Будь Баундерби великим завоевателем, а миссис Спарсит пленной принцессой, выставленной напоказ во время его триумфального шествия, он не мог бы чваниться ею с большим азартом. Так же неустанно, как он хвастал своей безродностью, он превозносил ее родовитость. Рисуя в самых мрачных тонах свое собственное детство, он расцвечивал ярчайшими красками зарю ее юности и сплошь усыпал розами ее жизненный путь. "И что же, сэр, говаривал он, - чем все это кончилось? Вот она здесь, за сто фунтов в год (я плачу ей сто фунтов, и она вполне этим довольна), и ведет хозяйство Джосайи Баундерби из Кокстауна!"

Мало того - он столь упорно и рьяно хвалился этой своей удачей, что она получила широкую огласку, и находились люди, не упускавшие случая упомянуть о сем. В чванстве Баундерби была одна особенно зловредная черта: он не только славословил самого себя, он побуждал других петь ему хвалу. Он распространял вокруг себя заразу духовного клакерства. На банкетах в Кокстауне тот или иной заезжий гость, весьма скромный и сдержанный в любом другом месте, вдруг вскакивал и начинал неистово превозносить Баундерби. Послушать ораторов, - чего только Баундерби не олицетворял: и королевский герб, и британский флаг, и хартию вольностей[18], и Джона Булля[19], и хабеас корпус[20], и билль о правах[21], и "дом англичанина - его крепость", и "церковь и государство"[22] и "боже, храни королеву". И каждый раз (а без этого дело не обходилось ни разу) как красноречивый гость уснащал свой спич цитатой:

Презренно счастие вельможей и князей![23]

Их миг один творит и миг уничтожает,

присутствующие усматривали в этом намек на миссис Спарсит.

- Мистер Баундерби, - заметила миссис Спарсит, - вы нынче против обыкновения завтракаете без аппетита, сэр.

- Да вот, сударыня, - ответствовал он, - из головы нейдет причуда Тома Грэдграйнда. - Фамильярное "Том" он произнес нарочито развязным тоном, словно хотел показать, что и за миллион не согласится назвать своего друга Томасом. - Выдумал тоже - взять на воспитание эту циркачку.

- Девочка ждет и не знает, что ей делать, - сказала миссис Спарсит, идти ли прямо в школу, или сначала явиться в Каменный Приют.

- Пусть ждет, - отвечал Баундерби, - я и сам еще не знаю. Вероятно, Том Грэдграйнд скоро пожалует сюда. Ежели он захочет, чтобы она побыла здесь еще день-другой, она, разумеется, может остаться.

- Разумеется, мистер Баундерби, ежели таково ваше желание.

- Я сам вчера вечером предложил, чтобы она переночевала у нас. Может быть, он еще одумается и не станет сводить эту девчонку с Луизой.

- Вот оно что! Какой вы заботливый, мистер Баундерби!

Миссис Спарсит поднесла чашку ко рту, слегка раздув ноздри кориолановского носа[24] и сдвинув черные брови.

- Я лично убежден, что киске такое знакомство не сулит ничего хорошего.

- Вы имеете в виду мисс Грэдграйнд, мистер Баундерби?

- Да, сударыня, я имею в виду Луизу.

- Поскольку вы, без предварительных разъяснений, упомянули о "киске", - сказала миссис Спарсит, - а дело касается двух девочек, то я не знала, к какой из них относится это наименование.

- К Луизе, - повторил мистер Баундерби. - К Луизе.

- Вы прямо как родной отец для Луизы, сэр. - Миссис Спарсит отхлебнула чаю, и когда она, сдвинув брови, склонила лицо с классическим носом над дымящейся чашкой, казалось, что она колдовством вызывает богов преисподней.

- Ежели бы вы сказали, что я как родной отец для Тома, - не для моего друга Тома Грэдграйнда, конечно, а для брата Луизы, - это было бы верней. Я хочу взять его в свою контору. Будет у меня под крылышком.

- Вот как? А не слишком ли он молод, сэр? - Когда миссис Спарсит, обращаясь к мистеру Баундерби, прибавляла словечко "сэр", то делала это лишь из вежливости, что скорее служило к вящей ее чести, нежели возвеличивало его.

- Так ведь я не сейчас возьму его. Сначала ему вобьют в голову всякие науки, - отвечал Баундерби. - В них-то, уж будьте покойны, недостатка не будет! Вот подивился бы мальчишка, ежели бы знал, как мало учености вмешалось в моей башке, когда мне было столько лет, сколько ему сейчас. Кстати, но всей вероятности, Том отлично это знал, ибо далеко не в первый раз Баундерби делал такое заявление. - Но просто поразительно, как трудно мне подчас разговаривать с кем-нибудь на равной ноге. Взять хотя бы к примеру мой нынешний разговор с вами о циркачах! Ну что вы можете о них знать? В ту пору, когда кувыркаться в уличной грязи на потеху публике было бы для меня сущим благодеянием, счастливым лотерейным билетом, вы сидели в Итальянской опере. Вы, сударыня, выходили из театра в белом шелковом платье, вся в драгоценных каменьях, блистая пышным великолепием, а мне не на что было купить пакли, чтобы посветить вам[25].

- Разумеется, сэр, - отвечала миссис Спарсит со скорбным достоинством, - Итальянская опера была мне знакома с весьма раннего возраста.

- И мне, сударыня, и мне, - сказал Баундерби, - но только с оборотной стороны. Можете мне поверить - жестковато было спать на мостовой под колоннадой Итальянской оперы. Такие люди, как вы, сударыня, которые с детства привыкли нежиться на пуховых перинах, и понятия не имеют, каково это - улечься спать на камни мостовой. Это надо самому испробовать. Нет, нет, - какой смысл говорить с вами о циркачах. С вами надо беседовать о приезжих балеринах, о лондонском Вест-Энде, о Мэйфэре[26], о лордах, знатных леди и членах парламента.

- Я так полагаю, сэр, - ответствовала миссис Спарсит не без смирения, но по-прежнему с достоинством, - что в этом нет никакой надобности. Льщу себя надеждой, что я научилась приспосабливаться к жизненным переменам. Ежели я с интересом слушаю ваши назидательные рассказы о выпавших вам на долю испытаниях и мой интерес никогда не ослабевает, то в этом, право, нет моей заслуги, - ведь это всем интересно.

- Не спорю, сударыня, - подтвердил принципал миссис Спарсит, находятся люди, которые охотно слушают, как Джосайя Баундерби из Кокстауна рассказывает по-своему, без прикрас, о том, что ему пришлось пережить. Но вы-то, сознайтесь, вы-то сами родились в роскоши. Не отрицайте, сударыня, что вы родились в роскоши.

- Я и не отрицаю, сэр, - отвечала миссис Спарсит, тряхнув головой.

Мистер Баундерби с важным видом вышел из-за стола и, став спиной к камину, воззрился на особу, которая столь ощутимо увеличивала его общественный вес.

- И вы принадлежали к высшему кругу. К самой, черт возьми, верхушке, - проговорил он, подставляя огню свои ляжки.

- Вы правы, сэр, - отвечала миссис Спарсит самым смиренным тоном, не боясь, однако, затмить своего принципала, ибо самоуничижение Баундерби зиждилось на противоположной основе.

- Вы вращались в самом фешенебельном обществе, и все такое, - не унимался Баундерби.

- Да, сэр, - отвечала миссис Спарсит, всем своим видом подчеркивая горечь утраты, - вы безусловно правы.

От удовольствия мистер Баундерби, согнув колени, даже обнял свои ляжки и громко захохотал. Но тут доложили о приходе мистера и мисс Грэдграйнд, и Баундерби пожал руку своему приятелю, а дочь его наградил поцелуем.

- Можно позвать сюда Джуп? - спросил, обращаясь к хозяину, мистер Грэдграйнд.

Пожалуйста. Итак, Джуп позвали. Девочка вошла, присела перед мистером Баундерби и перед его другом Томом Грэдграйндом, а также перед Луизой, но на беду от крайнего смущения пропустила миссис Спарсит. Заметив это, Баундерби, весь раздувшись от спеси, произнес целую речь: