законные, самые праведные интересы и чаяния русских, их разодранной в клочья страны. Ни словом не обмолвились Грач и Багров и о том, что именно за счёт русских, России и разбухали территории, богатства, всё благополучие той же Украины, других советских национальных республик, часто даже щедрее, стремительней, чем сама приносившая себя в жертву Россия.
Были у коммунистов и другие причины не выставляться, не лезть на глаза, придерживать язык за зубами. Это, во-первых, что-то вроде ядовитой занозы в сердцах миллионов советских людей — из-за массового предательства, трусости, полнейшей ничтожности компартноменклатурщиков — от самых маленьких, средненьких и до самых главных, больших. Это они без боя, попрятавшись по тёмным углам, а то и первыми устремившись в буржуи, отдали врагам такими жертвами, таким трудом впервые утвержденную на планете советскую народную власть. И, во-вторых, что ещё сковывало компартийцев, так это тревога, чуть ли не страх: контрреволюционная буржуазная власть раз уже — после переворота — разогнала коммунистическую партию, вот возьмёт (дай только повод) да и разгонит опять. И оттого чересчур осторожные, постоянно призывающие к соглашательству, к миру, избегающие открытых схваток, борьбы, партократы откровенно продолжали руководствоваться древнейшей, как мир, «политикой — искусством возможного», а не той — устремлённой вперед, наступательной и боевой, что, сплачивая миллионы, достигает, творит невозможное: неведомые дотоле цивилизации, процветающие государства, равенство, справедливость и братство.
Грач же и его партийный коллега по Севастополю Василий Пархоменко, а тем паче Багров, даже частную задачу — воссоединение Севастополя, Крыма с Россией — и ту не отважились поставить перед собой: этот первостепеннейший для каждого жителя Севастополя, Крыма вопрос. Они иезуитски и полностью подменили его лозунгом союза Украины с Россией, союза, который якобы сам по себе исчерпает эту проблему. А между тем окончательно и бесповоротно её может снять только одно (это и де-юре, и де-факто) — воссоединение исконно, веками составлявших единое целое, а ныне произвольно разрозненных земель и народов Великой России. В бурные предвыборные дни это требование особенно отвечало наступательному боевому духу насильно отторгнутых от Родины, от России, придавленных оккупационным бандеровским сапогом крымчан, севастопольцев, моряков-черноморцев. Потому-то и отвернулись они от Багрова с Грачём. И ни кого-то из них, нет, а только русского патриота Мешкова, и не как-нибудь, а, казалось, на руках готовы были внести и усадить в президентское кресло. Лишь бы только он поскорее да порешительнее вырвал бы их из ненавистных объятий бандеровщины и передал бы под крыло, под опеку России — пусть надломленной, безвольной покуда, равнодушно взирающей на беды крымчан, словом, предавшей, в сущности, их, но всё же матери кровной своей — родимой России.
В поддержку этого общего нашего чаяния правовые аргументы профессионального юриста, да к тому же ещё депутата, политика Юрия Мешкова звучали повсюду, где он выступал, убедительно, сжато и, удивительно, без открытых угроз, разве что только со сдержанным вызовом. Меня же, не владевшего столь же полно и совершенно юриспруденцией и нормами права, в начале моей депутатской деятельности лишь охватывала слепая жажда справедливости и отмщения, и я, где только было возможно, напрямую, открыто взывал: не покоряйтесь, на баррикады, захватчиков — вон! За что меня двадцать один раз пытались лишить депутатской неприкосновенности и постоянно таскали по прокуратурам да по судам.
Известно: бодливой корове Бог рогов не даёт. И первые же опросы избирателей показали: за меня они не отдадут и половины того числа голосов, которые собираются отдать за Мешкова. Он шёл впереди всех кандидатов с великим отрывом. Так что никому из всех остальных, в том числе и из блока «Россия», стать президентом и не светило. Так к чему же тогда было цепляться нам за своё кандидатство, оттягивать от соратника драгоценные для него, для всех нас голоса?
И я решился. Первый. И покуда единственный. И наверное, потому, что из всех кандидатов был самым старшим и оттого менее подвержен тщеславию и более углублен, делом занят, а не собой, состоявшийся в чём-то уже, был этаким тёртым, обкатанным со всех сторон калачом, который всему знает подлинную цену. А главное, оставался привержен выверенным всей моей жизнью идеалам и ценностям. Да и формально тоже считался старейшиной Верховного Совета Автономной Республики Крым с определёнными прерогативами, ответственностью и почтением. Мне уже подвалило под семьдесят (три месяца оставалось до юбилея). А по паспорту и того хлеще: мальчишкой, порываясь на фронт, приписал себе пару лет. Но благодаря своей природе и постоянной заботе о её совершенствовании, жил как бы вне возраста и стал его чувствовать (и то лишь покуда по пустякам) только спустя после этого ещё лет этак с десяток: то вдруг в сумерках накину на глаза чьи-либо очки (своих ещё не завел), то транспорт у остановки не успею настичь — дверь перед носом захлопнется, то пятидесятиградусный крымский зной выйти не дает за порог, то взойду на парламентскую трибуну не прыжком на авансцену, как прежде, прямо из зала, а по ступенькам, в обход, или с рынка с авоськами в гору едва угонюсь за своей последней, третьей по счёту, женой — на сорок пять лет моложе меня. Но это уже особая — не без тайн, авантюры и риска — история. И речь о ней — впереди.
Итак, до выборов первого президента Республики Крым — 16 января 1994 года — оставалось меньше двух месяцев. Активистам российского народного вече Севастополя, которое я и теперь возглавляю, велел готовить на ближайшую субботу общегородской массовый митинг. Пригласил на него, а также на предварительный короткий мужской разговор всю «четвёрку» кандидатов от нашего блока. Пригласил и Грача. Согласен, вроде не совсем наш: по нашему основному, русскому, вопросу. Для него и вопроса такого-то, русского, нет. Татарский, пожалуйста, да и всех остальных депортированных из Крыма народов. Ну, украинский, еврейский… Какой там ещё? А русский вопрос… Да бросьте… Рецидив, имперский каприз шовинистов. Вот вернём Украину снова в Союз, разрешим таким образом украинский вопрос — не станет и повода для разговоров о каком-то там русском вопросе. Всё уладится само по себе. Нет, не уладится, пока все, что исконно российское, русское, снова не станет навечно российским. А это-то не очень и нужно Грачу, как и Пархоменко — предводителю севастопольских коммунистов. Вот что для русских в Крыму, в Севастополе значил бы Грач на посту президента. Хотя во всём остальном он нам не только не враг, но даже ближайший союзник: тоже вроде бы против всяких там грабителей — прихватизаторов, демконтриков разных, либералов проклятых. Вот и пригласил я Грача. А он возьми да и не приедь в Севастополь — ни на узкую встречу с кандидатами от блока «Россия», других пророссийских движений, ни на городской массовый митинг. Комчванство, чистоплюйство, скорее всего, помешали ему. А также, быть может, и опасение оказаться на митинге лицом к лицу с многотысячной массой разгневанных украинской оккупацией русских. Оккупацией, против которой «коммунисты», лично Грач, не предприняли ничего, ни единого гневного слова даже не высказали.
