— Не понимаю, — ответил Пирс, — какое вам до этого дело?
Маленькие глазки Дэна сделались совсем злыми, как у кабана.
— Вы получили от меня пятьсот фунтов, — произнес он. — Как вы думаете, почему я их дал вам?
Зэхери хрустнул пальцами.
— Это меня не интересует, — сказал он. — Я отплываю в среду. Ваши деньги в сохранности.
— Знаете, что я думаю о вас? — сказал Дэн.
— Нет, и знать не хочу! — Потом он улыбнулся со свойственной ему удивительной способностью вдруг преображаться. — А впрочем, как вам будет угодно.
Дэн вконец помрачнел.
— Ответьте мне честно, — проговорил он, — какие у вас намерения по отношению к ней?
Зэхери глянул на него из-под насупленных бровей.
— Никаких.
— И у вас хватит низости отрицать, что вы сделали ее своей женой?
Зэхери спокойно посмотрел на него.
— Нет, отнюдь нет, — ответил он.
— Ради всего святого, зачем вы это сделали?
— А что, вы думаете, только у вас есть право стать ее мужем, мистер Треффри?
— Так поступить с совсем еще девочкой! Где ваше мужское великодушие? Красться потихоньку ночью и для чего? О, господи! Неужели вы не понимаете, что поступили по-скотски?
Зэхери весь потемнел и сжал кулаки. Но он как будто сумел подавить в себе гнев.
— А вы бы хотели, чтоб я оставил ее вам? — усмехнулся он. — Я обещал ей, что возьму ее с собой туда, и мы бы потихоньку уехали в среду, если б не явились вы с вашей проклятой собакой и не вынюхали все. А теперь все провалилось! Нет смысла брать ее с собой. Я вернусь к ней богатым человеком или вообще не вернусь.
— А до тех пор? — вмешался я.
Он с видимым облегчением повернулся ко мне.
— Я бы взял ее, чтобы избежать шума, непременно бы взял, вина не моя, что все открылось. Дело у меня рискованное. Если б она была со мной, это могло бы погубить все предприятие; я бы все время нервничал. И для нее небезопасно.
— Ну, а в каком же положении будет она, пока вас нет? — спросил я. — Вы уверены, что она стала бы вашей женой, если бы знала, что вы собираетесь ее вот так оставить? Вам бы следовало отказаться от вашего предприятия. Вы овладели ею. Ее жизнь в ваших руках: ведь она еще дитя!
По его лицу пробежала дрожь; было видно, что он страдает.
— Откажитесь! — настаивал я,
— Но в нем все мое достояние, — со вздохом отвечал он. — От этого зависит будущее.
Он с сомнением и мольбой взглянул на меня, словно впервые вынужден был думать о последствиях, что так несвойственно его характеру. Я решил было, что он готов уступить. Вдруг, к моему ужасу, Дэн буркнул:
— Будьте мужчиной!
Пирс повернул к нему голову.
— В ваших советах я во всяком случае не нуждаюсь, — отрезал он. — Я не позволю мне указывать.
— До последнего вашего дня, — произнес Дэн, — будете вы передо мной в ответе за то, что так обошлись с ней.
Зэхери улыбнулся.
— Видите эту муху? — спросил он. — Так вот, до вас мне такое же дело, как до нее. — И он смахнул муху со своих белых брюк. — Всего наилучшего!
Благородные моряки, составлявшие экипаж нашей лодки, налегли на весла, но не успели они отвалить от борта, как проливной дождь обрушился на тендер, и его как не бывало; в памяти у меня остался лишь помощник капитана, который, перегнувшись через борт и обратив к нам свое загорелое молодое лицо, махал фуражкой, улыбающийся, полный энергии и дружеских чувств.
…До берега мы добрались насквозь промокшие, недовольные собой и друг другом; я угрюмо поехал домой.
Когда я проезжал мимо сада, расшатанная бурей яблоня с грохотом повалилась на землю.
Яблоки зреют — вот упадут,
О! Хэй-хоу! вот упадут…
Я твердо решил собрать вещи и уехать отсюда. Однако есть во всем этом что-то странное, какая-то непреоборимая прелесть. Для вас, не знающего этих людей, это может показаться лишь чем-то жалким и глупым. Но в жизни нас манит к себе не только хорошее, ясное и полезное, но и странное, непостижимое, таинственное — к худу ли это, иль к добру.
Когда я подъехал к ферме, снова выглянуло солнце; желтая тростниковая крыша просвечивала сквозь деревья — можно было подумать, что под ней таятся радость и добрые вести. Дверь мне открыл сам Джон Форд.
Он начал с извинений, и от этого я еще более почувствовал себя незваным гостем; потом он сказал:
— Я пока не говорил с моей внучкой — ждал Дэна Треффри.
Он был суров и печален, как человек, которого гнетет горе. Очевидно, он не спал всю ночь; одежда его была в беспорядке, я думаю, он вообще не раздевался. Он не такой человек, какого можно пожалеть. У меня было чувство, что я поступил бесцеремонно, став свидетелем всей этой истории. Когда я рассказал ему, где мы были, он проговорил:
— Вы очень добры, что беспокоились. Да иначе вы и не могли бы поступить! Но теперь, когда все кончено…
И он сделал жест, полный отчаяния. Казалось, гордость в нем борется с невыносимой болью. Немного погодя он спросил:
— Вы говорите, что видели его? Он во всем признался? Дал объяснения?
Я постарался растолковать ему позицию Пирса. Перед этим стариком с его непреклонностью и суровым понятием о долге я чувствовал себя так, словно держу сторону Зэхери и обязан добиться справедливости.
— Как же это понять? — сказал он наконец. — Он овладел ею, вы говорите, чтобы не потерять ее; и теперь через две недели покидает?
— Он говорит, что хотел взять ее с собой…
— И вы этому верите?
Я не успел ответить, потому что увидел в дверях Пейшнс. Сколько она там простояла, не знаю.
— Это правда, что он собирается уехать без меня?! — воскликнула она.
Я мог лишь кивнуть головой.
— Вы от него это сами слышали?
— Да.
Она топнула ногой.
— Но он же обещал! Обещал!
Джон Форд приблизился к ней.
— Не прикасайся ко мне, дед! Я ненавижу вас всех! Пусть делает, что хочет, мне все равно.
Лицо Джона Форда посерело.
— Пейшнс, — сказал он, — неужели тебе так хочется уехать от меня?
Она поглядела на нас в упор и резко ответила:
— К чему все объяснения? Они только причинят тебе боль, хочу я этого или нет.
— Что ты надеялась найти там, в дальних краях? Она засмеялась.
— Найти? Не знаю… ничего; по крайней мере никто не стал бы меня угнетать. А теперь ты, наверное, запрешь меня, потому что ведь я слабая девушка, не то, что вы — сильные _мужчины_.
— Замолчи! — сказал Джон Форд. — Я заставлю его взять тебя.
— Не смей! — закричала она. — Я тебе не позволю. Он волен делать, что хочет. Он свободен — слышите вы все? Свободен!
Она проскользнула в дверь и исчезла.
Джон Форд покачнулся, как будто земля ушла у него из-под ног. Я оставил его. Потом пошел на кухню, где за столом сидел Хопгуд и ел хлеб с сыром. Увидев меня, он встал и очень сердечно предложил мне холодный бекон и кружку эля.
— Я так и думал, сэр, что вы придете, — сказал он, продолжая жевать. Сегодня в доме никто не заботится о еде. Старуха возится с мисс Пэшьенс. Молодые девицы стали больно уж решительные. — Он утер рукавом свой широкий, жесткий рот и набил трубку. — Особливо, когда это у них в крови. Сквайр Рик Войси был джентльмен, да и миссис Войси, что ж, настоящая леди, только… добавил он, перекладывая трубку из одного угла рта в другой, — только страсть какая сварливая.
Сердце у Хопгуда доброе и, я уверен, настолько же нежное, насколько он сам кажется суровым, однако не тот он человек, с которым захочешь обсуждать подобные дела. Я поднялся к себе и начал укладывать вещи, но вскоре бросил, взялся за книгу и в конце концов уснул.
Проснувшись, я поглядел на часы; было пять. Я проспал четыре часа. Одинокий луч солнца пронизывал комнату от одного окна до другого; было слышно, как молоко мерно плещет о стенки ведра; потом вдруг раздался какой-то тревожный шорох и тяжелые шаги.
Я распахнул дверь. Хопгуд и один из дозорных береговой охраны медленно несли вверх по лестнице Пейшнс. Она неподвижно лежала у них на руках, лицо ее было белее платья, на лбу ссадина и несколько капель запекшейся крови. Руки ее были сведены судорогой, она медленно сжимала и разжимала пальцы. Когда мужчины, поднявшись наверх, свернули, она разомкнула губы и с трудом произнесла:
