— Вот как он себя ведет! Убирайся, негодный, мне нужно поговорить с опекуном.
Джок пополз прочь и уселся у стены, скрестив ноги и неподвижно глядя своими круглыми невинными глазами на старого Хейторпа. Миссис Ларн вздохнула.
— Дела все хуже и хуже. Ломаю голову, как бы перебиться эти три месяца. Вы не одолжили бы мне сотню фунтов под мой новый рассказ? В конце концов я наверняка получу за него пару сотен.
Старик покачал головой.
— Мне удалось кое-что сделать для вас и детей. Дня через два-три вас известят. Больше ни о чем не спрашивайте.
— Правда? Опекун, дорогой! — Взгляд ее остановился на Бобе Пиллине. Филлис снова села за фортепьяно, и он склонился над нею.
— Зачем вы пригрели этого олуха? Хотите, чтобы она попала в руки первому попавшемуся ничтожеству?
Миссис Ларн шепотом согласилась:
— Конечно, девочка еще слишком молода. Филлис, иди сюда, поговори с дедушкой!
Когда девушка уселась подле него на диване, он почувствовал, как в нем поднимается та волна нежности, которую может вызвать единственно близость юного существа.
— Ну, как ты ведешь себя? Пай-девочкой?
Она мотнула головой.
— Когда Джок не в школе, это невозможно. А у мамы нет денег, чтобы заплатить за его учение.
Услышав свое имя, мальчик опять начал дуть в трубу, но миссис Ларн выпроводила его из комнаты, и Филлис продолжала:
— Вы даже представить себе не можете, до чего несносен этот мальчишка. Неужели папа был похож на него, опекун? Мама так таинственно говорит о папе. Вы, наверное, его хорошо знали?
Старый Хейторп невозмутимо ответил:
— Не очень.
— А кто был его отец? Я думаю, этого и мама не знает.
— Он был светским человеком в старые времена.
— В старые времена жилось очень весело, правда? Вы носили что-то вроде галифе и бакенбарды?
Хейторп кивнул.
— Как интересно! Вы, наверное, играли в карты, и у вас были всякие приключения с танцовщицами. Теперь молодые люди такие примерные. — Она посмотрела на Боба Пиллина. — Этот, например, воплощенная добродетель.
Старый Хейторп хмыкнул.
— Я не знала, какой он примерный, пока мы не проехали с ним через тоннель, — продолжала Филлис задумчиво. — Там его в темноте обняли за талию, а он сидел, не шелохнувшись. Когда же тоннель кончился, оказалось, что это Джок, а вовсе не я. Какое у него было лицо, если бы вы видели. Ха, ха! — Она откинула голову, открыв белую круглую шейку. Затем, придвинувшись поближе, прошептала:
— Он, конечно, любит изображать из себя настоящего мужчину. Обещал пригласить меня с мамой в театр, а потом ужинать. Вот забавно будет! Только мне не в чем ехать.
Старый Хейторп спросил:
— А что тебе нужно? Ирландский поплин, например?
От восторженного удивления она даже раскрыла рот.
— О опекун! Лучше белый шелк.
— Сколько ярдов тебе нужно на платье?
— Наверное, ярдов двенадцать. Мы сами сошьем. Какой ты милый!
Он услышал запах ее волос, ароматных, как душистое сено, она чмокнула его в нос, и в душе у него возникло такое же чувство, как и тогда, когда он смаковал первый в его жизни глоток вина. Этот дом — жалкое строение, ее матушка — кукла, братец — негодный сорванец, но ему было здесь так тепло, как никогда в том большом особняке, который принадлежал его жене, а теперь дочери-святоше. И он еще раз испытал удовольствие от мысли, что, злоупотребив доверием правления, сумел добыть деньги, и эти юные существа обрели какую-то почву под ногами в суровом, безжалостном мире. Филлис прошептала у него над ухом:
— Опекун, погляди. Он все время таращит на меня глаза. Точь-в-точь вареный кролик!
Боб Пиллин, вынужденный слушать болтовню миссис Ларн, повернув голову, неотрывно смотрел на девушку. Помешался парень, ясно! Было даже что-то трогательное во взгляде этих щенячьих глаз. Старый Хейторп подумал: «Ах ты, бродяга! Мне бы твои годы!» Как это несправедливо: тело дряхлое, немощное, а страсть к наслаждениям не стихает! Говорят, мужчине столько лет, сколько он сам в себе чувствует. Дурачье! Все зависит от того, как действуют руки и ноги! Внезапно он услышал, как Филлис словно всхлипнула, личико ее затуманилось, и, казалось, вот-вот на глазах выступят слезы. Соскочив с дивана, она подошла к окну, взяла на руки собачонку и зарылась лицом в коричневый с белым мех. Старый Хейторп думал: «Она отлично понимает, что хитрая мамаша использует ее как приманку». Филлис скоро вернулась; собачонка страшно вращала глазами и, отчаянно пытаясь вырваться, забралась, как кошка, к девушке на плечо, чтобы спрыгнуть на пол, но та крепко держала ее за лапу. Старый Хейторп вдруг спросил:
— Ты очень любишь мать?
— Ну, конечно, опекун. Я обожаю ее.
— Гм! Так вот, слушай меня. Когда достигнешь совершеннолетия и выйдешь замуж, ты будешь ежегодно получать тысячу двести фунтов. Не поддавайся ничьим уговорам, делай, как сама решишь. И помни: твоя мать-мотовка, деньги у нее как сквозь решето уходят. Береги свои деньги. Хотя это жалкие гроши, они очень тебе понадобятся, все до пенса пригодятся.
Филлис широко раскрыла глаза — он даже усомнился, поняла ли она, что он сказал.
— Ох, опекун, деньги — ужасная штука!
— Ужасно, когда их нет.
— Нет, и они ужасны. Если бы мы были, как птицы! Или вот каждый выставлял бы на ночь тарелку, а утром она у него была бы полна, и на весь день хватало бы.
Старый Хейторп вздохнул:
— Главное в жизни — независимость. Потерять независимость — потерять все. Вот зачем нужны деньги. Помоги мне встать.
Филлис протянула руки, и собачонка, соскочив на пол, снова заняла свое место на подоконнике у штор.
Встав, старый Хейторп сказал:
— Поцелуй меня. Шелк будет завтра.
Потом, посмотрев на Боба Пиллина, спросил:
— Вам не в мою сторону? Могу подвезти.
Молодой человек, кинув на Филлис умоляющий взгляд, нехотя протянул: «Благодарю-ю!» — и они вышли вместе к такси. Они сидели молча в наглухо закрытой машине, испытывая глубочайшее презрение друг к другу, свойственное старости и молодости. Хейторп злился на этого юнца, который имел какие-то намерения в отношении его племянницы, а тот, в свою очередь, клял «старого идола», который увез его, хотя он никак не хотел уходить. Наконец старый Хейторп буркнул:
— Ну?
Вынужденный ответить что-нибудь, Боб Пиллин пробормотал:
— Я рад, что собрание прошло удачно, сэр. Вы взяли верх.
— Не понимаю?
— Я полагал, что у вас будет сильная оппозиция. Старый Хейторп посмотрел на него.
— Расскажите об этом своей бабушке, — буркнул он. Затем, переходя по привычке к нападению, добавил: А вы не теряете времени, как я вижу.
Огорошенный его грубой прямотой, молодой человек постарался придать своему розовощекому лицу выражение достоинства.
— Я не понимаю, что вы имеете в виду, сэр. Миссис Ларн очень любезна ко мне.
— Еще бы! Но не пытайтесь сорвать цветок.
Окончательно потрясенный, Боб Пиллин упрямо молчал. Эти две недели, промелькнувшие с тех пор, как в доме старого Хейторпа он встретил Филлис, казались ему самым значительным событием в его жизни. Он ни за что не поверил бы, что человека можно так быстро выбить из колеи, принудить покориться без всякого сопротивления, — у него даже не возникало желания сопротивляться. На него, который придерживался принципа: «Наслаждайся жизнью, но не заходи слишком далеко», — эта встреча подействовала, как сильнейший и в то же время такой сладкий нокаут. Если бы только не терзание насчет того, есть ли у него шансы надеяться! Если бы он знал, нужно ли ему брать в расчет старика! Сказать: «У меня самые серьезные намерения», казалось ему старомодным, и, кроме того, обязан ли он отчитываться перед Хейторпом? Они звали его дедушкой, но имеет ли старый скряга право вмешиваться в их дела?
— Вы их родственник, сэр?
Старый Хейторп кивнул.
Набравшись храбрости, Боб Пиллин выпалил:
— Мне хотелось бы знать, что вы имеете против меня?
Старик насколько мог повернул к нему голову, и от недоброй усмешечки ощетинились усы, зажегся какой-то огонек в глазах. Что он имеет против? Да все! Ему не нравилась прилизанная шевелюра, щенячьи глаза, пухлые розовые щеки, высокий воротничок, бриллиантовая булавка в галстуке, не нравилась эта манера тянуть слова, тупая, самодовольная рожа. Эти трусы и неженки с рыбьей кровью — никакой напористости, никакого размаха, одно стремление к безопасному благополучию. И, тяжело, с присвистом вздохнув, он ответил:
