Что все это значит? Он ломал себе голову, пытаясь вспомнить фамилию этой женщины, — она упоминалась на суде. Что-то вроде Мак… Мак… Нет, фамилия ему совершенно незнакома. Да и лицо ее — нет… разве только… нет, оно ему тоже совершенно незнакомо!

Он произнес нецензурное слово и, собрав всю выработанную в нем жизнью силу воли, стал думать о другом. Но отвлекся только до некоторой степени.

На следующее утро, прежде чем занять свое место в зале суда, он просмотрел стенографический отчет об этом процессе, но фамилии участников ничего ему не говорили. Время близилось к завтраку, и он выносил второй decree nisi, когда взгляд его, блуждавший по залу, внезапно остановился на большой черной шляпе в первом ряду галерей. Под нею — да, да! — лицо той самой женщины и ее улыбка! Какое нахальство! О господи! Надо бы приказать удалить ее из зала! Удалить из зала? Господин судья опустил глаза, в сердцах сломал перо о край стола и, с трудом дочитав свое заключение, объявил перерыв.

Он сидел за завтраком и от ярости не мог есть. Сейчас, на расстоянии, эта улыбка, словно наделенная волшебными чарами, казалась еще более раздражающей, непонятной, чертовски издевательской. Такого неуважения к суду он еще никогда не встречал — однако что тут делать? Пока он сидит перед публикой, эта женщина может оскорблять его своим дерзким взглядом, сколько ей вздумается. Что за дикость! И все же за этим что-то кроется, какой-то адский смысл, которого он не в силах постичь. Быть может, в его вчерашнем заключении содержалась какая-нибудь глупость? Он снова просмотрел отчет. Нет! Ничего такого, чего он не мог бы повторить сию же минуту; он одобряет каждое слово этого заключения! Ну, что ж, если нельзя обвинить эту женщину в неуважении к суду, придется не обращать на нее внимания.

Он набросился на свою рисовую кашу, которая к этому времени почти совсем остыла, выпил стакан кларета, надел парик и снова вошел в зал суда.

После того как юрист, изложив новое дело, сел на место, в просвете, образовавшемся там, где только что стояла его облаченная в мантию фигура, судья Белливер увидел ту самую женщину в большой черной шляпе. Она улыбалась ему прямо в лицо с той же дьявольской многозначительностью, с той же назойливо подчеркнутой издевкой. Взгляд его, сначала свирепый, стал затем мрачно-неподвижен. Откинувшись назад, судья вцепился обеими руками в подлокотники кресла. Он уже готов был произнести: «Если некая особа в зале суда не в состоянии вести себя с надлежащим уважением к правосудию, я прикажу удалить ее из зала».

Уф! Он был на волосок от катастрофы! В конце концов все дело в силе воли! Неужели какая-то женщина возьмет над ним верх? Она решила донять его такими пустяками? Что ж, посмотрим! И он смотрел. Ибо всякий раз, когда ему по ходу дела приходилось поднимать глаза, он видел перед собой лицо этой женщины и ее улыбку.

Даже после гриппа ему не стоило такого напряжения следить за ходом процесса. Наконец, объявив перерыв, он подозвал судебного пристава. Решил указать ему эту женщину и распорядиться, чтобы он не пускал ее больше в зал.

— Что прикажете, милорд?

— Сегодня вентиляторы работали недостаточно хорошо. Будьте добры, займитесь ими.

— Слушаю, милорд.

После чего милорд встал, и как только он встал, женщина тоже встала и улыбнулась.

В тот день он ехал домой, откинувшись на спинку сиденья и закрыв глаза. Он не был одарен чрезмерно богатым воображением, и у него хватало благоразумия понять, что он ведет себя глупо. Эта женщина мстит ему за приговор относительно ребенка ее дочери; однако, если у судьи не хватает мужества игнорировать подобные мелкие уколы, ему не место в судейском кресле! Да и вообще, улыбается тот, кто улыбается последним! Однако он тщетно ломал голову в поисках способа улыбнуться последним.

На следующее утро он заставил себя прежде всего тщательно осмотреть каждый уголок зала. Этой женщины нет! Она не явилась. На следующий день было воскресенье. К утру понедельника это происшествие почти совсем стерлось из памяти судьи Белливера, оставив лишь неприятное ощущение, какое бывает после дурного сна. Кроме того, он снова вернулся к своим прежним обязанностям в суде Королевской Скамьи, и уж, конечно, ни одна женщина не станет слушать разбор скучнейших дел ради одного только удовольствия досадить ему.

Однако первое, что он увидел, войдя в зал, была улыбка этой женщины, и это сильно его встревожило. Мысль о том, что он снова увидит ее, как только взгляд его начнет блуждать, лишила его безмятежного спокойствия, столь необходимого для разбора дел в суде Королевской Скамьи.

На другой день повторилось то же самое, на третий — то же.

Вечером третьего дня, за обедом в своем клубе, он, стараясь заглушить досаду, обдумывал, как ему избавиться от этой докуки. До пасхальных каникул оставалось всего две недели, но если в течение двух недель ежедневно испытывать такое раздражение, можно просто заболеть. Он уж больше не думал о том, чтобы удалить эту женщину из зала или обвинить в неуважении к суду это слишком напоминало бы Короля Червей из «Алисы в стране чудес». К тому же, а вдруг она, подобно Чеширскому коту, исчезнет, а улыбка останется? Ведь ему действовал на нервы не столько вид этой женщины, сколько ее улыбка, смысла которой он никак не мог разгадать. Что же в таком случае остается делать? Пойти к этой женщине, встретиться с нею лицом к лицу? Невозможно! Это несовместимо с его саном.

Написать ей? Тоже не подобает.

Заболеть и устроить себе передышку? Это значило бы позволить ей торжествовать победу!

Попросить кого-либо из друзей вмешаться? Нет. Он не мог признаться в своей слабости даже другу.

Надеть темные очки? Тогда перед ним будут расплываться лица адвокатов и свидетелей, улыбка же ее ничуть не потускнеет. Она уже настолько впилась ему в мозг, что избавиться от нее таким путем было бы просто невозможно. И, кроме того, женщина увидит очки я тотчас поймет, в чем дело!

Остается только смеяться — над нею и над самим собой! Да, разумеется, если б знать, что это всего лишь мстительная шутка. Но как смеяться над тем, чего не понимаешь?

«Суд безмолвных, тайных дум» [34] ни к чему не привел. Белливер был бессилен, против этой напасти не было никакого средства, никакого лекарства. Оставалось только терпеть и предоставить все дело времени — ведь должна же эта женщина когда-нибудь устать! И он с глубоким вздохом отправился обедать.

Эта женщина не пропустила ни одного из последующих десяти дней. Она просиживала по два-три часа на всех утренних и вечерних заседаниях, улыбаясь всякий раз, как он давал ей повод, а это случалось нередко, ибо если у наездника завелось слабое место, он все время падает именно на него.

Судья уже почти не помнил, с чего началась вся эта история; она казалась нереальной и мучительной, как назойливо повторяющийся кошмар. К тому времени, когда заседания прервались на пасхальные каникулы, лицо у него пожелтело, взгляд стал беспокойным и страдальческим, темные брови перестали топорщиться. А женщина выглядела такой же свежей и цветущей, выражение ее лица оставалось таким же многозначительным и насмешливым, — как в тот день, когда он увидел ее впервые. Она словно жирела, питаясь его кровью.

Господин судья Белливер никогда еще не испытывал такого огромного облегчения, как в ту минуту, когда он сел в поезд, чтобы ехать на курорт. Брайтонский воздух подействует на него живительно, устранит эту глупую нервозность! Добравшись до Кройдона, он уже почувствовал себя лучше; возле Трех Мостов к нему возвратилось присутствие духа — он снова стал мужчиной. Он подъехал к гостинице с тем чувством бодрости, какое испытывает выздоравливающий, впервые после тяжелой болезни выходя на улицу. В холле он увидел двух дам. Когда он шел мимо, одна из них оглянулась на него и улыбнулась. На мгновение ему чуть не стало дурно, но он подумал: «Ха, да ведь здесь я не судья!», — направился к конторке и вписал свою фамилию в книгу для приезжих. Здесь она уже не привилегированная гарпия, а он не беспомощный козел отпущения; здесь он человек, и она это узнает!